— Ну, Михаил Сергеевич, теперь вы убедились, что фабрику я пытаюсь ориентировать правильно?

— Конечно, надобность в согласовании отпадает, — согласился Токарев, — но мое-то мнение не изменилось: мебель бедна. Впрочем, можете обсуждать на техническом совете, попробуем сделать образцы, посмотрим, что получится.

Пользуясь правами председателя технического совета, Гречаник собрал заседание в тот же день. Большинство членов совета к новшеству отнеслось осторожно. Илья Тимофеевич Сысоев морщился и с сомнением качал головой:

— Больно уж просто что-то.

Однако совет решил изготовить первую партию мебели по чертежам Гречаника, но обязательно с художественной фанеровкой; на этом Илья Тимофеевич настаивал энергичнее всех.

— Коли уж новое, так до последу новое, — говорил он.

После того как Таня окончательно поняла, в чем причины ее неудач, первым ее желанием было сразу пойти к Гречанику или даже к Токареву и просить их немедленно вмешаться. Но она представила себе, как будет жаловаться на Костылева, а Токарев, конечно, уж опять обязательно подумает, что она ищет способа избавиться от лишних трудностей, Гречаник же, думала она, тот давно уверен в том, что новый мастер не справляется по неопытности… И Таня не пошла ни к директору, ни к главному инженеру. Однако посоветоваться с кем-нибудь обязательно было нужно, и она решила поговорить с Ярцевым.

Из всех, кого Таня уже знала на фабрике, он казался ей наиболее простым и доступным человеком. Может быть, потому, что видела его в непринужденной домашней обстановке, когда он затащил ее к себе слушать музыку, А может быть… может быть, повлияло и то, что услышала его такой теплый, взволнованный рассказ о ней самой. Все это располагало, и Таня пошла к Ярцеву.

Теперь она работала во вторую смену, с пяти вечера, поэтому к Ярцеву пришла пораньше, за час до вечернего гудка. В кабинете она увидела Алексея. Он стоял у стола вполоборота к двери, очевидно, уже собираясь уходить.

— А-а, Татьяна Григорьевна, — сказал Ярцев, когда Таня отворила дверь, — заходите, заходите!

Алексей, закончив разговор и сказав свое обычное «Ясен вопрос!», пошел Тане навстречу. Взгляды их встретились. В глазах Алексея было что-то необычное: радостное и теплое. Таня уступила ему дорогу, а он остановился возле нее, как будто хотел что-то сказать, но не сказал — только улыбнулся и вышел.

Ярцев усадил Таню и, довольно потирая руки, сказал:

— Итак, разрешите обрадовать вас, Татьяна Григорьевна. Вы, конечно, догадываетесь, чем именно.

— Я ничего не знаю, — удивленно и растерянно ответила Таня.

— Это обычная вещь — вы не знаете, а вся фабрика говорит!

— Но о чем?

— О чем? — Пристально посмотрев Тане в лицо, Ярцев сказал: — Сегодня днем Соловьев снова испытал свой автомат… Может быть, теперь догадываетесь? Нет? Ну так вот: автомат работает великолепно! Слышите? Сам, собственными глазами видел. Так что поздравляю вас.

— Но при чем же тут я? — спросила Таня, краснея.

— А кто помог Соловьеву? Кто подсказал?

— Мирон Кондратьевич! Можно ли делать из этого событие? Всякий на моем месте поступил бы так же.

— Согласен. И, кстати, никакого события не делаю, просто рад за вас и всё.

— А я очень, очень рада за Соловьева! — горячо и искренне проговорила Таня. — Он, оказывается, так долго мучился с этим…

— Вы не совсем поняли меня, — сказал Ярцев. — Я рад за вас потому, что многие из людей, и не только вашей смены, переменили мнение о вас, о новом мастере, понимаете? Я сегодня говорил с Любченко, с Шадриным, с Соловьевым, с Сергеем Сысоевым…

— Мирон Кондратьевич, — осторожно перебила Таня, — я пришла за советом. В смене у меня неблагополучно. Мне кажется…

— Я знаю. Соловьев мне только что говорил, что вы отыскали причину.

— Соловьев говорил? — нахмурилась Таня.

