«Обязательно изучу свой станок до последнего винтика!» — решила Таня.
Недели через две она не пришла домой после смены, Вернулась только в час ночи.
— Ты, Яблонька, что, в трубочисты поступила? — с шутливой ехидцей спросил Авдей Петрович, прищуренным глазом разглядывая грязные масляные пятна на ее лице.
— Слесарям помогала станок разбирать, — ответила Таня. — Авдей Петрович, милый, родной вы мой человек! Какое вам спасибо за все… за ваше… за ваше…
Обессиленная Таня опустилась на стул.
9
В начале мая на фабрике открылись подготовительные курсы для желающих поступить в лесотехнический институт. Третьей в списке стояла фамилия строгальщицы Татьяны Озерцовой. В августе она выдержала экзамен, и ее зачислили на вечернее отделение. Вихрем понеслось время. Таня работала, четыре раза в неделю ходила на лекции, занималась дома. Постоянная нехватка времени спасала от мучительного углубления в себя. «Так легче, — говорила она, — не знать ни минуты покоя, не иметь времени оглянуться назад, видеть только то, что впереди, и бояться одного, что не успею сделать в срок все, что сделать необходимо…»
Бросив музыку, она продолжала любить ее с каждым днем все сильнее, а свое новое дело, которому училась теперь и которое делала ежедневно, не полюбила еще до сих пор по-настоящему. Но она знала, что обязательно заставит себя полюбить его.
Однако, чем больше постигала Таня секреты своей профессии, чем больше узнавала, тем страшней и невосполнимей становился разрыв между ее сегодняшней жизнью и жизнью вчерашней — той, которая, погаснув, продолжала светить, остановившись, продолжала двигать ее вперед, вырастая в то, что называется долгом.
А навстречу ей по дорогам жизни мчались новые бури.
Фабрика получила специальное задание. С первых дней захлебнулись строгальные станки. На одной очень сложной детали они не справлялись даже в три смены. Таня пропустила несколько лекций, чтобы помочь цеху во второй смене. И тогда появилась мысль: что, если строгать по две детали сразу и разрезать потом вдоль здесь же — в станке?
Она две ночи просидела дома над новой идеей. Посоветовалась с Авдеем Петровичем, с Настиным Федей, пошла к начальнику цеха.
Через день ее вызвал главный инженер. Радость пришла неожиданно. Инструментальному цеху поручили изготовить все, что нужно, по ее предложению. Заставили помогать конструкторов.
Несколько дней прошло в непрерывном волнении: «Как-то все будет?»
Наконец все было готово. Окончив свою смену, Таня не ушла из цеха. Федя и еще двое слесарей начали готовить станок к испытанию. Федя взялся вырубить паз в столе, не разбирая станка, — так скорее! Работать было неудобно. Он изодрал в кровь руки, и кровь мешалась с черной металлической стружкой, пылью. А глаза Феди блестели: «Все равно сделаем!» Таня не отходила ни на шаг. Она помогала: подавала инструмент, обтирочные концы. Федя устал. Таня попробовала его заменить. Но каким непослушным в ее руках было все то, что в Фединых составляло как бы продолжение его пальцев. Всего десять минут проработала Таня за Федю, а на руках уже появились кровавые мозоли.
— Дай сюда! — скомандовал Федя и забрал у нее инструмент.
За окном цеха снежной бурей бушевала ночь. Сухой и колючий снег хлестал по замерзшим стеклам, за которыми металась и стонала дымившаяся февральскою стужею мгла.
Таня почувствовала сильную слабость. Кажется, хотелось есть. Но о еде она старалась не думать. А через час у станка уже стояла запорошенная снегом Настя. Ее широкий нос пылал, как у деда-мороза, и на ресницах блестели прозрачные капельки.
— Вот, поешь, Таня, — она протянула закутанные в пуховую шаль алюминиевые судочки.
— Настёночек, милый! По такому морозу! — радостно и с легкой укоризной проговорила Таня. — Федя! Обеденный перерыв!
Наскоро обтерев руки, они все трое принялись за еду, а через десять минут Настя уже собирала посуду.
— Опять мы с тобой, Федор, в кино не попали, — вздохнула она.
