Сзади к Гречанику неслышно подошла жена и положила ему на плечо руку.

— Ты бы поужинал все-таки, — ласково сказала она, — нельзя же так.

Он долго не отвечал. Все не сводил глаз с ветки рябины. Потом, словно очнувшись от какого-то забытья, устало проговорил:

— Ужинать? Нет, нет… Впрочем… завари мне, пожалуйста, на ночь черного кофе… Только покрепче.

Утро выдалось пасмурное. Дул холодный северный ветер. Сплошные низкие тучи неслись над кронами тополей. Если смотреть наверх, казалось, тополя куда-то плывут. Листья их шелестели тревожно и зябко, совсем по-осеннему. Еще не успев дойти до фабрики, Таня основательно продрогла.

Был седьмой час утра. Ночная смена кончила работу, Таня долго ходила между гудящих станков. У одного из фрезеров она остановилась. Лицо станочника показалось знакомым: черные, немного раскосые глаза, нахмуренные брови, волосы ежиком. Она узнала: это тот самый парень, которого видела вчера на берегу Елони у ели. Тане показалось, что парень снова посмотрел на нее злобно и недоверчиво. Вот-вот спросит: «Ну чего стоять-то?»

В цеховой конторке мастер Любченко, высокий, узкоплечий человек с бескровным лицом, в коротком, не по росту халате, щелкал на счетах.

— Костылев так рано не ходит, — сказал он, когда Таня назвала себя и добавила, что будет работать мастером.

Любченко сбросил косточки на счетах, полистал пачку нарядов, отодвинул ее.

— Вы, товарищ Озерцова, меня извините, что вмешиваюсь не в свое дело, только зря вы мастером согласились. Шли бы лучше технологом. Тут ведь замаетесь. На нас столько дел сейчас навалено, просто беда! В общем, будь здоров — поворачивайся!

— Ничего, может быть, управлюсь, — ответила Таня. — Костылев обещал помочь, если трудно будет.

— Костылев? Помочь? — удивился Любченко. — Ну, не знаю…

Костылев пришел ровно в восемь. Он приветливо поздоровался с Таней и даже спросил, как спалось ей на новом месте.

— Первые дни вместе работать будем, привыкайте! — сказал он, — а вот месяц кончу, закрою наряды, и с первого августа самостоятельно начнете. Договорились? Вот так.

Вначале работалось легко. Таня даже начала немного скучать от недостатка дела. Она пока выполняла отдельные поручения Костылева, принимала работу у станочников, подсчитывала наряды, готовила мебельные детали и узлы к сдаче на промежуточный склад.

Начальник цеха был очень любезен и с видимой охотой знакомил будущего мастера смены с особенностями цехового хозяйства.

«Не знаю, почему Любченко пугал меня? — думала Таня. — Ничего страшного как будто…»

Но вскоре все переменилось. Неудачи начались сразу после того, как Таня полностью приняла смену от Костылева. В первый же день она запуталась в сменном задании. В нем было множество различных деталей. Почти двадцать видов, шутка ли! Партии были мелкие. Таня долго не могла распределить работу по станкам. Рабочие нервничали, ходили за ней по пятам, требовали дела. Таня волновалась и ошибалась. Она едва успевала распределить первую очередь, а с нее уже требовали новую работу, Небольшие партии оказывались законченными прежде, чем она могла сообразить, что именно и на какой станок давать.

— Николай Иванович, — обратилась Таня к Костылеву, — мне стыдно признаться, но я… Задание такое большое, что я просто не поспеваю…

— Заело, значит? — сочувственно проговорил Костылев. — Ну что ж, бывает, Работа напряженная. Привычка нужна.

— Дело в том, что в задании много новых деталей, которых в этой смене не бывало раньше; рабочие путают размеры, а я теряюсь и не успеваю.

— А вы не тушуйтесь, Татьяна Григорьевна, — успокоил Костылев, — распределяйте пока вот эти детали, — он подчеркнул в бланке несколько строчек, — а я через несколько минут подойду и помогу разобраться в остальных, вот так…

Таня так и сделала, но когда подошла очередь браться за остальное, Костылев не появился. Пришлось распоряжаться самой. И только, когда все было сделано, пришел Костылев.

