Не помню, как доплелся я до автобуса, помню лишь, что вид мой всех очень удивил. Да, хотя внешне я остался все тем же, внутренне это был уже совсем другой человек. А когда я вдобавок наотрез отказался от вина, то озадачил даже своего невозмутимого шефа, который сначала огорчился, но потом, глотнув пару раз, обрадовался. Весь обратный путь я молчал, обдумывая план дальнейших своих действий.

Друзья часто спрашивают меня сейчас, с чего это я стал таким ярым фаталистом. А как им не стать, если в моей жизни было так много случайностей, которые в корне меняли мою судьбу. Ведь не попади я тогда в переулок Собинова, в котором находится ГИТИС, и, кто знает, скорее всего, моя жизнь сложилась бы совсем по-другому, а может быть, даже вообще не сложилась бы. А сколько еще было таких случайностей! О некоторых из них (обо всех просто невозможно) я постараюсь рассказать в этой книге.

В Тулу мы вернулись поздно вечером. Сначала мне пришлось сопровождать домой своего пьяного в стельку шефа, потому что вести его было некому, а сам бы он не дошел. Я чувствовал перед ним свою вину, ведь я тоже внес существенный «вклад» в его «разобранное» состояние, точнее свою долю, которую, по предварительному расчету, должен был «принять на грудь» сам. Потом я еще долго бродил по улицам, а придя в свою комнатушку, почти без сна пролежал на неразобранной кровати до утра.

Решение было принято окончательно и бесповоротно: я снова буду поступать в театральный институт. Это совсем не походило на обещание «начать с понедельника», которое многие дают, а потом успокаивают себя после его невыполнения тем, что не говорили, с какой недели.

До начала вступительных экзаменов оставались считанные месяцы, поэтому, едва назавтра открылась наша Тульская библиотека им. Ленина (а Ленинские библиотеки были тогда в каждом городе), как среди ее первых посетителей был и я.

Однажды на заре перестройки театр «Христофор» пригласили участвовать в одном из комсомольских праздников. С комсомолом у нас, если быть честным, отношения «всегда складывались хорошо». Там работало много способных и энергичных ребят, которые сейчас с успехом занимаются бизнесом и политикой, а тогда, делая карьеру, не забывали помогать и другим. Нам, например, они устроили несколько неплохих гастролей, одни uз которых, по Германии, и утвердили нас в решении выделиться в самостоятельный театр.

Концерт, о котором я хочу рассказать, организовывался для участников комсомольского пленума. На него приехали комсомольские работники со всей республики, и им, как тогда было принято, предлагался стандартный набор развлечений: экскурсии, концерт, банкет и пр. На банкет мы приглашены не были, а вот на концерт — удостоились чести. Причем его организаторы, явно перестаравшиеся и собравшие, чтобы угодить начальству, чересчур большую программу, поставили нас как одних из наиболее популярных, почти в самом ее конце.

Пленум затянулся, из-за чего и концерт начался со значительным опозданием. Все артисты уже до его начала были немного взвинчены и взбудоражены долгим ожиданием. Номера тянулись бесконечной чередой, зрители явно устали, а нас все не приглашали на сцену. И вот, наконец, сообщили, что сейчас выступит певец Николай Скориков, а за ним пойдем мы. Коля Скориков тогда «специализировался» на исполнении жизнерадостных комсомольских песен и маршей. Природа наделила его, помимо хорошего голоса, еще и соответствующей внешностью: худощавое мужественное лицо, гордая осанка и горящий взор. Пробегавшая мимо меня юная комсомолка-ведущая вдруг спросила:

— А Скориков — ваш?

— Да, — машинально ответил я, не успев даже вдуматься в суть вопроса.

И вот слышу, как она объявляет:

— Артист театра сатиры и юмора «Христофор» — Николай Скориков! У рояля — композитор Игорь Лученок!

Приунывший было зал встретил Николая бурными аплодисментами и чуть ли не стоя, что немного удивило артиста, так как он к такому приему не привык. Они с Лученком перед этим напоследок обсуждали порядок следования песен, поэтому и не услышали, каким образом их представили зрителям. Скориков быстро взял себя в руки, решив, видимо, что, наконец-то, зрители оценили его по достоинству, кивнул Лученку и, жестом попросив зрителей успокоиться, приготовился петь. Зал замер в предвкушении удовольствия: артист «Христофора» в сочетании со знаменитым и находившимся тогда в зените славы Игорем Лученком должен был преподнести нечто невероятное.

