Но когда все было сведено в эти пятьсот страниц, расставлено по порядку, когда была освещена история вопроса, изложены основные законы и принципы, выведены теоремы, способы, приемы, развернут веер всевозможных примеров и сравнений, когда был приложен в конце перечень основных формул, приведена не очень богатая, но с большим трудом извлеченная из редких источников библиография и даже дана попытка установить более научную релейную терминологию, — когда все это оказалось перед ним в таком полном, внушительном виде, он вдруг ясно понял, увидел, что же он, собственно, сотворил. Что это такое, что лежит сейчас перед ним, в этих переплетах, дело его рук? Теория. Научная теория. Вот что это такое.

Не отдельные наброски и положения, не случайно удачные мысли и догадки и не просто рабочая методика, а цельная, последовательно разработанная теория. Именно теория, как это ни громко звучит.

Он так и решил написать на белом прямоугольничке на переплете: «Теория релейных структур».

— Надо отметить! — прервала Наташа минуту молчания. Она всегда рада чем-нибудь помочь, но еще больше рада что-нибудь отметить.

— А что отметить? — спросил он.

— Как — что? Не прикидывайся. С окончанием!

— А может, это только начало? — предостерег он. — Хождение по новому кругу.

— Ну, это все равно! — заключила она с чисто женской логикой. — Ты уж так зарылся, что обо всех забыл… — и пошла к телефону созывать на слет друзей: — Приходите. Да просто так, давно не видались…

Действительно, давно не видались.

Малевич позвонил на этот раз прямо снизу, из бюро пропусков, и вошел в лабораторию какой-то растерянный, поникший.

— Никак нельзя!.. — начал он.

— Что — нельзя?

— Включать мой пример в диссертацию.

— Это почему же? Что-нибудь не подтвердилось?

— Нет, не то… — дернул он головой.

Малевич доложил все-таки по начальству. О своем подкопе под старую схему и о том, что показала алгебра. Начальство долго рассматривало обе схемы: старую, типовую, и новую, полученную Малевичем, сравнивая структуру узлов запуска. И наконец выразилось в том духе, что «я бы тоже, если бы взялся, мог придумать такие зигзаги в цепи для гарантии, без всякой алгебры». Пусть Малевич не воображает. Подумаешь, иксы и игреки, фокус какой! Хорошо там всяким «академикам» этим увлекаться. И почему вообще Малевич стал тратить время на пересмотр уже готового, что принято в практике? А выполнение новых заказов, а график?..

Малевич был сам не рад, что полез со своими открытиями. И вот он сидел в лаборатории, сжавшись в комочек. Его лучшие намерения не получили признания.

— Что же у вас там не понимают, что ли? — спросил Мартьянов, забывая, что тот же вопрос можно было задать и ему. — Теория ведь предлагает решение более простое и более надежное.

— Более простое… — повторил Малевич. — А вы знаете, что у нас до сих пор схемы оплачиваются как? Не за простоту, а за сложность. Чем сложнее получается схема, тем выше ставка. Вот как!

— Выходит, теория бьет по карману? — горько усмехнулся Мартьянов.

Малевич не подхватил шутки. Он думал о своем. Начальство сказало ему, отпуская: «Не советую…»

— Так что лучше не упоминать пока. Как бы хуже не сделать, — осторожно проговорил он и по привычке оглянулся.

— Наоборот! — словно обрадовался Мартьянов. — Надо говорить, кричать об этом. Не давать спуску. Вы дали мне прекрасную пищу для выступления.

Он положил руку на том диссертации:

— Теперь уж здесь что есть, то есть. Ни прибавишь, ни убавишь. Сейчас несу.

И, подхватив том, он направился в институтские коридоры, оставляя бедного инженера с его переживаниями.

Директор ласково погладил мягкой бледной рукой том диссертации. Ну вот как хорошо, а вы упрямились, Григорий Иванович! Прочитал название: «Теория релейных…» Гм, теория.

— Теория! — повторил директор вслух возвышенно и наморщил лоб. — Вы именно так и хотите — теория?

— А что же?

— Ну, может быть, поумереннее, поскромнее. Элементы теории… Основания… Или как там еще? Ну, методика, что ли…

— Нет, почему же, — ответил Мартьянов. — Я думаю, надо не как поскромнее, а как соответствует содержанию.

— Да, но вы понимаете — теория. Это же открытие новых законов, широкие обобщения. Так сказать, свет, проливающийся на большую область. Это же следует очень взвесить.

— Я надеюсь, пятьсот страниц что-нибудь да весят, — язвительно вставил Мартьянов.

— Ну, как хотите, — устало вздохнул директор. — Мой долг немножко остеречь. Вы же сами этим подставляете себя больше под удары.

— Я бы хотел, чтобы кто-то хоть раз ударил, а не вечно меня остерегал — от чего?

Мартьянов сидел в кресле, как всегда, в несколько напряженной позе, будто готовый куда-то вскочить. Директор видел: ему не сломить этого упрямца.

Копылов одобрительно похлопал по толстому фолианту диссертации:

— Солидно!

Среди многочисленных добровольных нагрузок по институту он принял на себя еще одну — организация защиты ученых степеней. Обязанность весьма хлопотливая, хотя и не лишенная некоторых преимуществ. Теперь вся кухня изготовления новых кандидатов и докторов, все связанные с этим интересы и виды на будущее, проходили через его руки.

Копылов заглянул в краткий реферат диссертации и мгновенно изменил веселое выражение лица на озабоченное.

— Вы непременно хотите защищать у нас, в нашем институте? — спросил он участливо.

— А где же еще? — спросил Мартьянов. — Уж не в Лапутянской ли академии доктора Свифта?

Копылов остался серьезным, вряд ли помня, что это за академия.

— Может быть, где-нибудь вам просто удобнее, ближе по профилю, — так же заботливо сказал он, чуть-чуть отодвинув фолиант к Мартьянову.

— Я не ищу, где удобнее, — не замедлил уколоть Мартьянов, намекая на защиту Копыловым собственной диссертации. — И чем же это не по нашему профилю? Телемеханика, релейные устройства, передача сигналов, контроль на расстоянии… Уж чего ближе! — чуть подвинул опять к Копылову.

— Да, но у нас профиль технический. А у вас все покоится на своеобразной логике (легкий укол обратно). Это уж совсем другая материя, не по нашей части, кто ее разберет. Будут известные трудности. Я же к вашей выгоде.

«Спихнуть в сторонку?» — подумал Мартьянов.

— Может, лучше вам с диссертацией куда-нибудь, где больше по всякой философии? — как бы рассуждал Копылов, отодвигая фолиант снова от себя.

«На съедение!» — подумал Мартьянов.

— Вам, вероятно, кажется, — сказал он медленно, — что логика, математическая логика — это где-то там и вас не касается, что это не к тому, чем мы здесь занимаемся. Поверьте, все идет как раз к тому. Неужели вы не видите, не чувствуете?

И он разразился вдруг речью о грядущем времени релейных систем, о так называемом принципе дискретного действия, который проникает все больше во все науки и властно подчиняет себе всю технику управления, и о том, что именно математическая логика лучше всего объясняет и описывает это самое релейное, дискретное действие… Вероятно, одна из самых жарких, прочувственных речей, которые когда-либо произносил Мартьянов, хотя и была сказана она в тот момент не перед самой подходящей «аудиторией».

Копылов рассеянно посматривал по сторонам, ожидая, когда вспышка мартьяновского красноречия иссякнет.

— Бедная наша наука! — насмешливо вздохнул он. — Что ей приготовлено! Ваша бы воля, так вы всех нас построили бы по вашей логике. Раз-два, раз-два, шагом марш! Но пока что этого нет. И не слышно никакой команды.

— Только не ждите никаких постановлений. Это само идет, без команд, — вставил Мартьянов.

— Ну, не будем развивать отвлеченного спора, — уклонился Копылов. — Вернемся-ка с облаков на землю. Защита диссертации — дело практическое. Так как же нам с вами?

— Ну, а практически вы всегда найдете оппонентов для диссертации. И отсюда и оттуда — и от техники и от математики с логикой. Взять под перекрестный… Крепких, хороших оппонентов.