— Ничего, будет время!.. — Федя уже работал вовсю.
Только в шестом часу утра Таня приступила к окончательной настройке станка.
Голова слегка покруживалась от бессонной ночи, но спать не хотелось: «Какой тут сон!» Наступил условленный час — семь утра! В цехе появились главный инженер, секретарь парторганизации; сейчас у станка решалась судьба правительственного заказа. Собрались слесари, пришли двое из конструкторского отдела.
— Пускаем! — сказал главный инженер.
Один за другим вздрогнули электромоторы. Станок ожил, загудел довольным, почти человеческим голосом… Рядышком выбежали первые две детали-двойняшки. Таня проверила размеры, убавила стружку с левой стороны. Подкручивая маховичок, она наклонилась, и что-то блестящее выскользнуло из кармана ее халатика на пол.
— Табачок обронили, Татьяна Григорьевна, — шутливым тоном сказал главный инженер. Подобрав, он протянул ей старенькую табакерку.
Таня почему-то сконфузилась. «Наверно, считает глупой девчонкой…» — подумала она, взяла табакерку и сказала, как бы оправдываясь:
— Подарок это… В войну еще танкист один подарил… на память. Случайно в кармане оставила…
Лицо у главного инженера сразу стало серьезным, и Таня успокоилась. От этого стало еще радостнее. Она отрегулировала станок. Вторая пара деталей вышла совершенно точной, за нею третья… четвертая.
Когда главный инженер придирчиво осмотрел последнюю из пробных и произнес короткое и решающее: «С победой вас, Татьяна Григорьевна!», — у Тани подкосились ноги от счастья. Лицо ее вдруг сделалось серым. Она покачнулась. Переутомление брало свое.
Уже начиналась первая смена. Собирались рабочие, пришли Авдей Петрович, Настя. Таня забеспокоилась: ведь это ее смена, нужно начинать работу. Но усталость не дает шевельнуть рукой, как будто все силы отняла неожиданная радость, так похожая на ту, давнюю… от музыки…
Федя попросил у главного инженера разрешения стать к станку вместо Озерцовой: «Пусть отдыхает до обеда!» Ему позволили. Таню увели наверх в пустой красный уголок и уложили отдыхать.
Вьюга утихала. За окном разгорался рассвет. Внизу, в цехе, пели станки. К ним присоединился радостный, праздничный голос еще одного.
А наверху, на клеенчатом диване, забыв про все и положив под голову руки со свежими мозолями на ладонях, спала признанная строгальщица пятого разряда, настоящий рабочий человек — Татьяна Григорьевна Озерцова.
…В дверь постучали. Таня вздрогнула, убрала табуретку. Она зажгла свет и отворила дверь. Перед нею стояла Варвара Степановна.
— Танечка, самовар поспел. Вы бы попили чайку с нами, — сказала она. — Нельзя ж так. Утром голодная уходите, так хоть на ночь-то…
— Устала я, Варвара Степановна, миленькая. Вы не сердитесь, — осторожно перебила ее Таня.
Она снова погасила свет. Легла… И сон опять не приходил. А дождь все шумел, шумел…
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Никакого улучшения в работе Таниной смены не наступало.
— Долго я эту лапшу строгать буду, товарищ мастер? — возмущался строгальщик Шадрин. — На копейку разного! Почему у Костылева в смене так не бывало? Поймите, сегодня на одних перестройках я три часа убил напрочь! Вам хорошо, а моих шестерых пацанов кто кормить будет?
Насупленные брови Шадрина, сердитые складки на недовольном, поросшем черной щетиной лице, басистый голос — все действовало на Таню угнетающе. Понурив голову, она шла к другому станку, заранее зная, что и там ее встретит недовольство. А Шадрин резкими движениями очень раздраженного человека снова принимался за перестройку станка.
Тане стыдно было смотреть людям в глаза. Проходя мимо карусельного фрезера, на котором работал Алексей, она отворачивалась, боялась: вдруг заметит, что она расстроена.
«Неужели я все-таки провалюсь с этой работой? — думала Таня, уходя вечером с фабрики. — Что делать? Кричать о помощи? Стыдно… Сама еще рук по-настоящему не приложила…»