Павел проводил Соболевского до дому, где тот остановился. Дорогой Борис заговорил о том, что у Зои незаурядные способности, что, может быть, она в будущем станет знаменитой певицей. Завтра он пойдет к Касатенко и будет настаивать — пусть хоть небольшая группа художественной самодеятельности Дубовки отправится на фестиваль в новых костюмах. И просил Павла поддержать его.

В эту ночь не спали четверо: Павел, Борис, Зоя и Иринка.

Едва Зоя и Матрена Григорьевна вошли в дом, как Мотря стала упрекать ее. Правда, мягко, осторожно:

— Дочка, и чего к тебе прицепился этот солдат? Может, еще сватать тебя вздумает?! Неужели и тебе суждено всю жизнь грядки копать, коров доить или на счетах щелкать? Не о такой судьбе мечтал твой батько. Даже перед смертью просил, чтобы ты на скрипке играла. А ты забыла, когда ее в руки брала.

Матрена заплакала — она не могла примириться с гибелью Якова, который был ее гордостью.

— Такой славный, образованный человек внимание тебе оказывает, специально из-за тебя в Дубовку приезжает, в город зовет… Подумай, дочка, из какой семьи Борис Владимирович. Отец профессор, мать — директор зубной поликлиники… Неужели ты своего счастья не видишь?

— Вижу, мама… Хорошо вижу.

— Ну? Так зачем же ты сворачиваешь с ясной дороги?

— Я свою дорогу хорошо вижу и сворачивать с нее не собираюсь.

Зоя открыла футляр, достала скрипку и стала играть, желая успокоить мать. Мотря вышла в другую комнату, уткнулась в подушку и заплакала, слушая скрипку Якова. В эту ночь Зоя не спала, все думала и думала…

Павел не раз припоминал потом подробности этого вечера и задавал себе вопрос: зачем приехал Соболевский? Конечно, не для того, чтобы разговаривать с Касатенко о костюмах для фестиваля. Как к нему относится Зоя? Правда, она крепко ухватилась за его рукав. Но Матрена Григорьевна явно стоит на его пути к счастью.

Не спал Борис Соболевский. Зоя Гурко сегодня как-то странно вела себя, не отпускала солдата, он это хорошо видел, хотя она уверяла, что непременно приедет на фестиваль. Если правление не пошлет весь коллектив, то она поедет за свой счет. Неужели поедет только затем, чтобы присутствовать на фестивале?

Всю ночь молодой педагог видел Зоины глаза, мечтательные и немного печальные.

Не спала Иринка. От досады кусала подушку. Зою любят двое. Разве она, Иринка, хуже Зои? Ну зачем ей Павел? Вышла бы за Соболевского, раз собирается стать певицей. Будь у нее такой голос, она бы не раздумывала. А Павел… Тоже чудак. Неужели он не видит, что мать не отдаст за него Зою. И Гирш, наверное, стоит за Бориса. Гирш такой умный, его слушают не только к Дубовке, но во всем Городищенском районе, он всегда добивается своего. Так что…

Утром в мастерские явился посыльный и сказал Павлу, что его срочно вызывает Аким Федорович.

Председатель правления имел, как всегда, недовольный вид. Надо было выкупить новые машины, немедленно перечислить за них деньги. И еще командировать на курсы механизаторов трех человек. Все это большие расходы… Вошел Павел.

— Здравствуй, здравствуй… Думаю послать тебя в Городище, в «Сельхозтехнику». Надо принять новые машины. Вот документы. Возьми с собой еще одного слесаря. Зайди в бухгалтерию.

Когда Павел снова вошел в кабинет председателя — подписать доверенность, — Касатенко, как бы между прочим, спросил:

— Скоро на свадьбу приглашать будешь?

— Всему свое время, Аким Федорович.

— Смотри, не пропусти это время. Не всегда та жена ласкова, которая хорошо пела, когда невестой была, — усмехнулся Касатенко.

— Но и та невеста, которая не пела, может быть ласковой женой, — отпарировал Павел и вышел.

Касатенко удивился: ишь какой зубастый этот солдат. Такой еще покажет себя, в особенности если попадет под влияние Гирша.