— Ну что, управились? Вот и хорошо! А я, знаете, задержался. — Усики его чуть заметно дернулись. На губах появилась неестественная улыбка.

Так с тех пор и повелось. Таня обращалась за чем-нибудь к начальнику цеха. Он с сочувствием выслушивал ее, обещал сию же минуту помочь и… исчезал, появляясь уже после того, как Таня справлялась сама.

Наконец ее вызвал главный инженер.

— Что у вас происходит, товарищ Озерцова? — развел он руками. — Люди приходят жаловаться, что не загружены. Сборщики простаивают из-за вашей смены. Так же нельзя! Вам, очевидно, трудно, вы не справляетесь? Тогда скажите об этом прямо, и мы переведем вас на более легкий участок.

Таня хотела объяснить, что все это не оттого, что она не умеет работать или не знает дела, а оттого, что дел ее смене наваливают выше всяких возможностей, но не сказала об этом, подумав: «Ведь Костылев как-то справлялся? И, потом, я сама просила участок потруднее».

Она пообещала, что постарается работать лучше, и ушла от Гречаника с мучительным сомнением в своих силах, в способности организовать работу по-настоящему.

В этот день неприятностей прибавилось: к концу смены с промежуточного склада вернулась от Сысоева партия неожиданно забракованных деталей.

— Изрядно же вы, Татьяна Григорьевна, брачку наковыряли, — вкрадчивым голоском говорил Костылев, перебирая испорченные бруски. — Как это вам помогло, милейшая, а? Смотрите, бруски короче на одиннадцать миллиметриков.

— Я размеры давала по спецификации, — оправдывалась Таня, чувствуя, как лицо ее делается горячим.

— Не может быть, вы что-то путаете.

— Но я сейчас принесу ее вам.

Таня убежала в цеховую конторку, где в рабочем столе Костылева хранились все технические документы, и вернулась оттуда растерянная и взволнованная.

— Николай Иванович! Это… это не та спецификация. На той уголок был залит чернилами, а эта… Она составлена совсем недавно.

— Спецификация на этот шкаф у меня одна, — невозмутимо заявил Костылев, — другой никогда не было. — И снова неестественная улыбка появилась на его губах.

Таня опустила руки и села возле станка на свободный стеллаж. Она ничего не понимала. Ведь не приснилось же ей. По той спецификации она работала ужа несколько дней.

— Этого не может быть! — сказала Таня после нескольких минут раздумья. — Я найду ту… другую.

— Вы зря не волнуйтесь, — старался успокоить ее Костылев. — Ну ошиблись, ну с кем не бывает? А спецификации другой нет, это совершенно точно. Да вот, Шпульников на смену пришел. Ну-ка, подойди к нам, Кирилл Митрофаныч, — позвал он.

Шпульников подошел, по обыкновению почесывая небритую щеку. Посмотрев на лист с колонками размеров, он ответил на вопрос Костылева утвердительно: да, другой спецификации он никогда не видел.

…Ночью Таня не могла заснуть. Она лежала с открытыми глазами, устремив взгляд в окно. Ветер разгонял облака. Они обнажали далекое темное небо, усеянное звездами. Хотелось плакать, но Таня сдерживала слезы: «Нет, не реветь надо, а разобраться в этой невероятной путанице, — думала она, стараясь отогнать мысли о другом, о московском несчастье, вспоминать о котором строго себе запретила. — Здесь что-то не то, не то! Не может этого быть, чтобы я не умела работать! Шесть лет у станков… все через мои руки проходило, а тут? Нет, нет! Неправда! Только не раскисать, Татьяна, слышишь!»

Днем Таню вызвал Токарев. В его кабинете был Ярцев. По лицу директора Таня поняла, что разговор будет о вчерашнем браке, и не ошиблась.

— Ну, товарищ Озерцова, вы, помнится, просили участок потруднее. Что ж, хвастайтесь первыми доблестями!

— Мне нечем оправдываться, — тихо сказала Таня, — но я не виновата.

— Кто же, по-вашему, виноват?

— Обстановка.

— Трудна, не по силам?

— Непонятна!

— Чем же?

— Михаил Сергеевич, я сейчас ничего вам не могу объяснить, — чистосердечно призналась Таня, — я просто запуталась и не знаю, как разобраться во всем.