Когда все, кто хотел, выступили, и я думал, что уже ничего интересного не будет, В. Н. Раевский сказал:

— А теперь я хочу вам представить нашего нового артиста Евгения Крыжановского, — и попросил меня встать.

Все начали поворачиваться, заскрипели стулья, некоторые из присутствующих даже привстали, чтобы получше меня разглядеть, раздались жидкие аплодисменты. Любопытство было вызвано еще и тем, что я был первым новичком за несколько последних лет. Прославленная труппа купаловского театра была хорошо укомплектована, работать в нем было очень престижно, поэтому текучести кадров не наблюдалось. Конечно, всеобщее пристальное внимание заставило меня немного смутиться, но я быстро взял себя в руки и стал благодарно улыбаться в ответ на приветственные возгласы и взгляды. Мне очень хотелось верить, что они не ошиблись, выбрав меня, и я надеялся в ближайшее время это доказать.

После окончания собрания многим, особенно молодым, не хотелось расходиться. Надо было как-то отметить начало сезона и встречу, да и перед буфетчицей было неудобно, ведь не зря же она вышла на работу. Стали образовываться группки и компании. Ко мне подошли бывшие тогда одними из самых молодых Саша Мороз, он сейчас работает режиссером на киностудии, и Юрий Лесной, ныне директор нашего «Христофора», пожали руку, похлопали по плечу и сказали, что с меня причитается. Я с готовностью выполнил свой долг, к чему был давно готов, так как уже кое-что повидал к тому времени на этом свете и не в первый раз устраивался на работу.

Потом, когда все артисты разошлись, я сидел на лавочке перед театром и ждал, когда выйдет Валерий Николаевич Раевский. Я считал, что должен с ним поговорить, так как это очень важный вопрос для нас обоих. Монолог мой был заготовлен заранее, я его репетировал мысленно несколько дней до этого и, особенно, в последнюю бессонную ночь. Я хотел сказать главному режиссеру, что раз он меня взял, то, видимо, доверяет и на что-то надеется, поэтому должен дать мне возможность раскрыться, побыстрее себя проявить, а для этого не надо занимать меня в плохих спектаклях и неинтересных ролях, потому что это меня может просто испортить и даже загубить на корню, как артиста.

Ждал я довольно долго. Вдруг смотрю — выходит Геннадий Гарбук, народный артист, тогда еще, правда, только заслуженный, но зато в самом расцвете сил и таланта, уже снискавший в ту пору огромную популярность и славу, подходит ко мне, улыбается и говорит:

— Ну что, пойдем, отметим твой приход в труппу?

Для меня это было так неожиданно, я считал, что между нами была почти бесконечная дистанция, поэтому растерялся, не знал, что ответить, и робко пробормотал:

— Спасибо, но я не употребляю.

Он еще раз улыбнулся и взял меня под руку:

— Ничего, я тебя научу.

И повел в буфет. Хотя мне было очень лестно сидеть за столиком с самим Гарбуком, я боялся, что из-за этого прозеваю Раевского. Но мне в тот день везло: я столкнулся с Валерием Николаевичем, когда мы уходили из буфета. Он предложил мне зайти в его кабинет. Пока я поднимался за ним на третий этаж в кабинет главного режиссера, успел еще раз повторить свой монолог. Но Раевский сел за свой стол и, не дав мне раскрыть рта, сказал резко и с легкой, под Высоцкого, хрипотцой в голосе:

— Значит, так. Если вы будете у меня в театре плохо работать, я вас выгоню, к чертовой матери. Немедленно. Все, идите.

Подписал какую-то бумагу, с которой я пошел в бухгалтерию, и на этом наша встреча закончилась.

Через два дня у меня начались репетиции…

Жизнь в студенческом общежитии, помимо своих приятных сторон, связанных с весельем, отсутствием дефицита общения и квартплаты, имеет и много неприятных, прежде всего — бытовых. Если девушки научились расправляться с такого рода проблемами сравнительно легко и без надрыва, то для мужиков они часто вырастали в просто непреодолимые преграды. Одна стирка чего стоила, особенно если оттягиваешь ее до тех пор, пока грязного белья не накопится гора устрашающих размеров.

