Молитвенное пение смолкло, двери отворились, и все расселись по экипажам. Уздечки лошадей были украшены белыми кисточками, белыми же бантами были повязаны хлысты кучеров. Так — по склону горы, по залитым апрельским солнцем лугам — свадебная процессия добралась до аллей поместья Ампуаньи. Едва только успели прибыть первые кареты, как целый рой поварят, которых возглавлял знаменитый шеф, кинулся к печам.
Г-жа Рассанфосс, урожденная Пирсон, как истая дочь разбогатевших мещан, непременно хотела распоряжаться всем сама: она хлопотала, суетилась и в своем старом, поношенном платье бегала взад и вперед по лестницам.
Наконец сели за стол. Бывшая столовая Фуркеанов с полукруглым входом, украшенная охотничьими трофеями, с мраморным фонтаном, где журчала вода, с высокими окнами, сквозь которые видна была широкая панорама гор и неба, теперь была увита зеленью и тонула в цветах, превращавших ее в уголок первозданной райской природы.
Все столовое серебро Рассанфоссов, которое славилось своим великолепием, сверкало на камчатной скатерти, освещенной отблеском высоких зеркал, среди филигранного венецианского стекла и пестрых саксонских ваз, зажигая разноцветными огнями изгибы фарфора и грани стекла, со всех сторон отражая корзины с белыми лилиями, розами и орхидеями.
Вскоре воздух наполнился аппетитными запахами, говорившими об опустошенных с помощью ассигнаций лесах. По комнате разнеслись ароматы изысканного жаркого, и натянутость, столь обычная на званых обедах, несколько разрядилась. К тому же гости в какой-то мере знали друг друга: одних сближали дела, других сталкивала сама жизнь.
Среди гостей были Акар-старший, родоначальник целого племени Акаров, рослый, скуластый и волосатый, похожий на орангутанга старик, Акар-младший, которого биржевики за его огромную челюсть прозвали Акулой, один из его сыновей, управляющий филиалом банка в провинции, с головою рыси, с выступающими клыками, с налитыми кровью глазами, две дочери Акара-старшего, с иссиня-черными волосами, крючковатыми носами и толстыми верблюжьими губами.
Жан-Элуа, хоть он и был человеком неробким, боялся этих Акаров, которые, умело используя в своих интересах затруднения, испытываемые страной, постепенно стали делать погоду на рынке и участвовать во всех биржевых спекуляциях. Эти интриганы, не знавшие, что такое совесть, вырядившиеся в личину ревнителей справедливости, своими бесчисленными щупальцами умели пролезть повсюду. И когда Акар-старший предложил Жану-Элуа принять участие в колонизации, последний не осмелился ему отказать.
Эта династия шакалов, которая опустошала казну и плодила огромное потомство таких же хищников, приученных с детства хватать и рвать на части добычу, возникла в вонючих и грязных трущобах пражского гетто, где глава дома Акаров самыми темными путями положил начало благосостоянию семьи.
Когда этот скряга умер, его шестеро сыновей поделили между собою европейские рынки. Захария водворился в Гамбурге, Исайя стал выкачивать деньги из Франкфурта, Моисей пристрастился к Лондону. Все трое были ювелирами. Четвертый, Эдом, обосновался в Париже, где занялся торговлею бриллиантами. Акар-старший и Акар-младший перебрались в Бельгию, где стали торговать тряпьем и железным ломом, разъезжая из деревни в деревню на осле, собирая на фермах разное старье и потом очень выгодно его продавая. Получаемая от этой торговли прибыль помогла им положить начало ростовщической ссудной кассе, которая потом высасывала все соки из мелких собственников и из рабочих. Именно в эти-то трудные годы и создавался их банк. Их заросший грязью, шелудивый осел верной дорогой провел их к миллионному состоянию.
Чутье хищника подсказало им избрать своим поприщем эту маленькую, не тронутую капиталом страну, едва только оправившуюся от политических распрей, страну, которая должна была стать настоящей Калифорнией для проходимцев и вооруженных пиратов. Там они не замедлили расплодиться и дали жизнь новым хищникам, с такими же хоботообразными носами, с густыми, косматыми бровями и толстыми губами, и те, в свою очередь, из глухих, волчьих нор пробрались к торговле, пробивая себе дорогу через чащу людей, как некогда их отцы.
