Часов шесть продолжался поход. И за все это время прошли не более двадцати километров. Идти быстрее было невозможно: все снаряжение люди несли на себе, а пробираться приходилось незаметно, по болотам и лесным зарослям, обходя гарнизоны. Продвигались мелкими группами — отделениями и взводами, меняя направление, прощупывая разведкой опушки и дороги, околицы деревень, прикрываясь головными и боковыми дозорами. Кашляли в пилотки и шапки, курили на привалах только под накидками. Украдкой перебирались через делянки. В зарослях руками раздвигали перед собой ветки, чтоб не шуршали они по задубевшей от воды одежде. Дороги и поляны переходили так, чтобы сбить с толку любого следопыта. Оружие, диски и патронташи прижимали к себе — только не раздалось бы звона или бряцания. Все были сосредоточены и внимательны, понимали, что неожиданное появление на железной дороге — половина успеха. Особенно насторожились, когда слышны стали свистки паровозов, а из облачной тьмы непрошеным свидетелем выглянула полная луна. Лунный свет придал предметам какой-то странный, неестественный вид. В очертаниях каждого куста и пня чудилось что-то подозрительное, казалось, будто за ними следит, притаившись, весь враждебный мир, а они никого не видят и вдобавок лишены возможности стрелять первыми.

— Давай-давай, хлопцы! — поторапливал Злобич людей, остановившихся в нерешительности, прежде чем выйти на поляну. — Чего столпились? При луне же виднее.

— Да, товарищ комбриг… Виднее… девчину миловать да ее шпильки собирать, — пошутил Григорий Погребняков. — Ах, эта луна… Никто же ее не просил выходить.

— У нее свои законы, — проговорил сзади Янка Вырвич. — Этой весной я два раза водил свое отделение на чугунку — и все зря. Только всползешь на полотно, а по тебе — та-та-та… Постовому все видно, и ходить не надо. Ляжет на шпалы — и рельсы перед ним, как на ладони… блестят, а чуть тень на них — огонь.

— Так и не удалось? — спросил кто-то.

— Почему же? На третью ночь взял свое… двадцать вагончиков ахнул. Надоело ждать, пошел на риск. Орудовал под самым носом у гитлеровцев.

— И теперь, возможно, так придется.

— Тс-с, подходим…

— Давай-давай… дозорные тронулись.

Крадучись в тени опушек, пересекая поляны и луга, партизаны все ближе подходили к железной дороге. Тишину ночи то и дело разрывали пронзительные свистки паровозов. Они взвинчивали нервы людей, вызывая все возрастающее возбуждение.

На небольшом расстоянии от дозорных шел головной взвод погребняковцев. Вел их сам Злобич, еще при выходе из лагеря он встал во главе отряда. К двум другим отрядам были прикреплены комиссар и начштаба. Новиков вел калиновцев, а Столяренко — отряд Зарудного. С ними Злобич поддерживал через связных крепкий контакт. Их движение он не только контролировал, но и направлял. Хотя местность была ему хорошо знакома, он, не доверяя ни своим знаниям, ни донесениям разведчиков, время от времени обращался к компасу, разворачивал «двухкилометровку» и, только сверив все данные, снова двигался вперед своим размеренным, неторопливым шагом.

Вскоре вышли на широкую дорогу. Исполосованная следами автомобильных шин, она бежала, точно в туннеле, под густыми кронами старых берез, прямо к станции Гроховка. До мелочей знакомые места! Десятки раз — и на лошадях и на машинах — приходилось Злобичу здесь проезжать.

Зорко поглядывая по сторонам, люди, кто на носках, кто на каблуках, перебирались через дорогу, исчезали в лесной чаще. Где-то справа, на станции, словно страдая одышкой, тяжко вздыхал паровоз. По гулу рельсов, по грохоту буферов да и по свисткам стрелочников можно было догадаться, что паровоз маневрирует, собирает разбросанные на путях вагоны. Воздух был насыщен характерным привокзальным запахом угля, нефти и гари.

На опушке леса, под коренастым дубом, Злобич остановился. Он не сказал ни слова, не подал никакого знака, но люди и без того сразу застыли на месте.

