— Ты свои пробирки хорошо упаковал? — наклонившись к нему, шепотом спросил Струшня. — Не побьются, когда начнется заваруха?

— Нет, все рассчитал. И не побьются и не сгорят, — ответил Рыгор, едва поспевая за Струшней.

Перед мостом, метрах в ста от крайних хат села, остановились. Притаившись в придорожных зарослях, партизаны стояли неподвижно. Ни единым шорохом, ни единым звуком не хотели они выдать себя. Недалеко от Рыгора какой-то рослый парень мучился, сдерживая кашель. Видно было, как он то и дело срывал с головы шапку и, зажав ею рот, с натугой сипел.

Скоро с другого конца моста ветер донес короткий и глухой хрип. Через две — три минуты к Гарнаку торопливо подошел партизан и сообщил:

— Часовой снят, можно двигаться.

Осторожно, так, что ни одна доска не скрипнула, партизаны друг за другом перебрались через мост и стали подниматься в гору. Перед площадью, под липами, снова остановились. Шагах в ста впереди пробивался из окна тусклый свет. Рыгор знал — это в школе, из караульного помещения.

— Что это они задержались? — прошептал Струшня в самое ухо Гарнака, взглянув на свои часы со светящимся циферблатом. — Пора давать сигнал.

— Должно быть, трудно подойти к часовому, — тихо ответил Гарнак.

Но в это время с площади донесся шум: сначала окрик, затем бормотание, возня. Ясно было, что это пытается кричать схваченный часовой. Шум показался Струшне очень громким. Боясь, что сейчас гитлеровцы всполошатся, он немедля одну за другой выпустил две зеленые ракеты. И сразу же во всех концах села загремела стрельба, послышались взрывы гранат.

Рыгор вместе с группой Гарнака быстро перебежал площадь и бросился к школьному зданию, но вдруг кто-то оттолкнул его назад, притянул к земле. В эту секунду рядом разорвалась граната. Тогда Рыгор быстро отполз за лежавшее возле крыльца бревно и притаился. Несколько выстрелов он сделал по окнам, хотя никого в них не видел, затем, успокоившись, начал стрелять расчетливо, не торопясь. Из одного окна школы выскакивали полураздетые фашисты, в отблесках огня быстро мелькали их белые ночные сорочки, всклокоченные головы. Рыгор и еще несколько партизан, лежавших поблизости, начали стрелять по ним. Некоторым гитлеровцам удалось выскочить из школы с оружием, кое-кто из оставшихся в помещении пришел в себя. И вот сверху, из окон первого и второго этажа, и откуда-то сбоку на партизан посыпались пули. Рыгор спрятал голову и некоторое время лежал неподвижно, слушая, как пули свистят над ухом. Перезарядив наган, он снова кинул взгляд на то же окно и выстрелил. В это время где-то совсем рядом послышалось:

— Ура-а!..

Это кричал Струшня. Он вскочил на ноги и бросился к дверям школы. За ним кинулось еще человек пятнадцать. Одни из них бежали к дверям, другие вскакивали прямо в окна. Рыгор тоже поднялся и побежал, вместе со всеми ворвался в дом и, бегая по коридорам и классам, стрелял, бился врукопашную. Затем все стихло, и партизаны высыпали на улицу. Над Родниками раздавались только одиночные выстрелы.

— До самого выгона гнался за одним гадом, — сказал запыхавшийся Гарнак, подойдя к Струшне.

На усадьбе МТС пожар охватил несколько строений. Время от времени там что-то взрывалось, выбрасывая в небо длинные языки пламени и косматые хвосты дыма.

— Задание выполнено! — доложил Новиков и протянул руку к усадьбе МТС: — Приглашаю погреться у моего костра!

Успехи были и у Поддубного и у Зорина. Они со своими партизанами также пришли на площадь. Из здания школы долетали шум и смех, слышался лязг оружия — собирали трофеи. Из окна первого этажа вдруг донесся громкий свист, треск. Все оглянулись в ту сторону.

— Рация! Совершенно исправная! — послышался голос Семена Столяренко, начштаба отряда гарнаковцев. — О, цэ славно!

