И, обернувшись к военным, добавила трепетно и благодарно:

— Спасибо вам, родные, за подарок, большое спасибо! Хоть портретом любоваться буду. Все же какое-то утешение материнскому сердцу. Сколько бы мне еще ни осталось прожить, он все перед моими глазами стоять будет. Совсем как живой, — повторила она взволнованно.

Военные давно уже поднялись со своих мест и теперь стояли навытяжку, молча и неподвижно. А Броха, с трудом оторвавшись от портрета, на который она глядела пристально и самозабвенно, обратилась к солдату, и в голосе ее зазвучала материнская задушевность:

— В вашем полку у меня было уже трое сыновей. Вы будете четвертым. Они мне, как матери, письма слали, и я о них, как о родных, заботилась: чулки и рукавицы им вязала, носовые платки вышивала, посылала им разные подарки. И эта забота была для меня большой радостью, — ведь, право же, тоскливо матери без заботы о детях. Теперь сынки мои названые давно уже вернулись домой, к родным матерям, но и меня не забывают, письма шлют, интересуются, как я живу, не нуждаюсь ли в чем. Я надеюсь, что и вы, как они, заменявшие в полку Вениамина, будете свято чтить его память.

— Даю вам в этом слово, — дрогнувшим голосом ответил Коробов. Ему хотелось сказать Брохе еще что-нибудь такое, что прозвучало бы торжественно и проникновенно, но слов не нашлось, и он смущенно замолчал.

А Броха, склонясь к нему, легко коснулась его плеча и, как бы благословляя, сказала:

— Дорогие вы мои! Живите долго в радости и счастье, будьте отрадой для матерей ваших! И пусть никогда не повторится война, которая принесла всем нам столько слез и горя!

Несколько мгновений Броха сквозь слезы смотрела на солдата, как бы выжидая, что он ей ответит. Потом снова заговорила:

— Расскажите мне что-нибудь о себе, о своей жизни.

— Ну, что я могу рассказать? — смущенно спросил солдат.

— Что бы вы ни рассказали, все будет дорого моему сердцу, — ответила Броха. — Мы же с вами и не познакомились еще по-настоящему. А мне бы хотелось знать, откуда вы родом, какая у вас семья, как вам живется.

— Как живется? — переспросил солдат, казалось не зная, с чего начать.

И, уж совсем смутившись, сделал то, что должен был сделать, как только вошел в эту комнату, — представился на военный манер:

— Рядовой Владимир Коробов.

— Так, значит, вас зовут Володей? Хорошее имя! — сказала Броха.

А солдат, по-юношески конфузясь и переминаясь с ноги на ногу, все еще никак не мог приступить к связному рассказу.

— Ну, служим, охраняем родину, учимся, значит… — говорил он несвязно.

— Откуда вы родом? — видя его смущение, пришла ему на помощь Броха.

— Из-под Балашова.

— Из-под Балашова? — переспросила Броха. — А где он находится, этот Балашов? Докатилась ли до него война?

— Докатилась. Наша деревня сгорела дотла. Зато теперь новую отстроили, краше прежней.

— А как родители, братья, сестры? Вы мне обо всех расскажите — ведь не чужие они мне, вашей названой матери.

— Родители работают в колхозе. А вот два брата погибли на войне.

— Не вернулись, значит. Семейные? Сироты, наверно, остались, как у моего Вениамина?

— Нет, они не были женаты.

— Ну, значит, одна мать сиротой осталась. Сердце матери не перестанет кровоточить. Если у них и были невесты, то они небось давно замуж повыходили. И только мать одна все еще ждет их не дождется. Как и я, не верит в их гибель, думает — авось ошибка вышла, может, живы они и весть о себе подадут. Покуда мать жива — живы и дети: в ее сердце они живут и после смерти, если смерть все же настигла их.

Броха смахнула навернувшиеся слезы, но они все набегали на потускневшие глаза и непрерывно текли по ее впалым щекам.

— Полноте, полноте, — стал успокаивать Броху офицер. — Вениамину не по душе пришлись бы ваши слезы.

— А почему вы так думаете? — взглянула на него Броха.

