Вспоминали всё — от первой драки в школе до последней встречи в сорок четвертом, когда Ярцев, раненый, ехал в санитарном поезде на Урал, а Токарев после выздоровления возвращался в свою часть на Белорусский фронт. Встреча была короткой. Дороги, скрестившиеся на несколько минут, вновь разбежались на целых одиннадцать лет.

Ярцев приехал в Северную гору в мае 1955 года, на месяц раньше Токарева. Недавно он перевез из Новогорска семью — жену и троих сыновей — «боевой комплект», как любовно называл он мальчишек, старшему из которых шел десятый год.

Токарев жил один в небольшом флигеле возле конторы. Жена с восьмилетней дочкой осталась пока в Москве. Дома он бывал редко, приходил с фабрики только поздно ночью. Утром задолго до гудка его уже видели в цехах. Работе отдавал он все свое время, а если к вечеру особенно сильно начинала гудеть голова, уходил на берег Елони, всякий раз уводя с собою и Ярцева, с которым любил поговорить о фабричных делах или вспомнить далекие годы давней дружбы и беззаботной мальчишеской жизни в любимом городе на берегу старого Волхова.

Ярцев от этих прогулок никогда не отказывался, хотя и ворчал шутливо на своего друга, что тот не дает ему покоя, таскает за собой по ночам черт знает куда.

Вот и сейчас… Они остановились на высоком берегу, Ярцев тронул Токарева за плечо:

— Ну вот, опять с разговорами к реке приволок, товарищ директор!

— Я тебя насильно вроде не тащил, — невозмутимо ответил Токарев. — Хочешь — обратно пойдем.

— Черта с два! сам знаешь, что отсюда не скоро меня утащишь. Эх! Скорей бы ты, старый бобыль, семью сюда вез, а то брожу тут с тобой по ночам, как неприкаянный. Опять Лиза на меня ворчать будет…

Токарев не ответил. Ярцев легонько толкнул его и сказал:

— Смотри, красота какая!

Над Елонью клубился и медленно плыл вдоль русла голубоватый туман. Он скрадывал очертания заросшего кустарником берега, который казался совсем черным. Внизу слышалось осторожное, как будто сонное журчание воды.

Перехватываясь за кусты и тонкие стволы низкорослых осинок, друзья спустились к самой воде. Здесь было тепло и сыро. Токарев закурил трубку. Красноватый отсвет скользнул по его лицу.

— Скажи, Мирон, какое у тебя впечатление от Гречаника? — спросил он, присаживаясь на большую корягу.

— Что это ты сегодня о нем заговорил?

— Так… Ты скажи.

— Ну… опытный инженер. Труженик, привык не считаться со временем.

— Добавь: не в меру упрямый и однобокий.

— То есть как это однобокий?

— Очень просто. Уперся в свою нейтральную систему контроля и никаких чертей! А я вот походил сегодня по фабрике, посмотрел и вижу, что поступил совершенно правильно насчет контроля. Надо бы, чтобы и он не был в стороне. Ему-то здесь больше всех дела!

— Не бойся, не усидит в стороне.

— Да, — усмехнулся Токарев, — вот посмотришь, «преподнесет» он завтра на партсобрании…

— Не будем гадать, Михаил. Во всяком случае, сообща как-нибудь разберемся…

Наступило молчание. Потом Токарев выколотил трубку и поднялся.

— Хорошо здесь, — задумчиво произнес он. — Кабы не ждали тебя дома, честное слово, до утра не ушел бы.

— Ну утром-то тебя отсюда, пожалуй, и трактором не утянуть. Нигде я не видел таких рассветов, как здесь, над Елонью.

— А я всё новгородские вспоминаю… над Волховом, помнишь… Ну ладно, пошли! Дождусь же я, наверно, когда-нибудь от твоей жены выговора с предупреждением.

Ярцев рассмеялся. Они медленно поднялись наверх и пошли к фабрике.

Перед Токаревым лежали Танины документы: путевка, диплом, экзаменационный лист.

Таня ждала, сидя в кресле перед его столом, и волновалась. Куда-то поставят?!

А Токарев задумался о чем-то и, по-видимому, не торопился с ответом. Наконец, он вернул документы и медленно проговорил:

— Значит, будем работать. Ну, и на какой бы участок вы хотели?

