Предстоящий развод Гислены доставил им новые хлопоты. Сам по себе он уже явился свидетельством морального разложения семьи. Они хотели предотвратить несчастье и обеспечить благополучие своей дочери, пустившись для этого на обман. Однако обман этот их не спас, а обернулся против них же самих. И вот им теперь приходилось разрывать этот святотатственный союз, которого они добились ценою таких усилий, приходилось развязывать старательно запутанный узел. Они попали в сети, которые расставили сами. Аделаида требовала сейчас же тщательно все взвесить и как можно скорее возбудить дело о разводе, но Жан-Элуа не хотел торопиться. Он считал, что Лавандом способен на все. Он может, например, на суде сделать достоянием всех позор их семьи. К тому же (и этот довод возымел свое влияние на Аделаиду) так или иначе настанет момент, когда он растратит все деньги и вынужден будет согласиться на их условия.
Избранию Эдокса больше всех радовались Пьебефы. Они предвкушали успех своего грандиозного плана, ви «дели в этом залог того, что правительство снесет бараки и на освободившемся месте построит новый квартал.
Городские власти были не на шутку встревожены растущей смертностью, от которой население этих зловонных трущоб уже начинало редеть. Донесения врачей черным по белому доказывали необходимость немедленного выселения оттуда всех жителей. Однако возглавлявшие муниципалитет промышленники и банкиры старались всячески оттянуть принятие окончательного решения. Пьебефы мечтали о распространении заразы; их союз с Акаром и Рабаттю, начало которому положил договор, заключенный в день свадьбы Сириль, теперь окончательно укрепился. Все вместе они затевали крупные торговые операции, заключали между собой преступные сделки, выжимали деньги отовсюду, откуда только могли. Эти опасные мошенники, эти отъявленные негодяи, без которых не обходилось ни одно ограбление, не пренебрегали и помощью Жана-Элуа. Но тот был слишком честен в душе, чтобы опускаться до участия в их мелочном жульничестве, и поэтому они использовали его для дел более значительных. Напротив, Пьебефы, жадные хищники, не гнушались никакой добычей, как бы отвратительна она ни была; они с упоением готовы были пуститься на любую низость, если им это было выгодно.
Избрание Эдокса явилось для всех удачным трамплином. Подобно большому пауку, он важно раскачивался в сплетенном им самим гамаке. К этому блестящему дебютанту в политике, который всем возвышением своим был обязан одному только упорному заигрыванию с правительством, стянулись все нити интриг, задуманных семьей Рассанфоссов. Еще раз было пущено в ход влияние как их самих, так и их союзников, чтобы на предстоящих выборах молодой адвокат мог добиться успеха. На стороне Эдокса было одно преимущество: он опирался на неисчислимые ресурсы лично принадлежащего ему богатства и козырял могуществом банка Рассанфоссов, за которым стояла поддержка всей еврейской финансовой буржуазии, тогда как его соперник располагал лишь незначительным состоянием, доставшимся ему в наследство от отца, и был вынужден прибегать к не очень-то надежной помощи политических клубов. На листовки, плакаты, на скупку голосов, на полемику, на всевозможные угощения Рассанфоссы затратили около ста тысяч франков. Совесть продавалась с торгов, и продажность эта проникла всюду, в том числе и в правящую партию, растлив ее до мозга костей. Даже домашнюю прислугу, толстых, краснолицых от пьянства лакеев, — и тех посылали совершать разные темные, постыдные сделки, вербовать мелких избирателей, которых они настойчиво разыскивали по кабакам. Словом, кандидатура Эдокса получила вескую поддержку в лице всевозможных проходимцев, кабатчиков и винокуров. Никогда еще с такой вопиющей очевидностью не обнаруживалась вся гнусность цензовой избирательной системы, допускавшей подобные беззакония.