Раздались первые звуки аккомпанемента, Скориков принял подобающую позу и энергичным, голосом с пафосом запел: «…Любовь, комсомол и весна! И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!»

Взрыв дикого хохота и аплодисментов в зале прервал его пение. Дело в том, что в ту пору уже дозволялось шутить понемногу на политические темы, и даже появлялись первые робкие пародии на самого М. С. Горбачева. Сидевшие в зале комсомольцы подумали, наверно, что это пародист так здорово, под отличный аккомпанемент, с металлом в голосе, почти один к одному, подражает исполнителям комсомольских песен. Скориков допел первую песню до конца и начал вторую — «Комсомольцы-добровольцы». Но она вызвала не меньшее оживление среди зрителей. Скориков с Лученком недоумевающе переглянулись, и Николай стал украдкой косить глазами на свои брюки, пытаясь найти, где у него и что неудачно расстегнулось, порвалось или выпачкалось. Но с брюками было все в порядке, поэтому Скориков пропел все запланированные песни, несмотря на, мягко говоря, несколько непривычную и слишком уж эмоциональную реакцию публики, и под бурные аплодисменты, сопровождавшиеся хохотом и свистом, гордо и с достоинством ушел за кулисы. Потом его еще два раза вызывали «на бис», но он, правда, не пошел. Думаю, до сих пор Коля (теперь уже Народный артист республики) не знает, кому он обязан своим оглушительным успехом на этом концерте. А нам тоже не жалко, у «Христофора» славы достаточно, и если мы ею с кем-то поделимся, то пусть ему это будет на пользу, от нас не убудет, а сделать добро своему брату-артисту только приятно.

Наступил июнь 1973–го. Пора было опять ехать на вступительные экзамены в Москву. Денег, как всегда, на все у меня не хватало. Пришлось применить для их экономии (хотя бы на билетах) наш старый испытанный прием. Потом я им еще часто пользовался в студенческие годы, да, думаю, что и сейчас он в ходу у студентов. А делали мы вот что. Надев любимые пассажирами мятые, васильковые тренировочные штаны и спортивные майки, мы прогуливались по перрону с пакетами, в которых лежал наш небогатый багаж. Когда поезд трогался, а через Тулу шли все поезда на Москву с юга, мы на ходу впрыгивали в вагоны. Проводники беспрепятственно впускали нас, принимая по виду за зазевавшихся пассажиров из других вагонов, и мы, «гуляя» по поезду и уклоняясь от контролеров, ехали так аж до Москвы. Перед самым прибытием в столицу мы заходили в какой-нибудь туалет, переодевались там и выходили на перрон уже и приличном виде.

Таким вот образом прибыл я в Москву и на этот раз. Все было почти как год назад. Опять толпы абитуриентов, мечущихся из института в институт, опять масса новых знакомых, с которыми делишься последней булочкой или бутылкой кефира и за которых болеешь, как за себя, забыв, что это твои конкуренты. Опять ежедневные надежды с утра и разочарования к вечеру, и снова надежды, и снова разочарования.

Не забуду, как нас разыграли третьекурсники во МХАТе. Позднее, я узнал, что это старинный традиционный студенческий розыгрыш, и даже сам его применял, но тогда попался, что называется, «без наживки».

Дело было так. К группе испуганных абитуриентов, среди которых был и я, подошли несколько молодых людей и, представившись членами приемной комиссии, предложили пройти в аудиторию для предварительного прослушивания. Мы с радостью двинулись за ними и около часа услаждали их зрение и слух своими «гениальными» выступлениями. Когда, наконец, наши экзаменаторы пресытились, они похлопали некоторых из нас по плечам, поблагодарили, выразили твердую уверенность в том, что в студию придет достойное пополнение и им будет очень приятно учиться рядом с такими талантливыми ребятами, пожелали нам дальнейших успехов на экзаменах и с достоинством удалились. Мы же все, глядя им вслед, сначала долго изображали финальную сцену из «Ревизора», а потом еще дольше истерически хохотали.