Обратный адрес я указал свой собственный, надеясь, что проверять никто не будет. Получив мое письмо, в дирекции ТЮЗа заволновались. Там сидели чиновники, очень далекие от искусства, попавшие на свои посты после того, как погорели на предыдущих. Я знавал среди них и бывшего пожарника, и бывшего завмага. Для этих людей самым главным было угодить начальству и не создавать себе лишних хлопот, поэтому они сразу стали «реагировать». Был собран худсовет, на который вызвали обоих исполнителей роли Пилюлькина. После их внешнего осмотра было решено, что в письме шла речь о Жуке, так как Леончик в то время усы еще не одевал. Анатолию объяснили суть дела и предложили сбрить усы, но он, ветеран театра, наотрез отказался. Тогда ему зачитали то место из письма, где шла речь о снятии его с роли, и пригрозили, что сделают это. Снятие с роли артиста, у которого она — единственная, для любого артиста почти катастрофа, но для Жука и Леончика, игравших бывало в день по три роли и стонавших от перегрузки, такое решение было бы равносильно подарку, тем более, что на их зарплате это никак не отражалось, они получали заранее установленный оклад, не зависевший от количества сыгранных ролей. Поэтому угроза начальства Толю Жука очень обрадовала, но, чтобы не сорвалось, он, как хороший артист начал возмущаться и убеждать всех, что усы ему бесконечно дороги, тем более что в других спектаклях они даже помогают ему входить в образ. «Их можно при необходимости приклеивать», — посоветовали Анатолию, но он решительно отверг такое издевательское предложение, и в итоге с роли Пилюлькина был снят.

Опустив голову и шаркая ногами, вышел Жук из кабинета, но едва за ним закрылась дверь, дальше по коридору двинулся уже пританцовывая. Такого подарка судьбы он и не предполагал…

Через некоторое время я получил письмо из ТЮЗа, в котором сообщалось, что меры приняты и больше усатых Пилюлькиных на сцене я не увижу. Но удовольствия от благополучного завершения своего розыгрыша я не получил, потому что перед этим у меня был неприятный телефонный разговор с Леончиком. Не буду по понятным причинам приводить его дословно, намекну лишь, что во время разговора Николай сказал все, что думал о моем подлом поступке, а заодно — и обо мне. У него и так работы было выше головы, а теперь еще пришлось вместо Жука играть чертового Пилюлькина. К счастью, спектакль по неизвестным мне причинам скоро сняли, поэтому долго мучиться из-за меня Леончику не пришлось, и это позволило со временем нам вновь наладить так нелепо расстроившиеся отношения.

В юморе, как в футболе, разбираются все. И, что не менее важно, не стесняются при любом удобном случае высказывать о нем свое мнение. Далеко не ко всем видам искусства встречается подобное отношение, более того, по-моему, только один юмор и удостоился такой «чести». Например, помню, как я сидел в кинозале на фильмах Тарковского или Феллини, многого не понимал, но стеснялся в этом признаться, делал умное лицо и, когда знакомые пытались узнать мое отношение к этим общепризнанным шедеврам, только многозначительно улыбался и мычал нечто нечленораздельное. Сами знакомые в подобной ситуации поступали, кстати, почти так же. Аналогичную реакцию видел я и на выставках художников-абстракционистов, и на спектаклях в авангардных театрах. Зато сказать «Ерунда!» про выступление самого знаменитого юмориста или про популярную комедийную киноленту не считается зазорным — наоборот, это может даже расцениваться как признак высокой требовательности или утонченности вкуса. Только в юморе зритель, если он чего-то не понял, поставит это в вину автору или исполнителю, а не себе. Никакое, самое громкое имя не гарантирует защиты от провала. Но если Жванецкий, Хазанов и Шифрин после неудачного выступления могут рассчитывать на то, что в следующий раз они учтут свои ошибки и добьются успеха, то мы, не достигшие пока столь высокого уровня популярности, просто не имеем права на провал. Ведь весть о нем достаточно быстро может по «беспроволочному телеграфу» распространиться от свидетелей нашей неудачи к их друзьям и знакомым, от тех — к их знакомым, и мы рискуем в следующем спектакле выступать перед пустым залом. При малом количестве зрителей можно играть, например, «Гамлета», но юмористический спектакль — бессмысленно, так как зал в такой ситуации никогда не взорвется смехом, для этого нужна, как для взрыва атомной бомбы, определенная критическая масса, точнее тот минимум зрителей, ниже которого нельзя опускаться.

