Его спрашивали там вчера: «Как вы находите, Григорий Иванович?», «Как вы считаете?..»

А что же, когда он приходит со своей методикой? Приходит к тем, ради кого он, собственно, ее и готовит. Он сразу как бы проситель. Должен доказывать, убеждать, уговаривать…

Тот же Вадим Карпенко в его собственной лаборатории. Как он слушает, прислушивается ко всему, что говорит и указывает Мартьянов… по телемеханике. И как тот же Вадим попросту отворачивается, когда Мартьянов пытается «навязать» ему хоть что-нибудь из этих нащупанных релейных законов. Словно камень раздора между ним и Вадимом.

А ведь он, Мартьянов, не стоит на месте. Шлифует и оттачивает найденную методику, обнажая еще какие-то ее новые возможности, вытаскивая еще и еще новые приемы из тех же теоретических глубин. Недавно взялся он основательно за то, что предлагает алгебра логики, под названием «разложение на конституенты». Разложение логической единицы и логического нуля на составные части, когда все данные элементы и все отрицания этих элементов (иксы и не-иксы) перебираются в разных сочетаниях. Еще на заре алгебры логики Буль и Порецкий кружили постоянно вокруг конституентов, а потом Клодт Нэйшл обратил внимание на то, что прием разложения на конституенты мог бы сыграть свою роль и в анализе схем, — алгебраический перебор всевозможных сочетаний замкнутых и разомкнутых контактов (иксы и не-иксы). Очень важную роль. Сейчас Мартьянов все это как следует и разработал. У него вырастает уже целая глава об этих самых конституентах — еще новая глава в здании его методики.

Внимательно следит он по журналам: что там происходит в иностранных лабораториях? Там тоже не дремлют. Идут пробы, совершаются свои подходы к математике реле. И там обычно не ждут, если это сулит хоть какую-нибудь выгоду.

— Союзнички?! — подмигнул Копылов с улыбкой, застав Мартьянова в институтской библиотеке за перелистыванием американского «Известия инженеров». Прозвучало это у него совсем не так, как говорил он когда-то в эвакуации: «Союзнички!» Теперь, когда по мирной, казалось бы, земле, по океанам катились волны холодной войны и с ними волны нового недоверия, подозрительности, когда дошло уже до того, что научные работники стали стесняться выписывать иностранные научные журналы, — улыбка Копылова могла иметь совсем другое значение. Но Мартьянов только вскинул голову: меня-то этим не собьешь!

Взял он новой методикой и давнюю свою задачу, упорно сопротивлявшуюся, — расчет «одноэтажного дешифратора». Да, он нашел наконец-то необходимую структуру, такую расстановку реле и такие связи между ними, чтобы эти реле могли выполнять двойную роль: и считать, и запоминать сигналы, несущие зашифрованную команду. В его тетрадке упражнений на эту тему выстроились пирамиды и лестницы контактов всевозможных дешифраторов, на разные цели, на разные вкусы, — дешифраторы, способные разгадывать экономно и быстро самые причудливые чередования электрических импульсов. Из шести по три, из восьми по четыре, из одиннадцати по пять… — выбор из общей кучи поступающих сигналов именно тех, что нужны для определенного действия. И все это дала теория. Разве можно забыть, что он испытал, когда вывел конечные формулы, проверил их, перевел на язык чертежа, когда всмотрелся в эти пирамиды и лесенки, возведенные из контактов, в полученную структуру! Стало ясно: вот он, ответ на задачу, которая мучила его, терзала десяток лет, и ему приходилось бросать ее, приниматься и снова бросать. А теперь вот путь к ее решению.

Что же еще нужно после этого тем, кто равнодушно проходит мимо новой теории, мимо мартьяновских призывов: «Остановитесь! Обратите внимание!..»

Теория только еще зарождается, еще только складывается в первоначальных штрихах. И нужно было бы какой-то дружной группе совместными усилиями подтолкнуть сейчас ее вперед, развернуть веером дальнейший теоретический поиск.

