— Вот это заявление! — усмехнулся Токарев. — Кто же будет разбираться?

— Я обязательно разберусь, даю вам слово.

— А мне нужны не слова, а четкая работа смены, которую вы заваливаете. Пока разбираетесь, еще браку наделаете? Запомните, от вас мне нужна настоящая, инженерная организация дела. У вас есть опыт, и скидок не будет! Вы меня поняли?

— Да.

— Тогда можете идти… Да, вот еще, вы знаете, наверно, что по решению партийного собрания мы вводим на фабрике новый метод контроля? О рабочем взаимоконтроле что-нибудь слышали?.. Так вот, начнем это с вашей смены. Вы комсомолка?

— Да. С пятнадцати лет.

— Вот и хорошо! Кстати, как вам помогает Костылев?

Таня ответила не сразу. Она хотела рассказать, с чем столкнулась недавно, но промолчала, решив, что жаловаться пока не имеет права, возможно, во многом виновата сама. И потом, будет ли легче от того, что пожалуется?

— Начальник цеха все время занят, я мало обращалась к нему, — ответила Таня.

Когда она вышла, Ярцев сказал:

— Нельзя быть таким безжалостным, Михаил. Девушка попала в новую, непривычную обстановку, а ты сразу так строго.

— А что же я должен делать, по-твоему? Присматриваться? Миндальничать? Это не в моем характере! Я много работал с молодыми специалистами и убедился; чем больше спрашиваешь с них, тем лучше. Пусть знают, что диплом не пустая бумага и что обязанностей он накладывает в тысячу раз больше, чем дает прав. Моя тактика пока что всегда оправдывалась, это, так сказать, метод естественного отбора в производстве: стоящие будут настоящими инженерами, остальные сойдут с круга… А ты что, пожалел?

— Нет, просто подумал, что бы ты сказал, если бы какой-нибудь директор так разговаривал с твоей дочерью.

— При чем здесь моя дочь?

— А при том, что к любой строгости нужна хоть небольшая добавка отеческой теплоты. Мы с тобой людей растим.

— Мы их куем, — поправил Токарев, — а ковать — это штука не очень ласковая. Я сам боюсь легкой жизни и никому бы не пожелал ее, в том числе и собственной дочери. Удовлетворен? Вот подожди, я еще за Гречаника возьмусь. Пойми ты, дорогой мой секретарь, успех фабрики будет зависеть только от того, какую ответственность мы воспитаем в людях. «От ней все качества».

Токарев снял трубку внутреннего телефона и вызвал станочный цех.

— Алло? Разыщите Костылева и пошлите ко мне. — Положив трубку, он повернулся к Ярцеву:

— А говоря между нами, Мирон, мне кажется, что из этой девушки будет толк. В ней есть что-то деловое.

Пришел Костылев. Он подошел к директорскому столу, чуть склонив голову и метнув короткий настороженный взгляд на Ярцева, сидевшего в стороне.

— Николай Иванович, Озерцова за помощью к вам обращается? — спросил Токарев.

— А как же! И довольно часто, — ответил Костылев. — А что?

— И вы помогаете?

— По силе-возможности. — Начальник цеха не понимал, к чему клонит директор. Токарева он еще не успел как следует изучить.

— Мне хочется, чтобы «сил-возможностей» у вас было побольше. И делайте это, не дожидаясь, пока она обратится за помощью. Озерцова пробует все решать самостоятельно, но вы отвечаете за ее рост, поняли?

— Будет сделано, Михаил Сергеевич, — ответил Костылев, наклоняя голову.

Он ушел. Ярцев сосредоточенно смотрел на затворившуюся за ним дверь.

— Не нравится мне этот тип, Михаил, — проговорил он в раздумье.

— Ничего, лишь бы работал как следует, — ответил Токарев.

В этот день в фабричной столовой Таня встретила Валю Светлову. Они познакомились накануне, когда Валя принесла Алексею в цех обещанную книгу.

Валя сидела в стороне за дальним столиком и рассеянно доедала остывающий борщ. Таня заняла место напротив.

Кончив обедать, Валя не ушла. Она сидела, облокотясь на стол, и катала в пальцах шарик из хлебного мякиша. После первой встречи с Таней ей захотелось познакомиться с нею поближе, но она не знала, с чего начать разговор.

На столе не оказалось соли. Таня поискала глазами.

