— Какой же он глупец! — не выдержал Злобич. — А разве тактика, при помощи которой мы разгромили врага в своем районе, плохая? А разве с боями пробираться на задания за десятки и сотни километров от Калиновщины и потом с боями возвращаться назад — не рейдированье? Мы со всякой тактикой знакомы и при всякой тактике имеем успехи. Как ему не стыдно?!

— Ему-то потом и стало стыдно. На следующий день, проспавшись, он прибегал просить прощения, — Камлюк усмехнулся и пристально взглянул на Злобича. — Рассказываю тебе о Блискуне в назидание! С этой же целью скажу тебе и еще об одной вещи. В условиях Белоруссии глубокие рейды надо проводить с особенным умением. У нас на каждый район приходится по крупному соединению. Что получится, если неумело пустить эти стотысячные массы в глубокие рейды? Может получиться толкучка и суета. Вот почему организованность — и дисциплина во время рейдов — основная забота. И еще — согласованность, координация действий с партизанами, через район которых приходится проходить. Надо уважать этих партизан, не злоупотреблять их доверием и не ставить свои интересы выше их интересов. Ибо они могут сразу же образумить, если задерешь нос и начнешь куролесить, — Камлюк откинулся на спинку стула и, слегка стукнув ладонью по столу, добавил: — Помни обо всем этом, Борис Петрович. Это может пригодиться, если тебе придется пойти на Белосточчину… Сперва такая команда была, но потом отложили, узнав, что на наш район надвигается большая гроза. — Камлюк вдруг хлопнул себя по лбу и воскликнул: — Слушай, чуть не забыл, поклон тебе от Гарнака.

— Письмо прислал?

— Да. И Ковбецу кланяется, передай ему. Еще раз благодарит за удачную операцию. Сообщает, что выписался из госпиталя, работает в Центральном партизанском штабе. Жалеет, что по состоянию здоровья его сюда не пускают.

В комнату вошел Струшня. Он молча и как-то многозначительно пожал Злобичу руку и обратился к Камлюку:

— Можно начинать совещание, Кузьма, Из отрядов все прибыли.

— А председатели сельсоветов?

— Двух пока нет.

— Минут через пять начнем. Вот только побеседуем с Борисом Петровичем. Присаживайся, Пилип, — сказал Камлюк и, взглянув на Злобича, склонился над картой. — Ну, докладывай, где там у тебя силы врага концентрируются. Нанесем их на карту — видней будет мишень…

Совещание заканчивалось, когда в комнату вошел радист и передал радиограмму.

— Из бригады Злобича весть, — Камлюк взглянул на присутствующих и потряс радиограммой. — Как мы и ожидали, гитлеровцы начали наступление. Одна их группа, основная, ломится по родниковскому большаку, а вторая, параллельно первой, — по дороге Бугры — Выгары. Как видите, противник торопится… Задачи каждому понятны?

— Понятны, — послышалось несколько голосов.

— Значит — в бой, товарищи!

Злобич задержался. Вместе с Камлюком, Струшней и Мартыновым он еще с полчаса просидел над развернутой на столе картой, согласовал свои планы и только после этого покинул штаб.

Вскочив в седло, Злобич с места пустил коня галопом, пронесся по окраине Калиновки и выехал на большак. Длинноногий, легкий на бегу молодой жеребец, вытянув шею, стремительно летел вперед. Злобич перевел коня на рысь только тогда, когда почувствовал, что связные далеко отстали от него.

— Вы что — на волах едете? — набросился он на них, когда те подтянулись.

Партизаны молчали. Им памятны были слова комбрига о том, что хорошие связные должны ездить быстрее своего начальника. Правда, сказано это было мимоходом, почти шутя, но после того разговора связные несколько раз меняли своих лошадей, подбирая хороших рысаков. Меняли много — и все напрасно, потому что, какую бы лошадь они ни выбрали, она все равно не могла угнаться за быстроногим жеребцом комбрига. По этому поводу Злобич иногда подшучивал над связными, но часто, когда обстановка требовала быстрой езды, шутки его были невеселые…

Так было и теперь.

Дальше поехали крупной рысью. Время от времени сдерживая своего коня, пытавшегося перейти в галоп, Злобич внимательно прислушивался к стрельбе, смотрел на восток, где свет ракет колыхал предутреннюю мглу.

