В этот момент к часовым у ворот подскочил полицейский.

— Нужен один мужчина!

— Зачем, господин Бошкин?

— Вы же видели сами… Возчик сбежал — нужна замена.

— И не поймали?

— Пуля поймала.

— Кого же тебе дать? Видишь, одни дети и женщины.

— А где тот старик, которого Рауберман только что отослал сюда?

— Да вот он.

Полицейский повернулся и, увидев Никодима, скомандовал:

— Марш!

Он подвел его к повозке, стоявшей на обочине улицы.

— Пристраивайся к обозу. Головой отвечаешь за то, что везешь. И не вздумай убегать, как тот…

Никодим молча взял вожжи. Он пристроился к обозу и, держась за грядку повозки, обессиленно шагал по пылающей деревне. На повозке поскрипывали тяжелые ящики с боеприпасами.

Выехав за деревню, Никодим оглянулся: над его двором полыхало высокое пламя. Огонь охватил и крышу хлева, в который оккупанты согнали женщин и детей.

Ноги у Никодима подкосились, в голове помутилось. Чтоб не упасть, он схватился за тяжелые ящики и животом повис на них.

Ручей, вытекавший из лесных болот, за долгие годы проложил глубокий след через поле, до самой деревни. По обоим берегам его густо разрослись кусты ольховника и лозняка.

По этим зарослям дружинники незаметно дошли до леса. Здесь на минуту остановились, посоветовались и, выбрав наиболее короткий путь, зашагали дальше. Потребовалось немного времени, чтоб пересечь небольшой, около сотни гектаров, лес. Прислушиваясь к близкой стрельбе, дружинники шли молча, настороженно. Когда замелькали просветы опушки, Ковбец повернул влево, ввел людей в густой ельник и остановился.

В это время в стороне затрещали сучья, раздвинулся ельник и к ним вышел среднего роста, широкоплечий, полнолицый человек.

Одет он был в кожаную куртку, цветом напоминавшую еловую кору. На боку у него была брезентовая полевая сумка, поперек груди висел автомат.

Выглядел партизан солидно, и Надя слышала, как Вася Корольков восторженно шепнул ее отцу:

— Кто это? Видать, самый главный тут?

— Это Перепечкин! Что он выделывал когда-то в Калиновке. А теперь — командир отряда. Тебе все диво, а я с ним, может, чарку выпивал, — похвастался Макар Яроцкий и, нарочито громко кашлянув, уставился на Перепечкина: ему хотелось, чтобы тот немедленно обратил на него внимание.

Командир отряда поздоровался со всеми, отдельно поклонился Наде и Макару, отчего старик самодовольно усмехнулся. Из лесу вышел еще один партизан, и Перепечкин приказал ему:

— Отведите людей в первую роту. Девчатам — остаться…

Дружинники пошли. Перепечкин проводил их коротким взглядом и повернулся к Ковбецу и девушкам.

— Раненые лежат вот там, под дубом, — сказал он, показывая в ту сторону, откуда сам только что пришел. — Давайте быстрей эвакуировать их.

В воздухе послышался пронзительный вой, он на некоторое время заглушил звуки близкой и частой ружейной стрельбы. Надя рванулась к елке, за ней бросились остальные девушки. Глядя на них, Перепечкин усмехнулся, подмигнул Ковбецу. Слева, шагах в двухстах, раздался взрыв.

— Что, испугались? — спросил Перепечкин, когда девушки поднялись с земли. — Необстрелянные! Где та мина — а у вас душа в пятки!

— От неожиданности, — смущенно проговорила Надя.

— Понимаю. Было и со мной такое. Не смущайтесь. Не то еще будет… Ну, за дело. Веди их, Рыгор Константинович.

Они разошлись. Перепечкин направился на опушку леса, а Ковбец со своими помощницами — к дубу, где размещался пункт первой медицинской помощи.

Девушки принялись за работу. Первую группу раненых они эвакуировали под наблюдением Ковбеца. После этого Ковбец остался в сарае, а девушки снова пошли в лес. Вскоре они переправили вторую группу раненых и опять отправились в отряд.