Разве за все это время был кто-нибудь, кто взял бы его методику, разобрал бы как следует, по косточкам? И нашел бы, что она неверна, ошибочна. И стал бы ее опровергать, доказывать, что она не годится, что она не соответствует тому, что происходит в релейных схемах. Был кто-нибудь? Мартьянов мог бы тогда защищаться и тоже доказывать, устроить, так сказать, открытый бой. О, как бы он тогда поспорил! Схватился бы с таким противником! Может быть, они даже взялись бы тогда за карандаши и стали бы по рецепту Лейбница вычислять, доказывая друг другу.

Но, увы, никто не вступает с ним в бой. Никто не хочет с ним спорить.

«Ищу противника!» — напрасно кричит Мартьянов. «Ищу противника!» — размахивает он оружием своей методики.

И ударяет словно в пустоту.

Овладеть умами… Он придумал, как можно еще взяться за это, и, пожалуй, вернейшим способом. Директор уже не раз ему говорил:

— Вы столько воюете за свою идею. Но что-то не видно ваших последователей.

Ну что ж, он возьмется и за это, за подготовку последователей. Он уже все примерил, как это должно быть. Ему нужен только какой-нибудь помощник. Хотя бы один, но подходящий, толковый помощник.

Опять взгляд по комнате лаборатории, по фигурам, по лицам — и все тот же вывод: не найдет он в лаборатории. Нет пока еще здесь того, кто был бы ему сейчас для этого нужен. Ну, а где же, кто?

Казалось бы, по всей логике его-то лаборатория и должна была бы выделить кого-нибудь. Но все эти новенькие, молодые, обещающие… такие еще молодые!

Но кто же все-таки?

А-а, вот же кто! И как ему сразу не пришло в голову? Память подсказала: первые его лекции в вузе… И он на кафедре под обстрелом вопросов, бунт в группе, и самая пренесносная и самая его толковая ученица.

Вот кто мог бы ему сейчас пригодиться.

Часто по вечерам теперь в доме Мартьяновых новая расстановка. За его небольшим письменным столом Наташа строчит свои переводы. А за обеденным столом, раздвинутым, как для гостей, расстелив схемы, таблицы, листы вычислений — всю эту релейную сервировку, — Мартьянов и Тамара Белковская. И бубнят свое. «Разделить на такты», «Переключающий контакт», «Скобки раскрыть, скобки закрыть», «Конституенты»…

Тамара Белковская отозвалась охотно на его предложение: «Можете ли вы мне помочь?» Ей самой интересно узнать все из первых рук. Помогая, она-то прежде всего и получит, узнает, что же это на самом деле за методика. Надо только преодолеть частокол его обычно скупых, отрывистых объяснений. Но он был так заинтересован в ее участии, что допускал даже в трудных местах ненавистное ему «разжевывание».

Больше всего он напирал на упражнения. Примеры, примеры… Практическое построение, исчисление схем, самых разнообразных схем — практическое построение, на котором лучше всего проверяются и усваиваются особенности любой методики. И он убеждался: нет, не ошибся он в своем выборе. Как знал он раньше умение Белковской (еще с вузовских лет!) просто и ясно излагать предмет, раскладывая, так сказать, идею на цепочки примеров, так и теперь он видел: не утеряла она своей способности. До чего же у нее все складно одно за другим получается! Едва она поймет с его путаных слов что-нибудь из новой методики, как в следующий раз, проделывая под его присмотром примеры, переводит все то же самое на какой-то удивительно обыкновенный человеческий язык. Все становится как на ладони. Он прямо таял. И глядел с благодарностью, как она ловко пишет, будто всю жизнь имела дело с релейными формулами. Вот только почему-то требовалось ей при этом обязательно пыхтеть папироской, но он и это ей прощал.

«Ага! — воскликнут догадливые любители романических историй. — Смотрите-ка, это к чему-то приведет…»

Но привело это только к тому, что Белковская отлично освоилась с методикой и при случае смогла бы продемонстрировать на разных примерах ее применение.

Домашний университет Мартьянова на этом закончился. Открылся университет другой.

— Вы будете моим ассистентом, — сказал ей Мартьянов.

Каждую неделю по пятницам собирались они в служебном помещении проектного бюро, рассаживались за конторскими столами, притаскивали доску на подножках. И Мартьянов начинал обычно словами: