— Мой Вениамин был преданным сыном, — начала она тихо и проникновенно. — Но не только моим сыном был Вениамин — он был сыном и всех вас.

Броха обвела взором всех сидевших перед нею и остановила взгляд на приезжих однополчанах ее сына.

— И вашим сыном он тоже был… — сказала она им, — и вашим… и вашим…

Она широко развела руки и протянула их ко всем сидящим в зале, будто хотела обнять всех матерей и отцов ее Вениамина.

Броха постояла еще немного, потом присела, утерла набежавшую слезу и снова поднялась, но больше уже не в силах была проронить ни слова.

Председатель и все собравшиеся молчали, чтобы дать ей время успокоиться. Они терпеливо ждали — она придет в себя и скажет еще о сыне. Но Броха, чувствуя, что все ждут от нее чего-то, все больше волновалась, и председатель предоставил слово офицеру. Тот, развернув старую, потертую на сгибах военную карту и указав на ней едва заметную на карте точку, начал:

— Вот здесь — безымянная высота триста шестьдесят четыре… Всего лишь шесть метров советской земли. Но три дня и три ночи защищали этот клочок земли девять гвардейцев. Снаряды дробили железобетон укреплений, взлетали в воздух столбы огня и дыма, но герои не сдавались. Ураганный огонь сразил восьмерых, но девятый, хотя и был тяжело ранен, один продолжал неравный бой, покуда вражеский танк не прорвался к высотке. И тогда единственный оставшийся в живых гвардеец подорвал себя вместе с танком, не дав фашистам овладеть укреплением… А там подоспели наши… Этим девятым, отдавшим свою жизнь за советскую землю, и был ваш односельчанин Вениамин Шейнгарт, имя которого на вечные времена вписано в историю нашего полка.

Офицер бросил взгляд в переполненный людьми зал и добавил:

— Подумайте, дорогие товарищи, сколько крови стоили несколько метров советской земли, и какой крови! Подумайте, какова цена той земли, которой вы владеете. Великая ей цена, товарищи! Выращивайте же на этой так дорого доставшейся нам земле как можно больше хлеба, пусть красуется на ней как можно больше садов, пусть изобилие и счастье принесет народу земля, за которую ценой смертельного подвига, ценой собственной благородной жизни заплатил ваш односельчанин Вениамин Шейнгарт!

Водворилась длительная тишина, как бы наполненная отзвуками пламенных слов офицера. И тут медленно поднялся со своего места Меер. Сколько безымянных высоток прошло перед мысленным взором его, пока говорил офицер! Сколько таких высоток и низин, косогоров и балок самоотверженно защищал и он, Меер, подобно своему закадычному другу Вениамину. Да, весь добытый им за годы войны опыт говорил, что офицер прав, что каждую пядь родной земли можно и нужно отстаивать любой ценой, даже если эта цена — жизнь, единственная, неповторимая жизнь. И об этом захотелось Мееру сказать людям. Но как трудно найти нужные, незаменимые слова! Мысли мешаются, холодный пот выступает на лбу, и речь получается путаной, и плохо, совсем плохо доходит она до слушателей. И только когда Меер перешел к рассказу о работе его бригады, он вдруг почувствовал, будто кто-то распутал завязавшийся в мозгу узел. И, на ходу заканчивая свой рассказ, Меер подошел к сидевшему вместе с ним за столом президиума солдату, крепко обнял его и сказал:

— Ты заменяешь Вениамина в полку, я — в бригаде, так давай же вместе, насколько хватит у нас сил, заменим матери ее погибшего сына!

Снова наступила тишина, она была торжественной и печальной. Никто не смел ее нарушить, и только с улицы доносился вой бесприютной метели, беснующейся в бескрайних степных просторах.

Броха до глубокой ночи думала о высокой чести, которой удостоился ее сын. Шутка ли — собрали столько народу, чтобы почтить память Вениамина в годовщину его гибели. Она перебирала в уме каждое сказанное о сыне слово. Но глубже всего запали ей в душу слова Меера, обращенные к солдату. Ее очень тронуло желание бригадира вместе с воином заменить ей утраченного сына.

Взволнованная этими мыслями, одновременно и радостными и печальными, Броха заснула только перед рассветом. Сквозь сон вскоре услышала она, что кто-то стучится в окно к Эстер. Но вьюга так бушевала, что старуха сначала решила — это ветер стучит неплотно прикрытыми ставнями.

Еще с полчаса поворочалась Броха в постели, но сомнения одолели ее и она поднялась, чтобы проверить, все ли благополучно у Эстер. Свекровь потихоньку, чтобы никого не разбудить, приоткрыла дверь в комнату снохи и увидела, что Семка безмятежно спит в своей кроватке, а кровать Эстер пуста и даже не прибрана.

«Куда это она запропастилась в такую вьюгу?» — подумала Броха.

И тут же вспомнила, что Эстер и Меер собирались пойти в поле — укрепить снегозадержатели.

— Ох и беда свалилась на мою голову! Они, чего доброго, заблудятся и замерзнут! — запричитала Броха, ломая руки.

Она набросила на себя шубейку, закуталась в свой бессменный клетчатый платок и побежала навстречу холодному ветру в правление — авось застанет там Эстер или узнает по крайней мере, куда она ушла. В правлении никого не было, и старуха поспешила к дому Меера, но и там не застала ни души.

Вконец расстроенная, Броха вернулась домой. Здесь ждал ее тоже встревоженный непонятным отсутствием матери успевший уже одеться Семка.

— А где мама? — спросил он Броху, едва та показалась в двери комнаты.

— Мама скоро придет.

— Почему ее так долго нет?

Мальчик подошел к окну, вплотную прильнул к стеклу, пристально всматриваясь, не идет ли мать, и воскликнул:

— А вьюга какая! И куда это мама ушла в такую погоду? Уж не уехала ли она?

— А куда ей ехать? Зашла к кому-нибудь, — старалась Броха успокоить мальчика. А у самой душа была не на месте. Даже побледнела старуха от волнения и тревоги. И как она ни старалась внушить себе, что все обойдется и что Эстер вернется живой и невредимой, беспокойство продолжало терзать ее сердце.

Но вот кто-то рванул дверь.

— Она! — обрадовалась Броха.

Но в переднюю вместо Эстер ввалились офицер и солдат, с головы до ног покрытые снегом. Отряхнув его, сняв и повесив шинели, они вошли в комнату.

— Где это вы пропадали? — спросила Броха, пододвигая гостям стулья. — Не встретилась ли вам сноха моя с бригадиром? Они на рассвете ушли невесть куда. Такая вьюга на дворе — шуточное ли дело!

— Они в поле, укрепляют снегозадержатели. Недаром Меер Чаковец обещал на собрании, что его бригада самоотверженным трудом заплатит за каждый метр земли, которую советский народ отстоял в годы войны такой дорогой ценой. Вот они и выполняют это обещание. Видели бы вы, — добавил офицер, — как работает ваша сноха! Пусть, говорит она, и в память Вениамина вырастет богатый урожай на тех полях, где он работал со своей бригадой!

— Скажите! — покачала головой растроганная Броха. — А сколько огорчений я ей причинила! А новый бригадир!.. Он ведь и вправду от всей души хочет заменить мне сына!

Она подошла к внуку и обняла его.

«А что, — подумала она, — если и впрямь Меер заменит осиротевшему мальчику отца? Ох, дай только боже, чтобы с ними ничего дурного не случилось и чтобы они поскорей вернулись домой!»

Между тем вьюга за окном завывала с каждой минутой все громче и злее.

— Вы только послушайте, какое светопреставление! — то и дело подбегала Броха к окну, вглядываясь в темноту, — не покажутся ли сноха с бригадиром.

Кто-то открыл наружную дверь, и в передней раздались голоса пришедших.

^{Перевод автора и Б. Лейтина}

В жаркие дни погожего лета, когда на полях самый разгар уборочной страды, в конторе правления было пусто. Забежал по какому-то срочному делу председатель колхоза Денис Прохорович Мажара — высокий статный мужчина с густыми светло-желтыми, как кукурузные волокна, усами, по-военному подтянутый, в темной гимнастерке, туго перехваченной широким офицерским ремнем. Забежал и сразу исчез, будто испарился в знойном мареве пыльной улицы поселка. Даже наряды на работу, которые обычно размечались в конторе накануне на весь завтрашний день, в страдное время стали выдавать колхозникам прямо по месту работы.