Лондонские, парижские, гамбургские, франкфуртские и брюссельские Акары — это были бесчисленные руки одного общего тела, и все, что загребали эти руки, поглощалось и переваривалось одной утробой. Эти хитрые дельцы, эти князья ростовщичества и биржевой игры умудрились сделать так, что существование созданного их объединенными усилиями крупнейшего по тому времени банка оставалось тайной для всех. На виду были только возглавляемые им предприятия и промыслы — искусно сделанная ширма, которой эти людоеды прикрывали вход в свое темное логово.
Акар-старший один возглавлял весь этот банк, а филиалами ведал его племянник, сын Акара-младшего. Но этот последний действовал, казалось, совершенно самостоятельно. После некоей таинственной поездки в Буэнос-Айрес он основал комиссионную контору, которая в скором времени вытеснила все остальные.
Акар-старший, как высокое дерево, широко раскинул свои корни и вбирал в себя воздух всеми фибрами своих многочисленных ветвей. Он упрочил свои позиции, заняв одновременно множество должностей, сосредоточив в своих руках управление несколькими акционерными обществами, представляя интересы различных промышленных предприятий, руководя новыми, ухитрившись даже стать мэром сельской общины, на территории которой у него была дача. Он умел совместить необъятное количество дел, должностей и почетных обязанностей. В свои семьдесят лет он был свеж, как молодое фруктовое деревцо. Но это было деревцо, в тени которого притаился кровожадный зверь с самыми низменными инстинктами. Что же касается Акара-младшего, тот возился с судебными разбирательствами — его поистине чудовищная жадность толкала его в каждую щель. Выдерживавшая все испытания сила и действенность их ядов сделала из них людей, с которыми власть имущие вынуждены были считаться. И вот, движимые кровной ненавистью к служителям враждебной им религии, эти люди ратовали за освобождение умов и за преимущества светского воспитания.
Рабаттю, хитрый предприниматель, бывший каменщик, выбившийся в люди трудом собственных рук, доказал свою преданность новому правительству. Для него он опустошал каменоломни, доставая оттуда камень, который шел на постройку школ. Рабаттю, третий из негласных участников большого предприятия, затеянного Рассанфоссами, являл собою полную противоположность Акарам. Его добродушное, румяное лицо, его постоянно улыбающиеся, заплывшие жиром глазки не имели ничего общего со свирепыми, звериными мордами Акаров. Но и в этом человеке, прикинувшемся наивным простаком, вечно что-то мурлыкавшем себе под нос и похожем на самого захудалого из буржуа, была скрыта некая особая сила, пренебрегать которой было нельзя. В его лине, постоянно подергивавшемся от тика, который был результатом тщательно продуманной игры и помогал ему поддакивать всему, что он слышит от собеседника, в его похожей на морду упитанного мопса физиономии скрывалась невероятная способность к притворству. Всякий раз он умел делать вид, что не расслышал обращенные к нему слова, и этим неизменно выгадывал время. В действительности же он с чуткостью юного фавна улавливал каждый звук.
В это древнее гнездо, принадлежавшее владетельным феодалам, а теперь ставшее собственностью феодалов денежных, среди пестревших вокруг цветов и лившихся вин с приездом Акаров проникло немало ищеек b легавых, выскакивавших по каждому зову. Все вместе взятые, эти цари и боги спекуляции составляли огромную разрушительную силу. К ним-то и примкнул порядочный в душе, но не очень дальновидный Рассанфосс, боясь, что, если он этого не сделает, то сам станет их жертвой. Он презирал их — и, однако, пользовался их услугами, клянясь в душе, что рано или поздно настанет день, когда он сможет их уничтожить.
У Акаров и Рабаттю была общая цель, во имя которой они действовали против Рассанфоссов. Они вместе старались разорить эту крупную фирму, высасывая из нее все соки, всю кровь, стремясь до тех пор, пока они не станут полновластными ее хозяевами, всячески использовать ее в своих интересах. Так вот там, где внешне царили мир и согласие, назревали тайные интриги, и столовая замка Ампуаньи походила на лесную чашу, где стаи хищников скрежещут зубами, готовые броситься друг на друга.
