Это жалкое, обезображенное золотухой тельце, этот плод нездоровой наследственности теперь погибал, и никакими лекарствами его нельзя было спасти. Г-жа Кадран, как истая христианка, безуспешно заказывала в церквах молебны и ездила по святым местам. Даже сам Пьебеф, при своих явно либеральных воззрениях, решил втайне от всех обратиться за помощью к провидению, существование которого он всегда отрицал. Не сказав никому ни слова, старый лицемер, умевший сочетать вольтерьянские взгляды с деловыми интересами, решил просто-напросто надуть господа бога. Наняв для этого одного старого актера, он сделал из него паломника. За хорошее вознаграждение актер этот согласился босым, с четками в руках посетить все часовни с чудотворными изображениями божьей матери. Пьебеф думал при этом: «Пусть это даже мне не поможет, хуже-то, уж во всяком случае, не будет». Неизменный девиз людей, у которых нет совести и которые слепо верят в один только случай.
Но и этот опыт оказался столь же напрасным, как и благочестивые молитвы г-жи Кадран. Гнев божий поразил весь род старика Пьебефа. Наследственная болезнь, от которой гнил весь этот род, поразила его последнего потомка и делала теперь свое дело в хилом тельце этого выродка, в жалком комочке жизни, навсегда отравленном родительской кровью.
Бесчисленные оргии и попойки сменились теперь слезами и горем. Пьебефы, которые еще совсем недавно были счастливы и горды рождением ребенка, теперь трепетали за его жизнь. Им уже чудилось, что смерть крадется к ним в дом.
Семейство Жана-Элуа было в большом горе. Мысль о сыне, родившемся у Гислены, об этом презренном ублюдке, наполняла сердца всех отчаянием. Аделаиду до последней минуты надеялась, что произойдет какое-то чудо, что бог поможет им и уничтожит этого позорного отпрыска их рода еще во чреве матери. Что же касается самого банкира, то, живи он в другое время и в другом кругу, он, вероятно, отдал бы новорожденного на съедение свиньям. Вот во что выливалась в нем прежняя непоколебимая прямота Рассанфоссов. Однако, наряду с этим, вторжение в их жизнь этого чужеродного элемента вызывало в Жане-Элуа прилив гордости: «Я так возвеличу наше имя, что ничто уже не сможет его унизить». А потом он вспоминал, что и прежде, когда его постигало какое-либо несчастье, он столь же заносчиво собирался с ним справиться, и все это кончалось ничем.
«А собственно говоря, стоит ли мне бороться? — подумал он. — Силы мои уже сдали».
И он снова погружался в уныние. Он чувствовал, что какая-то таинственная рука отнимает у него все. Ненависть его простиралась одинаково и на этого ребенка, и на дочь, и на Лавандома. Теперь, когда семя, брошенное случайным прохожим, взошло на законной земле и когда к их родословному древу прибавился этот новый порожденный грехом побег, у него как бы открылись глаза на всю гнусность того обмана, которым они связали Гислену с виконтом.
Ссоры Жана-Элуа с женой приняли еще более ожесточенный характер. Аделаида считала, что муж ее виноват во всем. Она упрекала его в том, что он никогда не любил детей, что он предоставил их самим себе, что всю жизнь он думал только о наживе. Он защищался, говоря, что главной наставницей детей должна быть мать, а она намеренно освободила себя от материнских забот, что, поручив их воспитание гувернерам и гувернанткам, которых нанимали за плату, она открыла этим двери для всякого зла. Они непрерывно упрекали друг друга в своем позоре и во всех тяжелых последствиях этого злосчастного брака. Снова и снова Аделаида пускала в ход свои прежние доводы, чтобы обелить себя и свались всю вину на мужа.
— Как ты несправедлива! — протестовал он. — Обвинять меня, который всегда гордился нашим богатством, незыблемым как гранит. Это ты заставила меня изменить всем нашим взглядам, всем нашим правилам, приняв в дом этого проходимца. Смешавшись с дворянами, мы испортили нашу кровь — кровь потомственных буржуа.
И действительно, нить, связывавшая их с изначальною силой их рода, была подорвана окончательно, и теперь им грозило полное оскудение. До Жана-Кретьена I среди предков их были одни лишь плебеи; от поколения к поколению в роду их была только черная, плебейская кость, и традицию эту свято блюла старуха бабка, в чертах которой, казалось, было запечатлено ее далекое, уходившее во тьму происхождение. Растущее богатство их и влияние, дальнейшее возвышение рода — все это толкнуло Рассанфоссов к буржуазии. Они превратились в могущественных бургграфов, которые стали представлять собой уже значительную силу в обществе, владели крупными земельными участками и широко распространили свою власть. И Жан-Элуа и Жан-Оноре всегда гордились своей принадлежностью к буржуазии. Не смешиваясь с дворянами, кичившимися своим прошлым, они как бы составляли некую новую аристократию, привилегии которой никак не уступали прежней. Адвокат не упускал случая, вспомнить о том, какую славу снискала себе эта жившая столетия назад каста.
— Мы сыновья великих буржуа пятнадцатого века, — с гордостью говорил он, забывая в эту минуту о своем настоящем происхождении, о безвестных угольщиках, буривших землю. — Наши предки были вольными горожанами, мы продолжатели их рода.
Теперь браки скрестили их с дворянами. Жан-Элуа больше уже не решался хвастать своим низким происхождением. Этими браками Рассанфоссы покупали себе дворянство, наводили на себя аристократический глянец, очищались от неотесанности простолюдинов. Потомки их окончательно освобождались от печати плебейства, постепенно счищали с себя все его следы и вступали в число самых видных людей, в тот круг, который не относился ни к дворянству, ни к буржуазии, а составлял некую особую категорию людей — патрициев от капитала. И необходимым следствием этого процесса, противостоять которому было немыслимо, стала сытая тупость и ожиревшая похоть этих пребывавших в вечной праздности королей, чье царство должно было неминуемо закончиться крахом.
Выставляя свою кандидатуру в депутаты, Эдокс оставил без внимания те прерогативы буржуазии, которыми непременно бы воспользовался его отец, будь он на его месте. Поддерживавшая его газета дала ему на просмотр статью, в которой превозносился архонт, недавно появившийся в семье Рассанфоссов. Прочтя статью, он вычеркнул слово «недавно» и заменил его двумя строками, в которых утверждалась мысль о древней и очень устойчивой социальной гегемонии их рода.
Министерство встретило его очень тепло и благосклонно рекомендовало его одной из партий. Казалось, что удача ему обеспечена. Все семейные связи были уже пущены в ход и должны были поддержать его кандидатуру, как вдруг у него появился соперник, инженер Жан Дебюисон. На предыдущих выборах инженер этот согласился снять свою кандидатуру, уступив место человеку, которого считали более подходящим. В виде компенсации, ассоциация предложила ему свою поддержку при следующих выборах.
В тот момент, когда Эдокс выставил свою кандидатуру, Дебюисон был занят постройкой железнодорожной линии в Турции и не успел еще сообщить о своем решении. И вот, совершенно неожиданно, он известил о том, что возвращается в Бельгию и отдает себя в распоряжение своей партии. На его стороне было преимущество; в преданности его сомневаться не приходилось: он был крупным акционером торговых компаний. Эдокс снял свою кандидатуру, рассчитывая, что его изберут на всеобщих выборах, которые должны были состояться в будущем году. Инженеру не пришлось даже вести какую-либо борьбу — подавляющее большинство голосов было за него.
Однако министерство Сикста дорожило союзом с Рассанфоссами, владельцами банка и крупными финансистами, и поэтому поддерживало будущего кандидата. Чтобы подготовить почву для его избрания, министерство стало всячески выдвигать его и командировало на конференцию по финансам, происходившую в Вене. Эдокс оказался весьма посредственным экономистом, но он очень много выступал, обворожил всех своей красивой внешностью и в итоге умудрился получить австрийский орден. Не успел он вернуться, как его назначили секретарем одной из комиссий. Он сумел найти себе ловкого помощника, который сделал обстоятельную сводку всех данных о развитии высшего образования в стране. Одновременно с этим отец его, при содействии Жана-Элуа, в руках которого было около трети акций одного из крупных металлургических обществ, устроил его в это же общество на должность управляющего. Кроме того, Эдокс принимал участие в колонизации Кампины в качестве члена наблюдательного комитета. И наконец спустя некоторое время имя его фигурировало в учрежденном правительством комитете, представлявшем Бельгию на всемирной выставке.