— Туда, где не слишком легко, — просто ответила Таня.

— Но и не слишком трудно? — с едва заметной улыбкой спросил Токарев.

— Если мне доверят самый трудный, я буду благодарна.

— Нам нужна не благодарность, а работа, товарищ Озерцова.

— Я понимаю…

Директор некоторое время думал, потом нажал кнопку звонка.

— Попросите главного инженера, — сказал он появившейся в дверях секретарше.

На лице Токарева застыло недовольство. В самом деле, фабрике нужны опытные инженерные кадры, а министерство посылает девчонок, едва успевших окончить институт. И это называется практической помощью!

Вошел Гречаник и сухо поздоровался с Таней.

— Вот, знакомьтесь, Александр Степанович, — сказал Токарев, — инженер Озерцова. Куда ставить будем?

— Мне бы хотелось в цех, — робко попросила Таня.

— А в самом деле, Александр Степанович, если сменным мастером в станочный, а? Костылева надо разгружать…

Гречаник молча пожал плечами. По его лицу Токарев понял, что главный инженер в душе не соглашается с ним. Не дождавшись ответа, директор обратился к Тане:

— Вы просите не очень легкую работу. Там, в станочном, будет трудно. — Подумав, он добавил: — И даже очень трудно. Видите ли, с качеством обработки у нас плохо, а отвечает за это качество сам мастер, никаких бракеров у нас теперь нет. И спрос, надо сказать, будет строгий. Так вот…

Глаза Тани просияли. Тихо, но твердо она проговорила:

— Я буду стараться, товарищ Токарев, пусть только вначале мне помогут.

— Это будет сделано.

Токарев вызвал начальника станочного цеха Костылева. Это был человек высокого роста, с узким угловатым лицом и тонким прямым ртом. Его маленькие, широко посаженные глаза произвели на Таню неприятное впечатление. Чего только в них не было: и любезность, и настороженность, и холодное безразличие.

Токарев велел пообстоятельнее ознакомить Таню с производством и помочь на первых порах. Костылей понимающе наклонил голову. Его маленькие темные усики чуть заметно дернулись.

Когда Таня ушла с ним, Гречаник сказал:

— Я и тут не согласен с вами, Михаил Сергеевич.

— Да? — Токарев приподнял брови.

— Вы не жалеете девушку. Сразу в цех, в такие условия! Я бы на вашем месте…

— Чертежницей назначили бы? — перебивая, спросил Токарев.

— Во всяком случае, дал бы осмотреться вначале.

— Если бы я не жалел молодого инженера, я сделал бы то же самое: месяца на два-три поручил бы какую-нибудь архиспокойную работенку: пусть присматривается. Нет! Солдат проверяется в бою. И мне нужно знать, кого нам прислали, понимаете?

— Вот увидите, она не справится.

— Вы же, помнится, говорили мне, что Костылев опытный, знающий работник. Так вот, пусть он и поможет.

Костылев повел Таню по фабрике. Он подробно рассказывал о работе разных цехов. И все время лицо его не покидало выражение любезной предупредительности и готовности ответить на любой вопрос. И в движениях, и в уверенном тоне его угадывалось самодовольство. В его пространных объяснениях Таня не нуждалась, однако из вежливости терпеливо выслушивала их.

В станочном цехе — просторном, светлом помещении — Таню приятно поразило обилие нового оборудования. Здесь она увидела даже станки, каких не было на московской фабрике.

В проходе между станками двое слесарей собирали электромотор. Уступая Тане дорогу, черноволосый красивый паренек с цыганскими глазами нечаянно задел ее замасленным рукавом комбинезона. Он извинился, обнажая в улыбке ровные белые зубы:

— Просим прощения… — На минуту оставив работу, он смотрел вслед удалявшейся девушке, потом восхищенно проговорил: — Ананас!..

— Да не про вас, — в тон ему сказал товарищ и спросил:

— А ты, Васька, признайся, кроме редьки-то, фрукты видывал?

— Фрукт вроде редьки для слесаря Федьки, — не растерявшись, залпом продекламировал Васька и довольно рассмеялся.

Таня прошла за Костылевым в фанеровочный цех, посредине которого возвышался корпус нового гидравлического пресса.