— Да. Что же в этом особенного? Он коммунист и поставил перед секретарем партийной организации вопрос о наведении порядка. Я намерен сегодня говорить с директором и главным инженером. К сожалению, у нас на фабрике бывает, что мы проглядываем беспорядки у себя под носом. Но ничего…

— Я прошу вас, — немного волнуясь, продолжала Таня, — очень прошу, Мирон Кондратьевич, ничего не говорите пока ни Токареву, ни Гречанику. Они могут подумать, что я испугалась, что ищу дела полегче… Не надо… Я ведь поэтому и за советом пришла. Не знаю, как лучше, как правильнее поступить. И не из-за себя, нет! В этой обстановке больше всех страдают рабочие, и помочь нужно им, понимаете? Ну, изнутри что-то изменить, чтобы Костылев сам себя опрокинул. А то, допустим, не будет меня, кто-то другой станет мастером, а начальник цеха себя поведет по-прежнему, и, выходит, снова все начинать, так?

— Вообще, мысль правильная, — согласился Ярцев, — но что придумать в том плане, как предлагаете вы?

— Да, да, только без административного вмешательства…

— Хорошо! — хлопнув ладонью по столу, сказал Ярцев после некоторого раздумья. — Договоримся так: вашу смену мы берем под контроль. Я имею в виду партийную организацию. И должен вас немного огорчить — Токареву и Гречанику мне сказать об этом придется. Вы не беспокойтесь, это будет по партийной линии, без административного вмешательства. Идет? Ну, вот и хорошо! А вы тем временем поглубже вникните в работу, в каждую мелочь. Правда, все это трудно, может быть, и отдохнуть кое-когда мало придется…

— Я уставать привыкла, Мирон Кондратьевич, — сказала Таня с улыбкой, — придет время, отдохну, лишь бы в смене порядок был.

— Да-а, с вашим характером отдохнете, пожалуй! — с ноткой недоверия проговорил Ярцев. — Когда еще соберетесь!

— Соберусь! — ответила Таня и весело, непринужденно рассмеялась. — Зимой отдохну. Заберусь в берлогу и буду, как медведь, лапу сосать!

На смену Таня ушла в приподнятом настроении, несмотря на то, что вновь предстояли мучения с пестрым сменным заданием, с зачисткой концов.

Карусельный фрезер Алексея уже работал. Возле станка стояли Токарев и Гречаник. Около них крутился Костылев. Он заходил то с одной, то с другой стороны, всяким своим движением, всем поведением своим стараясь показать и свою причастность к событию. Он подбирал обработанные детали и сосредоточенно рассматривал их, а то, постучав по бруску пальцем, показывал директору или главному инженеру; подходя к Алексею, что-то говорил ему в самое ухо. Но Алексей как будто ни на что не обращал внимания. Он сосредоточенно работал. Стол плавно вращался. Один за другим щелкали включавшиеся пневматические прижимы. Детали послушно подставляли свои бока поющей фрезе. Она со звоном врезалась в податливое тело надежно закрепленной древесины, — автоматический переключатель Алексея Соловьева действовал безотказно.

Таня, боясь обратить на себя внимание, не подошла к станку. Она недолго наблюдала со стороны. Потом принялась за обычное дело — распределение работы.

Немного позже, когда Токарев и Гречаник ушли из цеха и Алексей ненадолго остановил фрезер, Таня, проходя мимо него, услышала слова Костылева:

— Молодец, Соловьев! Ну что ж, прими и от меня поздравление.

— Не могу, — сухо ответил Алексей, — мне твое поздравление сунуть некуда…

Таня получила сразу два письма: одно было из Москвы, другое — с Дальнего Востока, и на конверте его стоял обратный адрес — номер воинской части, где служил лейтенант Иван Савушкин.

До начала вечерней смены времени оставалось совсем немного, читать письма было некогда, но Таня не могла удержаться, чтобы не вскрыть дальневосточный конверт и не прочесть хоть первые строки.

«Таня, милая, — писал Савушкин, — своего обещания я исполнить не смог…»

Дальше читать было незачем. Тане показалось, что на землю набежала огромная тень, как от грозового облака, хотя с самого утра небо было чистым. Последняя надежда исчезла. «Неужели это конец?» — подумала она, прибавляя шаг. Гудок застал ее у проходной.

Началась смена: распределение работы, ворчливые реплики рабочих, вынужденных ожидать, неполадки с размерами, бесконечное пересчитывание и разбраковка деталей перед сдачей… Только в обеденный перерыв, присев за столом в цеховой конторке, она снова взялась за письмо Савушкина: