Тогда были еще живы дед и отец Эзры. Дед восседал на почетном месте в старомодном длиннополом сюртуке, отец улыбался в окладистую бороду, довольный тем, что вся семья в сборе: и брат Эзры Шимен, и сестра Бася, которая сейчас живет с мужем и детишками в Донбассе, и сам Эзра, его любимец и баловень.

Да, эта картина запомнилась комбригу на всю жизнь, и он невольно начал оглядываться, будто искал следы тех безвозвратно ушедших дней.

Видя, что сын задумался, Эстер подсела к нему.

— Что же ты, сынок, не выпьешь вина? Ведь оно свое, домашнее, из своего винограда. Да и я тоже хороша — захлопоталась на кухне и забыла попотчевать.

— А я тебя жду, мама. С тобой хочу выпить — одному как-то нескладно получается.

— Ну что ж, как не выпить с тобой, сынок, за компанию, — Эстер поставила на стол вторую рюмку и налила вина.

— Лехаим[1], мама, за твое здоровье, — сказал комбриг.

— Лехаим, сынок, лехаим, — за твое счастье и за счастье всей нашей семьи. Вот жаль, что Шимена нет, — ну, да приедет небось дня через два, — откликнулась Эстер.

Они залпом опорожнили рюмки и сразу же налили по второй.

— А много ли вы сняли в прошлом году винограда? — поинтересовался сын.

— Да много ли мне одной надобно? — ответила мать. — Большую часть продала кооперативу, а из остального приготовила вина. Довелось мне с тобой его попробовать, а это большая радость!

— Да, это большая радость, — повторил комбриг слова матери. — А часто ли Шимен тебя навещает?

— Приходит иногда. У него и без меня забот по горло, семья, колхоз, — беззлобно отозвалась Эстер.

— Забот у всех у нас хватает, — с легкой досадой сказал Эзра. — И все же детей у тебя трое, а ты у нас всех одна.

Участие сына так растрогало Эстер, что она даже прослезилась. И тут же, словно забыла что-то на кухне, побежала туда и загромыхала ухватом. Но и хлопоча по хозяйству, она то и дело забегала в горницу посмотреть, как завтракает сын.

— Ешь, ешь, Эзра, ты мало ешь, — потчевала она сына, и без того уплетавшего за обе щеки все, что стояло на столе.

Когда комбриг поел, мать вымыла и убрала посуду и тотчас же ушла на ферму.

Ей, собственно говоря, хотя бы на день нужно было отпроситься по случаю приезда дорогого гостя, но она не догадалась сделать это и теперь огорчалась: ей был дорог каждый час, проведенный с сыном.

Эзра проводил мать до ворот. В сарае громко раскудахталась курица, извещая хозяйку о том, что сегодня снеслась пораньше. С соседнего гнезда отозвалась вторая, и вскоре в курином углу поднялся беспорядочный шум и гам. Но тут огромный петух, пестрый, с яркосиней, сверкающей на солнце шеей и пунцово-алым гребнем, вскочил на покосившийся забор, раза два-три взмахнул крыльями и оглушительно закукарекал: мол, с добрым утром, хозяева! Куры, заслышав его громкий крик, умолкли. Стало тихо. Только важно прокулдыкал индюк, когда индюшка, шествовавшая во главе цепочки светло-желтых утят и тонконогих индюшат с маленькими головками на длинных шеях, опустила крылья, чтобы собрать своих питомцев.

«Мамино хозяйство, — с нежностью подумал комбриг, — тяжело ей, верно, одной со всем управляться, а вот тянется же — и на ферме работает, и за своей живностью ухаживает. Скучно ей, видать, без всего этого».

Невдалеке от забора, на котором кукарекал петух, под самыми окнами дома стояла в палисаднике ветвистая груша, та самая, которую посадил комбриг еще в дни детства. Под тяжестью плодов дерево склонило ветви почти до земли.

«Подпорки бы поставить», — по-хозяйски подумал комбриг и, сорвав грушу, надкусил ее крепкими зубами, но тут же скривился и отбросил далеко в сторону — груша оказалась незрелой и терпкой. Чтобы перебить неприятный вкус, он сорвал с росшего у забора крыжовника горсть зрелых ягод и, запрокинув голову, высыпал их в широко открытый рот.