Позвонил секретарь райкома Горобец, спросил Гирша Исааковича. Касатенко сказал, что Гурко на ферме, лично монтирует новую «елочку».

— Могу передать Гиршу Исааковичу… Что именно?

— Рекомендуем вместе с участниками самодеятельности послать на фестиваль толкового представителя колхоза. Да, кстати, Аким Федорович, правление заказало для артистов новые костюмы?

Хотя Аким Федорович не видел лица секретаря, но ясно представил себе его смеющиеся, с лукавинкой глаза. Касатенко был не так прост, чтобы не догадаться: нет, неспроста позвонил Горобец и словно между прочим спросил о костюмах для участников самодеятельности…

— Какие костюмы? — делая вид, что не понимает, спросил Аким Федорович.

— Неужели участники самодеятельности колхоза имени Ватутина не будут иметь на фестивале надлежащего вида? — вопросом на вопрос ответил Горобец.

— Ладно. Подумаем, — вздохнул Касатенко, покачивая головой.

Аким Федорович не мог знать, что Гирш просил секретаря райкома позвонить председателю правления по поводу поездки дубовских участников самодеятельности на фестиваль. Гурко не захотел ставить Касатенко в трудное положение на заседании партбюро, которое непременно вынесло бы решение: послать участников самодеятельности в область и просить правление колхоза выделить средства на новые костюмы.

Когда Соболевский через час явился к Касатенко, тот, не дослушав его, хмурясь сказал:

— Какой может быть разговор! Костюмы закажем!

Затем, уже мягче, спросил:

— А что… действительно у Зои Гурко такой особенный голос?

— Редкого звучания и силы, — ответил Соболевский.

Прошли первые холодные дожди. Листва заметно пожелтела, травы поблекли, по сухим дорогам октябрьский ветер гнал опавшие листья.

Павел «пригнал» из Городища новые машины. Соболевский не покидал Дубовку, готовил художественный коллектив клуба к фестивалю. Мотря то и дело заглядывала на репетиции, как бы желая своим присутствием помочь Зое понять, что за человек Соболевский.

Накануне отъезда в областной центр самодеятельный хор организовал в Дубовке концерт.

Клуб заполнился задолго до начала концерта. Передние места заняли пожилые колхозники. В крошечном фойе гремел самодеятельный духовой оркестр…

Явился и Аким Федорович, официальный, важный. К нему подошел балагур и остряк, почтальон колхоза Тихон Макеев, один из тех, что всегда торчат в сельсовете, в правлении колхоза, в клубе и по любому вопросу имеют свое особое мнение. Высказывают они его несколько шумно, на собраниях сидят в первом ряду и подают реплики.

— Веселая жизнь пошла, Аким Федорович! А клуб наш тесноват стал, — громко сказал Тихон, так, чтобы все слышали. — Попраздновать народу негде.

— Праздновать вы мастера, — отмахнулся Касатенко.

— Верно. И работать умеем. У соседей вон какой клуб.

— У нас свои дела. Соседи за нас план выполнять не станут, — усмехнулся Аким Федорович, желая вызвать одобрение у тех, кто слушал его.

— Культурный отдых не потеха и делу не помеха, — не унимался Тихон, от которого трудно было отвязаться.

— Пора начинать, — тоном хозяина произнес Касатенко и пошел в зал.

Оркестр направился к сцене. Впереди шествовал его дирижер — трубач, бывший полковой музыкант Иннокентий Петрович, широкоплечий, рыжебородый человек. В торжественных случаях он надевает темный пиджак и начищенные до зеркального блеска сапоги.

На пиджаке у него красовались медали «За боевые заслуги», «За трудовую доблесть» и «За оборону Ленинграда». За ним следовал невысокий круглолицый конюх Василь Шевчук, весельчак с казацкими усами, в пиджачной паре и вышитой рубашке, прозванный молодежью «Тарас Бульба»… Он играл на тромбоне.

Несколько смущенные, за ними прошли музыканты-подростки с трубами, валторнами. Замыкал шествие бобыль с рачьими глазами, счетовод сельпо Игнат Иванович с басом-геликоном. На постоянные советы, что ему пора жениться, Игнат односложно отвечал: «Успею».