— Я знаю, что ему не нравилось, когда кто-нибудь плакал. Ведь это был настоящий советский солдат, а солдат, как известно, терпеть не может слез. Но мы вам еще не сказали, зачем приехали в ваш колхоз. Нам нужно подробно разузнать о жизни вашего сына, о его работе в колхозе. Припомните все, что вы знаете о нем: вы, как мать, все знать должны. Мы хотим рассказать молодым солдатам о жизни вашего сына. Подвиг его будет для них примером.

— Что же вам рассказать о сыне? — задумалась Броха, но тут же оживленно заговорила: — Вениамин был скромным, тихим парнишкой — мухи, бывало, не обидит. Как-то раз я ударила за какую-то провинность собачонку, так он, представьте, заревел — собачонке больно, мама! А ведь мог же он драться, как о нем говорят и пишут! Откуда же у него эта сила, эта смелость? Да и то сказать, трусом он — упаси боже — никогда не был!

Броха перевела дух и прижала руку ко лбу, стараясь припомнить что-либо примечательное в жизни своего сына, но, как назло, не припоминалось ничего выдающегося.

Взгляд ее остановился на доверчиво прильнувшем к солдату внуке, и она продолжала свой рассказ, сразу найдя простые, нужные слова:

— Вот таким он был в детстве, точно таким. Внук, правда, порезвей — сорванец мальчишка. А Вениамину и некогда было особенно озорничать — он очень рано начал работать в колхозе.

Она встала, сняла со стены две почетные грамоты в застекленных рамках и подала их гостям. Увидев, что бабушка показывает гостям, Семка важно пустился в разъяснения:

— Вот эту от МТС папа получил, когда был трактористом, а вон ту — от Сельскохозяйственной выставки. А вы и не знали, что мой папа получил грамоту от выставки?

Офицер взял одну из грамот и начал читать сначала про себя, потом вслух.

Броха, не сводя глаз с читавшего, внимательно слушала. Потом на цыпочках, боясь помешать, подошла к комоду, порылась в одном из ящиков и, вынув несколько пожелтевших газет, подала их офицеру:

— И здесь пишут о работе моего сына.

Офицер нетерпеливо взял газеты, развернул одну из них и начал пробегать глазами отчеркнутые столбцы.

— Читайте вслух — пусть и Володя послушает, — сказала Броха.

Она давно уже наизусть знала каждое слово из написанных о ее сыне статей, часто перечитывала их, обливаясь слезами. Не от этих ли материнских слез и пожелтели полосы старых газет, словно страницы древних книг, хранящие следы давно отшумевших событий?..

Офицер, усевшись поудобнее, начал читать, четко выговаривая каждое слово, чтобы ни одно из них не было потеряно для слушателей.

— Что это за узкорядный сев? — вопросом прервал он чтение. — Применялся ли он у вас в колхозе, или в каком-нибудь другом до того, как его предложил ваш сын?

— Не помню, дорогой. Одно могу сказать — много тогда шумели об этом севе. Почитайте, узнаете. Тут все описано так, как было на самом деле: как Виниамин перестроил сеялку, чего ему стоило получить добавочный посевной материал. Все это здесь сказано, да и люди подтвердят. Они вам лучше объяснят, какую пользу принесла смекалка моего сына. Поговаривали, что благодаря этому способу сева прибавится много тысяч пудов хлеба.

— Спасибо, мамаша, спасибо! Теперь вижу, что великому делу сын ваш положил начало, — сказал офицер, снова принимаясь за чтение. Долго читал он и еще раза два прерывал чтение, прося у Брохи разъяснений. Кончив читать статью, он отложил газету и, раздумчиво растягивая слова, сказал:

— Да-а-а… Это был настоя-а-ащий парень!

— И башковит же был ваш сын, мамаша! — наклонился к Брохе солдат.

— Скажите — до сих пор применяется предложенный вашим сыном способ сева? — поинтересовался офицер. — А где сеялка, которую переоборудовал ваш сын?

— Сеялка долго валялась в сарае и ржавела, но в последнее время с нею возилась жена Вениамина Эстер, — ответила Броха.

— Мама и дядя Меер еще в прошлом году ее починили, — вмешался в разговор Семка. — Я сейчас же разыщу их обоих и сюда приведу — скажу, что к нам гости из папиного полка приехали.

— Кто это дядя Меер? — спросил офицер.

— Это бригадир полеводов, — ответил Семка. — Когда-то мой папа был их бригадиром.