Мы с моим другом (и по несчастью тоже) Николаем Леончиком путем длительных размышлений и проб придумали к четвертому курсу гениальный по своей простоте способ превращения грязных вещей в чистые. Делали мы это так: надевали на себя нуждающиеся в стирке трусы, носки, брюки, рубашки, а если требовалось, то пиджаки и плащи, и спускались вниз, в душевую комнату, Там, став под душ в таком виде, мы намыливали себя спереди, а потом терли друг другу спинки. Ополоснувшись, мы снимали плащи, смывали с них остатки мыльной пены и принимались в том же порядке за пиджаки, брюки и рубашки. Нечто подобное показал потом, только в ослабленном варианте и в несколько иной ситуации Эльдар Рязанов в своем фильме «Ирония судьбы, или С легким паром!»

Нижнее белье стирается таким способом еще легче. Кстати, параллельно смывается значительная часть грязи с тела, поэтому, когда доходит, наконец, очередь до него, то делать уже практически нечего.

Свой способ стирки мы не держали в глубокой тайне — как древние умельцы, передававшие свои секреты по наследству или уносившие их в могилы, — но не очень и афишировали. Так что, до поры до времени о нем почти никто не знал. Но вот однажды зашли мы так с Николаем в душевую (а он еще собрался постирать в тот раз и свою шляпу), открыли краны и начали намыливаться. А в это время группа только недавно поступивших первокурсников тоже решила попользоваться душем. Раздевшись, они голышом, вооруженные только мочалками и мылом, шумной толпой ввалились в душевую. Так как в раздевалке они никакой одежды не видели, то не надеялись кого-то встретить и в душевой. Можете представить себе их изумление, когда они увидели стоящих под струями воды двух солидных и уважаемых четверокурсников (а для них мы были даже больше, чем в армии «деды», трущих усердно друг другу спины и забывших перед этим раздеться…

Разумеется, нам пришлось все объяснить и продемонстрировать свое «ноу-хау» в действии, после чего молодежь нас еще больше зауважала. Правда, некоторые признались нам потом, что их в первый момент раздирали сомнения: бежать звонить в психбольницу или смеяться?

Идея наша, говорят, до сих пор жива и периодически применяется наиболее отчаянными и смышлеными студентами театрального института (теперь уже академии).

В академическом театре имени Янки Купалы я проработал ни много, ни мало, а целых 12 лет. Это огромный этап в моей жизни, и я благодарен судьбе за эти годы. Все театралы знают, что Таганка, «Современник», Вахтанговский театр и многих другие по большому счету вышли из МХАТа, а что корни «Христофора» находятся в Купаловском театре, об этом не знает никто. Но это именно так.

Первая роль, которую я получил в театре им. Я. Купалы, — финн-коммунист Вайнонен в «Оптимистической трагедии». Почему финн с моим носом, моими карими глазами и черными волосами? Да и по возрасту я не очень подходил, ведь мне было всего около 22 лет тогда. Но так решил Раевский, а ему было виднее. И хотя сегодня я понимаю, что это была не самая выигрышная для меня роль, считаю, что мне повезло с дебютом. Для артиста очень важно начать с большой роли, а не с эпизодика или массовки, и сразу заявить о себе. Правда, это очень рискованно и ответственно: после первого же провала почти мгновенно ставится крест на будущей карьере артиста. Известны лишь редкие случаи, когда неудачнику давали возможность попробовать еще раз, в основном же молодые артисты, как саперы, ошибаются только единожды. Но, кто не рискует…

Я с головой ушел в репетиции, не зная выходных и праздников, сделав лишь перерыв на три дня для участия в своей свадьбе. Сыграли мы ее хорошо, присутствовали А. Л. Милованов с супругой (как, кстати, и на следующих моих свадьбах), друзья по театру и по институту. А потом опять пришлось ежедневно из молодого супруга перевоплощаться в финна-коммуниста.