Вступление этого красавца и щеголя на новое поприте ознаменовалось еще одной интригой, политической и любовной. Интрига эта явилась как бы залогом его преданности делу своих высоких покровителей, первым взносом за все те блага, которые он получил от правительства. Эдокс счел нужным окончательно порвать связь с г-жой Флеше, связь, которая и так уже затянулась: он давно устал от нее, но эта сорокалетняя женщина, до безумия в него влюбленная, ни за что не хотела с ним расставаться. И вот молодой адвокат решил использовать ее чувства, чтобы вернуть Флеше в ряды правительственной партии, которую тот бойкотировал с тех пор, как разошелся с Сикстом. В течение двух недель г-жа Флеше умоляла Эдокса встретиться с ней в квартире, которую он нанял в предместье и где принимал и других своих любовниц, о чем эта несчастная даже не подозревала. Каждое утро она писала ему полные тоски письма, размывая слезами чернила, письма, которыми она пыталась выразить свою бесконечную скорбь, одолевавшие ее угрызения совести, муки унижения от того, что муж ее, которому она всю жизнь была безупречно верна, начнет теперь ее презирать, и страх, что гнев божий покарает ее за грех прелюбодеяния. Г-жа Флеше была женщиной крайне благочестивой, и даже в минуты невыразимого счастья, самых неистовых восторгов и горестей этой любви, сломавшей всю ее жизнь, она трепетала при мысли о каре, которая ждет ее на том свете.
Когда Эдокс помял, что жертва уже достаточно настрадалась, чтобы уступить его настояниям и помочь ему одержать победу, которая ему была нужна, он послал ей записку, назначая встречу в этой квартире. Г-жа Флеше, столько времени этого добивавшаяся и уже потерявшая последнюю надежду, прибежала туда, гонимая, как вихрем, страстью, которую дома ей приходилось все время подавлять и скрывать. Она была настолько потрясена этой неожиданной радостью, что после первых объятий в изнеможении упала в кресло.
— Две недели ты не показывался и даже не написал мне ни слова! — сказала она, рыдая. — Ах, как это жестоко! Я ничего для тебя не значу, и когда я думаю, что ты будешь мучить меня так до самой могилы, я каждый раз заливаюсь слезами.
Будучи натурой непосредственной и прямой, она слушалась только голоса чувства. Если бы не эта ее непосредственность, она, может быть, поняла бы, что удержать такого сердцееда, как Эдокс, можно только хитростью и тонким расчетом. Заложив руки за спину и все время шевеля большим пальцем, молодой адвокат расхаживал взад и вперед по комнате. Он с раздражением думал:
«До чего мне все-таки надоело смотреть, как они распускают нюни. Им и в голову не приходит, как бывает противна вся эта слякоть!»
Он взял ее за руку и, усадив возле себя, сказал:
— Послушай, ты ведь не ребенок… Будь же рассудительней. Так или иначе, нам надо поговорить. Мы оба с тобой люди взрослые, а не какие-нибудь влюбленные юнцы.
Но она, должно быть, не расслышала его слов или не заметила их горькой иронии. Она снова зарыдала и стала перебирать все былые обиды:
— Скажи, почему ты меня бросил?
— Нет уж, — раздраженно сказал он, прищелкнув языком, — никаких сцен, прошу тебя. Это совершенно бесполезно. К тому же ты все преувеличиваешь. Если бы, как ты говоришь, я тебя действительно бросил, я бы не пришел сюда и мы не были бы сейчас вместе. Только надо помнить, что новое мое положение оставляет мне не очень-то много свободного времени. У меня столько дел, что голова идет кругом.
Она быстро вытерла платком глаза, а потом, приложив к губам Эдокса этот кусочек батиста, пропитанный ее горем, сделала над собой усилие и, улыбнувшись, сказала:
— Молчи. Ты ведь всегда находишь множество причин, чтобы оправдаться. А нужны ли они? Разве сердце мое не прощает тебе всего заранее? Сядь ко мне, обними меня, защити меня от моей собственной слабости, от того, что я так люблю тебя… Знаешь, когда ты далеко, я ведь не живу.
— Да, и я тоже. (Он хотел вызвать в себе порыв нежности, чтобы потом ему легче было лгать ей.) — Да, конечно. Неужели ты думаешь, что мне не тяжело, когда я так вот надолго расстаюсь с тобой? Ах, где оно, наше прежнее счастье! Сколько всего хорошего видели эти стены! Тебе бы не обвинять меня, а жалеть. Заседания в комиссиях, писание докладов, поездки к министрам, толпа людей в приемной — у меня нет свободной минуты. И ты хочешь, чтобы при такой проклятой жизни у меня еще находилось время для любви к тебе?