Новиков и несколько партизан бросились к Столяренко. Струшня поглядел в окно, откуда стали вылетать то звуки музыки, то какие-то неразборчивые слова, и довольным голосом сказал:

— Теперь у нас и рация своя есть! — Потом повернулся к Рыгору и удивленно воскликнул: — А ты, приятель дорогой, чего стоишь? Беги скорей, собирай свое хозяйство.

— Все собрано, Пилип Гордеевич. Загодя. Сейчас поедем забирать.

С площади донесся цокот копыт. Через минуту возле школы остановилось несколько верховых. Это были Камлюк, Злобич и Корчик. Позади них, среди группы конников, Ковбец заметил Тихона Закруткина.

— Замечательно, хлопцы! Наша сила себя показала! — приподнятым тоном произнес Камлюк. — Хорошо, очень хорошо! С такой хваткой мы и до Калиновки скоро доберемся!

— Ну, как там дела, Кузьма? — держась за луку седла, спросил Струшня.

— В трех колхозах побывали. Группы сопротивления уже есть. Можем, Пилип, давать сводку, — засмеялся Камлюк, нарочно употребив это слово из своего довоенного лексикона.

— Славно! А в Ниве как?

— Что — как?

— Захватили?

— А-а… ты о той мрази… Захватили. Мартынов с хлопцами там уже и суд закончил.

На площадь со всех концов села собирались родниковцы. Слышался шум и гомон. И вдруг из здания школы вырвались громкие звуки радио. Люди придвинулись ближе к окну. И тогда ясно стали слышны слова радиопередачи. Твердый, уверенный голос передавал всему миру великую новость: Красная Армия разбила гитлеровцев под Москвой и гонит их на запад.

— Слава нашей Армии! — громко крикнул кто-то из толпы, когда умолк голос диктора.

Этот возглас подхватили сотни людей, собравшихся на площади. Отовсюду неслись громкие крики «ура».

— Хорошо, Пилип, очень хорошо! — радостно произнес Камлюк, глядя на заполненную людьми площадь.

Вскоре партизаны двинулись в путь. Над Родниками занималась заря.

1

Перевод П. Кобзаревского.

За окном сверкала молния, стены вздрагивали от грома, но Камлюк ничего этого не видел и не слышал — в его душе бушевала своя буря, пожалуй сильнее той, что ревела сейчас в непроходимой лесной чаще. «Павлик и Света погибли, Костя был ранен…»

Он неподвижно, точно окаменев, сидел за столом. Перед ним лежало письмо, только что принесенное с аэродрома адъютантом, письмо, полное печали и боли. Камлюк смотрел на него и ничего не видел: пелена тумана заволокла глаза, и он не различал ни этого развернутого листа бумаги, ни света лампы, ни Сеньки-адъютанта, сидевшего против него в землянке.

Долго и настойчиво разыскивал Камлюк свою семью, нетерпеливо ожидал хоть каких-нибудь известий о своих близких. Первое письмо он направил на Большую землю в конце сорок первого года, когда со специальным заданием посылал за линию фронта трех своих партизан. Выполнив задание, они вернулись месяца через два, но никаких вестей о семье Камлюка не принесли. В июле сорок второго года прилетел первый самолет. Он положил начало регулярной воздушной связи с Москвой. И от Камлюка одно за другим полетели письма во многие уголки Советского Союза. Приходили ответы: «Приняты меры к розыскам», «На партучете в нашей организации не числится», «В школах нашей области не работает», «Пришлите дополнительные сведения»… Сколько их было, этих ответов! А тем временем пролетали дни, месяцы. Прошло лето, кончалась осень… Изменилась и жизнь Калиновщины. Партизаны района, число которых за год выросло до двух тысяч, не сидели без дела. Каждый день, каждую ночь — бои, диверсии, засады, и во главе всего этого он, Камлюк. В водовороте боевых дел заглушалась тревога о личном, да и сама надежда на то, что эта переписка закончится успешно, становилась с каждым днем слабее и слабее. И вдруг неожиданно пришло это письмо. Тяжело, очень тяжело было писать его Алене Васильевне. Но она знает своего мужа, знает, что для него, человека сильной воли, лучше прямая, хоть и страшная правда, чем мучительное неведение, неопределенность.