Злобич взглянул на часы: до начала операции оставалось еще сорок минут — времени вполне достаточно, чтобы расставить подразделения в боевом порядке.

Участок железной дороги, отведенный бригаде, тянулся километра на три. На середине его располагалась станция. Станционные постройки вырисовывались на фоне неба точно стога сена. Злобичу известно было все о количестве укрепленных точек врага.

На станции размещался штаб охраны железнодорожного участка, в распоряжении которого находился целый пехотный батальон. К обязанностям по охране железной дороги у батальона прибавилась в эти дни еще забота об отправке в Германию захваченных на Калиновщине и в других районах людей. Разведка доносила, что часть их уже отправлена со станции, остальные же находятся за колючей проволокой дровяного склада. Было также известно, что гитлеровцы очень обеспокоены скоплением на станции большого количества людей. Добиваясь от железнодорожного начальства быстрейшей подачи составов, штаб охраны в то же время укреплял оборону станции: выставил дополнительные посты, заминировал подходы к Гроховке, усилил команды в дзотах и бункерах. Такие же оборонительные мероприятия были проведены и по обе стороны от станции, на линии.

Предстояло решить нелегкую задачу: разрушить железнодорожное полотно, телеграфно-телефонную связь, подорвать линейные сооружения. Но этот главный и заключительный этап операции казался Злобичу сейчас почему-то гораздо более легким, чем то, что надо было сделать предварительно. Надо было удачно нанести первый удар, сломить оборону участка. Как только это будет сделано, дальнейшее, думал он, пойдет как по-писаному. А снять охрану не так-то просто. Хотя на себя он, казалось бы, взял самую трудную задачу — штурмовать с отрядом погребняковцев и двумя ротами калиновцев станцию, но это его беспокоило почему-то меньше, чем то, что предстояло сделать отрядам, возглавляемым комиссаром и начальником штаба.

На долю Новикова и Столяренко выпали меньшие по масштабу, но тоже довольно сложные задачи. На штурм бункера, находящегося к северу от Гроховки, Новикову придется вести людей по совершенно открытой местности. На голом поле вынуждены группироваться для штурма и люди Столяренко. Вдобавок им придется, прежде чем они доберутся до железнодорожного полотна, уничтожить автобазу. Самые лучшие подходы к железной дороге, конечно, у него, Злобича, но зато и объект ему достался несравненно крупнее и труднее!

— Штурмовые группы размещай не на опушке леса, а вон там, выдвинь их метров на пятьдесят вперед, — шепнул Злобич Григорию Погребнякову, показав рукой в сторону вырубленного кустарника.

Погребняков сначала не понял, почему Злобич не хочет занять позиции на опушке леса, а когда сообразил, подумал, что распоряжение это довольно умно, он даже упрекнул себя, что сам не додумался до такого простого и удачного решения. Дело в том, что перенести огневую позицию с опушки — означало вывести партизан с участка, заранее пристрелянного противником. Из опыта боев и диверсий на железной дороге Злобич убедился, что гитлеровцы всегда, открывая огонь, прежде всего бьют по опушке леса, считая, что партизаны могут нападать только из-за укрытий. «Пускай убедятся фашисты в своей тупости, в своем недомыслии, — думал Злобич. — Покуда они выявят наши истинные позиции, покуда перенесут огонь, мы уже их славно поколотим».

— Товарищ комбриг, прибыли связные от Новикова и Столяренко, — доложил Турабелидзе.

— Давай их сюда, — приказал Злобич и, когда связные подошли, спросил: — Отряды на месте?

— Да, занимают позиции… Какие будут распоряжения?

— Ждать сигнала — две зеленые ракеты…

Связные поспешили в свои отряды.

Злобич стоял на опушке и наблюдал за передвижением партизан к железнодорожному полотну. Прижимаясь к земле, люди осторожно пробирались вперед. Не слышно было ни одного звука, кроме чуть уловимого шороха одежды по жесткой осенней траве.

Первая цепь состояла из людей, которые должны были уничтожить железнодорожную охрану и обеспечить беспрепятственную деятельность подрывных команд. Эта цепь заняла исходные позиции метрах в двухстах от полотна. Позади нее притаились подрывные команды, вооруженные взрывчаткой, разводными ключами, ломами и пилами.