Сарай за деревней стал настоящим полевым госпиталем. Ковбец непрерывно сновал из одного угла в другой, заботливо суетился возле раненых. Одному партизану он перевязывал руку, второму поправлял изголовье, третьего уговаривал не стонать, лежать спокойно. Забот было немало как ему, так и его помощницам.

— Виден ли там хоть конец боя? — спросил Ковбец, когда Надя вместе с Ольгой принесли нового раненого.

— Не утихает бой, Рыгор Константинович. Раненых из-под дуба уже всех эвакуировали, — ответила Надя, выходя вслед за Ольгой из сарая.

Когда они вернулись в лес, их встретил посыльный от Перепечкина.

— Давайте в первую роту, там есть раненые, — сказал он и повел девушек за собой.

Маскируясь, они шли вдоль лесной опушки, по тылу партизанской обороны. Над ними время от времени визжали мины, снаряды. Приходилось часто останавливаться, прячась за стволы деревьев.

Под ногами потрескивал валежник, в низинах хлюпала вода. Через несколько минут они подошли к переднему краю первой роты. Здесь начиналось мелколесье, дальше нельзя было идти во весь рост: местность прошивалась пулями, забрасывалась минами и снарядами.

Впереди на возвышенности показалась большая поляна. В центре ее стоял курган — братская могила времен шведской войны. На поляне кое-где виднелись кусты орешника и малинника. Отсюда хорошо была видна окрестность: и весь лес, и шапка нивского ветряка, и деревня Выгары с ее полями. От выгаровских полей поляну отделяла только узкая кайма молодого осинника, росшего на склоне пригорка, над ручьем.

Эта поляна, важная в стратегическом отношении, особенно беспокоила врага. Прибыв на рассвете в Выгары, гитлеровцы первые свои снаряды и мины послали сюда, рассчитывая, что на таком пригорке партизаны обязательно организуют оборону. Перелесок и поляну они обстреливали долго и упорно. Но партизаны, хорошо окопавшись и замаскировавшись, ни единым выстрелом не выдавали себя. Нелегко было сдерживаться. Командир первой роты Григорий Погребняков волновался больше всех. Через связного он неоднократно добивался от Перепечкина разрешения начать бой. Но каждый раз получал приказ:

— Молчать! Не выдавать себя.

Наконец обстрел поляны прекратился, и из кустарников от Выгаров показалось около сотни автоматчиков. Виляя между кустами, они цепочкой рассыпались по низине, заторопились к лесу. Наблюдая за ними, Погребняков приказал своим людям:

— Ожидать команды! За самовольство — расстреляю!

Нетерпение овладело каждым. И вдруг, когда немцы уже были совсем близко, командир роты подал сигнал: две короткие очереди из автомата. Перелесок мгновенно ожил, всколыхнулся от огня.

— Смотри, смотри, как я подцелил гада! — закричал Макар Васильку.

Старик показывал на подстреленного им автоматчика, который скатился с пригорка и, хватаясь за живот, корчился на земле.

— Прикончи, дед! — воскликнул Василек, перезаряжая винтовку.

— Жалко патронов на такого гада. И так сдохнет, — ответил старик и стал стрелять по второму автоматчику, убегавшему к деревне. Старик выстрелил раз, второй и вдруг попросил Василька: — Бей вот по тому, длинноногому! Моя что-то не достает.

Василек прицелился и выстрелил. Длинноногий взмахнул руками, дернулся назад, а потом ничком рухнул на землю.

Бой, вспыхнувший молниеносно, так же неожиданно и погас. Наступило затишье, только где-то слева еще раздавались редкие выстрелы: это вылавливали в кустарнике отдельных гитлеровцев, пытавшихся пробраться к Выгарам.

На лугу, у подножья пригорка, валялись вражеские трупы. Несколько партизан, спустившись вниз, принялись собирать трофеи — автоматы и гранаты. Оружие доставлялось в перелесок. Вдруг в воздухе послышался вой мин. Один взрыв, второй…

— В окопы! — закричал Погребняков «трофейной команде». Он окинул взором окружавших его партизан и сказал: — Обдурили фашистов, но и разозлили. Теперь начнут бить, только держись!.. — Погребняков удивленно взглянул на Макара Яроцкого. — Вы все еще с централкой?.. Кравцов!

— Я, товарищ командир.