«А забор-то здорово покосился, вот-вот упадет, — заметил про себя комбриг. — Заменить бы несколько столбиков и остальные укрепить как следует. Глядишь, он и простоит еще год-два — по крайней мере коровы в палисадник забираться не будут».

Не откладывая дела в долгий ящик, комбриг начал разыскивать все необходимое, чтобы привести в порядок ограду. Он заглянул в ригу, пошарил в углу в сарае, где отец складывал, бывало, всякую всячину — все, что могло пригодиться в хозяйстве. Но ничего путного тут не нашел, и только рядом с громоздившейся в углу двора навозной кучей увидел несколько кольев. Обстругав и заострив топором, он приладил их к старым столбам, прикрепил проволокой и, таким образом, кое-как выпрямил забор.

Покончив с этим, комбриг отправился на засаженный картофелем огород, который узкой полоской тянулся за ригой до самого пруда. Хозяйским глазом приметил, что кусты картофеля плохо окучены и что кое-где междурядья заросли травой.

«А ведь скоро, — подумал он, — картофель зацветет, и тогда уже поздно будет окучивать его».

Эзра не стал медлить — раздобыл в сарае тяпку и усердно принялся за дело. С непривычки он вскоре натер мозоли, но, не глядя на это, продвигался все дальше и дальше, с таким расчетом, чтобы к приходу матери закончить работу.

Он увлекся и не заметил, что за оградой давно уже словно каланча стоит старый Велвл Монес: восторженно ухмыляясь во весь рот, он каждому прохожему показывает заскорузлым пальцем на комбрига:

— Гляньте, как наш генерал орудует — ни дать ни взять заправский колхозник!

— А чем он не колхозник, — рассудительно отозвался Аврам Свидлер, который, по своему обыкновению, запыхавшись спешил куда-то. — Он тут вырос — значит, он наш колхозный командир.

Заслышав голоса, комбриг поднял голову и поздоровался с Монесом и Свидлером.

— Ты что, снова старое оружие взял в руки? — с улыбкой спросил Велвл.

— Да вот пора второй раз окучивать картошку, а матери некогда, я и помогаю, — вытирая со лба пот, серьезно отозвался комбриг.

Он чувствовал, как от напряженной работы по телу разливается приятная истома.

«Пора и передохнуть», — подумал он.

Подойдя к ограде, Эзра оперся, слегко согнувшись, на деревянную рукоятку тяпки и завел со старыми знакомыми долгий разговор.

В это время мимо проходила Марьяша. Уж не нарочно ли она очутилась рядом с домом Ходошей? Увидев, что комбриг не один, она остановилась в сторонке, между ригой и небольшим стогом соломы, и стала с любопытством прислушиваться. Но уловить что-либо из разговора ей не удавалось. Видно было только, что Монес рассказывает какую-то смешную историю, и комбриг с Аврамом от души смеются.

Наконец они ушли, и Марьяша, оглядываясь на каждом шагу, нерешительно подошла к ограде. Сердце ее колотилось, волнение стеснило грудь.

— Здравствуйте, — с замешательством молвила она. — Еще не забыл?

Комбриг, видимо, тоже смутился.

— Мы позавчера… — начал было он и тут же умолк, будто слова застряли у него в горле. — Чего «не забыл»? О чем ты?

— Не забыл, как надо орудовать тяпкой? — с улыбкой пояснила Марьяша.

— А что тут забывать? — несколько разочарованно ответил комбриг, ожидавший, как видно, другого ответа.

— Ну, такому большому начальнику вроде и не подобает тяпкой махать, мог бы и забыть эту премудрость, — ответила Марьяша и тут же пожалела о сказанном.

— Ради матери и начальник должен все помнить, — с достоинством ответил Эзра.

— Это хорошо, что ты не забываешь мать. Ну, а помнишь ли прежних друзей? — попыталась Марьяша подвести разговор к тому, что ее больше всего интересовало.

— Я никого не забыл, — коротко ответил комбриг.

— А вот меня забыл, — сказала Марьяша и, смутившись, покраснела. Комбригу показалось, что глаза ее затуманились.

— Я не забыл тебя… — начал он и запнулся. — Ну, рассказывай, как живешь. Я слышал, что ты обзавелась семьей.

Марьяша низко опустила голову и, помолчав немного, спросила в свою очередь:

— А у тебя есть семья?

— Можно сказать, что нет, — ответил комбриг, и по лицу его Марьяша поняла, что в его жизни произошел какой-то перелом.