— Вам соль? — осведомилась Валя и, поднявшись, принесла солонку. — Здесь постоянно недосаливают.

Таня поблагодарила. Девушки понемногу разговорились.

— Трудно в станочном, правда? — спросила Валя.

— Очень.

— Я тоже работала там в прошлом году, так вконец измучилась, — призналась Валя.

— Интересно, отчего именно?

— Да так… — неопределенно ответила Валя, — обстановка такая создалась. — Помолчав, она добавила: — В библиотеке спокойнее.

Больше о своей работе она не сказала ничего.

— У вас тут родные? — спросила Таня.

— Нет, я одна.

— В общежитии живете?

— На квартире. Тут недалеко, у Лужицы; минут десять ходьбы.

— У какой лужицы? — не поняла Таня.

Валя едва заметно улыбнулась.

— Это фамилия такая, — пояснила она, — Егор Михайлович Лужица, бухгалтер… А вы у кого устроились?

— У Соловьевых.

Хлебный шарик в Валиных пальцах как-то само собой сплющился.

— У Соловьевых? — переспросила Валя. Ей показалось, что она ослышалась.

— Да. У меня отдельная комнатка, довольно удобная. Вы заходите как-нибудь, если будет время.

— Спасибо. Я все больше в библиотеке по вечерам, а то дома. Даже в кино редко хожу.

Таня проводила Валю до дверей библиотеки, пообещав заглянуть, когда будет посвободнее. Она спешила в цех.

Выполнить обещание Тане не удалось. Дел было столько, что рабочего времени никак не хватало. Домой она возвращалась поздно, усталая, со свинцовой головой. Всякий раз отказываясь от чая, который предлагала ей Варвара Степановна, она, обессиленная, валилась на кровать с единственным желанием уснуть как можно скорее. Но сон большей частью приходил не скоро, был тревожным и не приносил отдыха.

К Костылеву за помощью Таня обращаться перестала. Поведение его было прежнее. Обещая «быстренько подойти и разобраться», он или не приходил совсем, или давал мимолетные указания, ссылаясь на то, что его куда-то там вызывают. Увидев, что Таня перестала беспокоить его вопросами, он изредка сам справлялся, не нужно ли ей в чем-нибудь помочь, и был очень доволен, когда она отвечала: «Я постараюсь разобраться и сделаю все сама».

История с браком вскоре повторилась. Сысоев не принял на склад большую партию брусков. На этот раз виновата была не таинственно подмененная спецификация, а сама Таня. Это она показывала работнице, как настроить станок, и, проверяя размер брусков, торопилась — на Двух фрезерных станках простаивали рабочие, и нужно было бежать туда.

К счастью, на этот раз бруски оказались длиннее, чем требовалось, и после смены Таня сама осталась, чтобы переделать их. Когда она уходила с фабрики, уже смеркалось. Усталая, она медленно шла по главной, самой широкой улице поселка, которая называлась Советской. Было тепло и тихо. Собирался дождь.

Возле одного из домов Таню остановила музыка. Она лилась из раскрытых освещенных окон. Кто-то очень хорошо играл на рояле Лунную сонату Бетховена.

Таня подошла к забору палисадника, разбитого перед домом, и, взявшись за рейки забора, оперлась на руки подбородком.

На улице никого не было. Таня стояла не шевелясь. Она забыла про усталость, про все свои неудачи. Звуки поглотили ее.

— Музыку слушаете? — неожиданно раздался над самым ухом голос Алексея.

Таня вздрогнула и обернулась. Рядом с Алексеем стоял Ярцев.

— А вы, оказывается, любительница музыки, — сказал парторг.

— Заслушалась, — виновато призналась Таня. — Любимая вещь.

— В чем же дело? Пошли в дом, там слушать удобнее, — предложил Ярцев.

— Как в дом? — не поняла Таня.

— Очень просто, здесь я живу, — ответил Ярцев и обернулся к Алексею: — Заходи, Соловьев.

Он взял Таню под руку. Она отговаривалась. Сказала, что идет домой, что устала, что только на минутку остановилась послушать и что совсем не собирается беспокоить людей своим появлением. Ярцев не слушал.

— Пошли, пошли!

— Зайдите, Татьяна Григорьевна, — подтолкнул под локоть Алексей. — Домой вместе пойдем. Мирон Кондратьевич у нас человек простой.