Конь проскочил мимо трех сосенок и вдруг с большака повернул на узкую полевую дорогу, ведшую к Ниве. Злобич осадил его, потрепал по шее и прошептал:

— Ах ты, умница! И мне хочется этой дорожкой, но… не получается.

Он вспомнил радиограмму, слова о том, что основные силы противника ломятся по родниковскому большаку… Об этом убедительно свидетельствовала и доносившаяся от Родников стрельба. «Полевой дорогой, — думал Злобич, — гитлеровцам трудней продвигаться, но если они прорвутся на большаке, районный центр сразу окажется под большой угрозой».

— В Смолянку… в штаб поедем, товарищ комбриг? — услышал он голос Турабелидзе.

— Нет. На Родники. В отряды Калины и Зарудного! — он повернул коня и поехал на большак.

На рассвете они прибыли в Родники. При въезде в село Злобич увидел на выгоне воронки от снарядов, развороченный угол гумна — ночью враг бил сюда из орудий.

Ехали по обочине дороги, вдоль кювета. Под копытами лошадей чавкала грязь. Вокруг стояла настороженная тишина, только время от времени прерываемая одиночными выстрелами километрах в трех от села.

Грохот, стоявший ночью над большаком, теперь перекатился на юг от Родников. Там беспрерывно строчили пулеметы и автоматы, взрывались мины. По звукам Злобич определил, что бой идет где-то возле Нивы. Вспомнилась Надя — и сердце тревожно защемило. Как она там теперь?

— Товарищ комбриг! — вывел его из задумчивости неожиданный возглас.

Он оглянулся и увидел командира отряда Антона Калину, идущего от здания сельисполкома. Злобич спешился и направился навстречу ему. Здороваясь, он заметил покрасневшие от бессонницы глаза Калины, выражение усталости на его небритом широком лице. «Видимо, немало сил вымотала эта ноченька», — пронеслось у него в голове.

— Выдержали натиск?

— Да, но разведка доносит, что гитлеровцы готовят новый удар.

— Какие потери?

— В нашем отряде погибло пять человек, и у Зарудного три… Раненых всего — двенадцать…

— Плохо… Так ненадолго хватит сил. Позиционный бой невыгодный. Мы — партизаны, а не фронтовая часть.

— Хорошо еще, что имеем лесные завалы, рвы… Если бы не они, жертв было бы значительно больше. Вообще черт знает что было бы. Гитлеровцы перли на танках, на мотоциклах. А как напоролись на рвы и на завалы — стоп, объезжать их не осмелились… Побоялись завязнуть.

— А что делается около Нивы? — спросил Злобич. — Связь с третьим отрядом есть?

— Недавно приезжал оттуда связной. Говорил, что бой идет в нивском лесу. Отряд Перепечкина и дружинники едва сдерживают натиск.

— Так-так… А где Зарудный?

— Там, на переднем крае, — показал Калина рукой на восток, в направлении леса. — Я только что оттуда.

— Ну, бери своего коня. Поедем в отряды.

Давно стемнело, но девушки не торопились расходиться по хатам. Они сидели на скамейке у Ольгиного дома и оживленно болтали. Только Надя в этот вечер была рассеянна, мало шутила и смеялась, а все поглядывала на дорогу, идущую от Калиновки.

Вдруг до девушек долетели звуки канонады. Все умолкли и, вскочив со скамейки, стали настороженно оглядываться по сторонам. Прислушиваясь к стрельбе, они торопливо стали расходиться.

На улице, против своего двора, Надя попрощалась с подругами, но в хату не пошла. Она еще долго стояла у ворот, напряженно смотрела то в сторону большака, то в сторону Бугров. В ночной черноте непрерывно вспыхивали ракеты, пролетали трассирующие пули. Враг наступает на район, с ним бьются партизаны, может, и Борис уже там, в бою. Она вздохнула и направилась ко двору Змитрока Кравцова.

Из-за леса вышла луна. Длинные тени от строений и деревьев легли поперек улицы. Под ногами хлюпала липкая, густая грязь.

Надя хотела постучать в окно, но в это время увидела самого Змитрока. Луна освещала его кудрявую голову, худощавое лицо.