Возле речки дорога изгибалась дугой и с крутого берега стремительно сбегала на лед. Вправо от нее торчали обгорелые сваи взорванного моста. Два раза немцы отстраивали этот мост, и два раза партизаны взрывали его.

Зимой, когда речка сковывается льдом, без моста можно было обойтись, но в другое время года — никак нельзя. Вброд здесь не пройдешь и не проедешь. Этот короткий, но бурный и всегда многоводный приток Сожа бывает довольно порывистым и своенравным.

Андрей помнит, как людно было до войны в этом месте, особенно весной. Тогда по речке сплавлялось много леса, часть которого находила себе приют и на Зареченской пристани. Здесь на набережной за весну вырастало немало штабелей бревен и дров. Бревна отсюда направлялись к пилорамам, находящимся невдалеке от моста, а дрова по талонам коммунхоза разбирались жителями Калиновки.

Могильной тишиной встретило Андрея Заречье. Еще совсем недавно здесь был полицейский гарнизон. Около полутора лет он хозяйничал в поселке, охранял подступы к Калиновке. Партизаны уничтожили его. Казарма — огромное здание бывшей школы — сожжена, вон чернеют на ее месте одни головешки.

После разгрома гарнизона у солдат и полицейских не было желания снова поселиться в Заречье. Они приезжали теперь сюда только для того, чтобы набрать на пристани дров для отопления казарм и комендатуры.

Как только Перепечкин остановился в кустарнике, у штабеля дров, из-за кустов ему навстречу вышел Злобич. Молча они пожали друг другу руки.

— Ну и оделся же ты — не узнать, — проговорил Андрей, критическим взглядом окинув Бориса с головы до ног. — Мужик из Нивы, да и только. Ничего себе маскировка!

Посмеяться действительно было над чем. Длинный серый армяк с башлыком на голове и большие пеньковые лапти на порыжевших валенках делали Злобича неузнаваемым, придавали ему вид то ли заправского возчика дров, то ли местечкового ломовика.

— Не удивляйся. Увидишь всех — вот будет потеха. Постарались хлопцы. Говорят, оправдаем надежды Андрея… Таких подводчиков, брат, не всюду найдешь!

— Что и говорить, удачно мобилизовал я обоз в Заречье, — продолжал шутить Андрей. — Ну, кликни ко мне хлопцев. Нагружать надо.

Борис заложил пальцы в рот и два раза тихо свистнул. Из ельника показались первые сани, за ними еще и еще. Через несколько минут тридцать саней стояло возле поленниц. Партизаны проворно накладывали березовые плашки. Злобич и Перепечкин, пока шла погрузка дров, беседовали с Камлюком, Струшней и Гарнаком — получали последние указания и советы.

— Ваш удар — главный, от него зависит все дальнейшее, — предупреждал Камлюк, поглядывая то на Бориса, то на Андрея. — Еще раз продумайте весь план действий. Внезапность, точный расчет, ориентировка и взаимодействие в бою — и вы выиграете!

Партизаны нагрузили сани и стали выезжать на дорогу. Камлюк отпустил Бориса и Андрея, крикнув им вслед:

— Успеха вам, орлы!

Сани вытянулись в шеренгу, перебрались через речку и спокойно направились к Калиновке. Тревожными взглядами проводили их десятки людей, притаившихся в кустарниках вокруг Заречья.

Стал падать густой снег. Вскоре за кустами скрылись последние сани обоза. Тогда Камлюк взглянул на Сеньку Гудкевича, стоящего рядом, и приказал:

— К Поддубному сбегай. Передай — минометы подготовить к бою! — и, обернувшись к Гарнаку, спросил: — Для уничтожения постов выслал людей?

— Да. Они уже на месте…

— Хорошо… — Камлюк взглянул на ручные часы и на мгновение задумался, потом вскинул голову и стал всматриваться в сторону Калиновки. — Теперь они въезжают на городскую площадь. Значит, пора. Давай, Гарнак, выводи людей на исходный рубеж.

Сотни раз приходилось Камлюку проезжать и проходить пешком по дороге от Заречья к городу, до здания райкома, стоящего на центральной площади Калиновки. Все здесь вымерено, подсчитано. И теперь он безошибочно мог определить, сколько времени понадобится обозу, чтобы добраться до места.

Партизаны в это время действительно были на городской площади.