Всего этого мы просто не можем не учитывать, готовя свои выступления и налаживая взаимоотношения со зрителями. Но как бы мы тщательно ни готовились, моделируя всевозможные мыслимые и немыслимые ситуации и стараясь предугадать реакцию зрителей на наши действия, жизнь все равно оказывается богаче любой фантазии и преподносит почти каждый раз нам какие-нибудь сюрпризы. О некоторых из них я и расскажу в этой главе.

Однажды на гастролях в Омске мы выступали в местной филармонии с невероятным успехом, собирали каждый вечер переполненные залы, каких, по словам администратора, здесь не видели никогда. И вот, во время одного из наших выступлений, когда зал буквально грохотал от аплодисментов и хохота, на сцену поднялась женщина и подошла к микрофону. Мы, не выходя из образов, замерли, приготовившись слушать восторженный отзыв и благодарности. Но женщина неожиданно сказала:

— Халтура! Верните мне деньги за билет!

Зрители, как и мы, ожидавшие, что она будет говорить нам комплименты, от неожиданности притихли. Билет на наше выступление стоил тогда прилично, кажется, 3.60 или 3.80, по тем временам сумма нешуточная. От нахлынувшей обиды я сначала хотел ответить женщине, что, так как спектакль она посмотрела, то возвращать ей, собственно, нечего, надо было обращаться на пару часов раньше, но потом вовремя опомнился и сдержался, тем более что Ю. Лесной уже достал из кармана и подал мне «пятерку», заготовленную им, разумеется, совсем для иных целей. Я подчеркнуто торжественно вручил ее женщине, потом подошел к микрофону и, понимая, что рискую, так как не придумал ничего путного, чтобы выкрутиться в случае неудачи, обратился к залу:

— Может, еще кто-нибудь так считает, так мы могем.

Но благодарные зрители меня поняли правильно и ответили просто шквалом аплодисментов. Довольная собой женщина в это время уже спускалась со сцены, так, по-моему, и не поняв, кому эти аплодисменты предназначались.

Да, «пятерку» ту я Лесному недавно вернул, но он все равно недоволен и требует еще какую-то «индексацию».

А вот что произошло во время нашего выступления в Феодосии. В самый кульминационный момент, когда пел наш «казацкий» хор, на сцену вдруг выбежала с горящими счастливыми глазами женщина и стала быстро и громко говорить в микрофон:

— Братья белорусы! Вы даже не представляете, какое огромное удовольствие доставили всем нам! Большое вам спасибо!

Мы, разумеется, прекратили пение и держали паузу, надеясь, что она будет не очень длинной. Но женщина, повернувшись к нам спиной, обратилась к залу:

— Мы должны молиться за этот «Христофор», они такую радость несут людям, и вообще нам всем нужно молиться, чтобы наша жизнь стала лучше. Я приглашаю всех к нам, в общину евангельских христиан-баптистов. Приходите завтра…

И дальше пошла страстная проповедь, призывавшая присутствующих стать членами баптистской общины. Мы в это время молили, как могли, Бога о том, чтобы он надоумил женщину побыстрее уйти со сцены. И наша молитва была услышана. Женщина, отвесив нам прощальный поклон, под аплодисменты гордо спустилась в зал, а мы, наконец, продолжили пение, хотя накал был сбит, и впечатление было уже далеко не то. Видимо, состязаться с Богом нам было тогда еще не по силам.

К сожалению, наши контакты со зрителями во время выступлений не всегда заканчивались так благополучно. Как-то при проведении одной из первоапрельских юморин, в тот момент, когда на сцене был «Христофор», подвыпивший зритель стал громко выкрикивать всякие гадости в адрес артистов. Мужчины, кстати, в отличие от женщин, редко поднимаются на сцену, предпочитая «высказываться» прямо из зала, чем серьезно отравляют радостную атмосферу, ради создания которой мы всегда тратим так много сил. Находившийся на сцене Сергей Александров, огорченный неприятным инцидентом, резко бросил в адрес зарвавшегося нахала: «У, паскуда!» А в это время я читал как раз то место своего монолога, где говорилось о тогдашнем мэре Минска Герасименко А. В., присутствовавшим вместе с супругой на этой юморине. Никто из зрителей никак не связал реплику Александрова с моим монологом, но сопровождавшие мэра бдительные чиновники решили, что была брошена тень на его репутацию, в антракте они подняли шум и заставили нас принести публичные извинения, чем еще больше привлекли всеобщее внимание к этому досадному недоразумению. Мы потом долго не могли прийти в себя после разыгравшегося скандала, которого совсем не желали, так как относились к Александру Васильевичу всегда с большим уважением. Но недаром говорят, ни от чего наперед не зарекайся.