Сани ехали в строгом порядке, не растягиваясь, но и не напирая одна на другую. Партизаны, одетые в пеструю крестьянскую, одежду, молча шагали, поглядывая на передки своих саней, где под сеном лежали автоматы и гранаты. Вскоре сани группками стали отделяться от обоза. Четыре из них остановились около здания комендатуры, пять въехали во двор полицейской управы, десять, следом за санями Злобича, подъехали к огромной казарме, во дворе которой, у мастерской, виднелись танки и пушки. Партизаны не торопились разгружать дрова, они медленно развязывали веревки, взатяжку курили самосад, исподлобья рассматривая объекты предстоящих ударов. Все ожидали, когда Перепечкин закончит разводить остальные сани и подаст сигнал.

Ждать долго не пришлось: две короткие автоматные очереди разорвали тишину города. Следом за ними все вокруг задрожало, загудело. Бросив гранату в окно казармы, Злобич после взрыва услышал, как на зареченской окраине города загрохотали мины. «Ударили поддубновцы», — подумал он.

Гранаты разворотили всю казарму. Крыша обвалилась, повисла на стропилах и стенах. Здание загорелось.

— А-а, попались! — злобно сжав зубы, воскликнул Борис и длинной очередью застрочил по одному из окон, через которое стали выскакивать фашисты.

Огонь нарастал, пламя жадно лизало стены, потолок. Вместе с клубами дыма оно стало шумно выкатываться в окна, перебегало на крышу. У стен казармы нельзя было стоять: огонь разъяренно бушевал, обдавая страшным жаром. Злобич отбежал в сторону. «Всё! Теперь здесь больше нечего делать, огонь докончит! — решил он и, переведя взгляд на двор, на танки и пушки, возле которых дралась вторая группа его людей, с тревогой подумал: — Ого, там что-то не ладится!»

— Быстрей за мной! — крикнул он.

Партизаны, посланные для захвата танков и пушек, вели огонь по мастерским, за которыми прикрывался враг.

Прячась за кустами, Злобич со своей группой незаметно прокрался к гитлеровцам с тыла и одну за другой бросил две гранаты. Когда рассеялся дым, стало видно, как несколько солдат, оставшихся в живых, отстреливаясь, бросились в переулок, около мастерской. Им вдогонку ударили из автоматов.

— Без нас кончили громить казарму? — крикнул Перепечкин, подбежав к Злобичу вместе с несколькими партизанами своей группы.

— Кончили, — выдохнул Злобич и рукавом вытер пот с лица.

— А мы на выручку торопились.

— В другое место теперь надо газовать.

С городской площади, на которой помещалась комендатура, долетала интенсивная стрельба: трещали автоматные очереди, непрерывно грохотал крупнокалиберный пулемет, взрывались гранаты.

— Вот там нужна помощь, — сказал Злобич Перепечкину и, переведя взгляд на Янку Вырвича, возглавлявшего группу по охране танков и пушек, спросил: — Машины заправлены?

— Да. Вот на том, — указал Вырвич на танк, что стоял у самых дверей мастерской, — я уже сам хотел поехать.

— Андрей! — крикнул Злобич Перепечкину. — Давай в люк! Попробуем. Я когда-то в финскую кампанию гонял таких трофейных зверей.

— Подобьют на улице! — воскликнул Вырвич. — Свои подобьют. Откуда им знать, кто в машине.

— А это что? — Злобич неожиданно выхватил из кармана кусок красного ситца, взмахнул им над головой. — Заранее с Андреем позаботились.

Он на ходу сбросил с себя армяк, вскочил в танк и завел мотор. Проверив, уселся ли Андрей, он приказал Вырвичу:

— В остальных танках спустить бензин. Из пушек вынуть замки. Выставь охрану, садись на вторую машину и газуй следом за нами! — он оторвал половину куска красного ситца, бросил Янке. — Лови! Да в следующий раз будь догадливее!

Люк с лязгом закрылся, прижав своей крышкой конец широкой красной ленты. Разбрасывая снег, танк со страшным рычанием вырвался на улицу.

При выезде со двора Злобич заметил, что с огородов и со всех улиц в центр города, отстреливаясь, бегут фашисты. Их по пятам преследовали партизаны. Перед Злобичем замелькали малиновые ленты на шапках поддубновцев, знакомые кубанки гарнаковцев, короткие кожушки партизан из отрядов Зорина и Ганаковича, разношерстные шинели бойцов интернациональной роты. Вырвавшись на площадь, он стремительно направил машину к дзоту, из которого бил пулемет.