Если бы за этой сценой наблюдал посторонний человек, он, безусловно, не понял бы того, что происходит. Но для комбрига и комиссара, как и для всех собранных сюда четырехсот партизан, которые врылись в землю вокруг большака и в ожидании боя нетерпеливо вглядывались в даль дороги, все это имело свой определенный смысл.

Они знали, что должно последовать дальше. Для них не было неожиданным, когда вслед за всадниками показались пешие люди, которые двигались не только по дороге, но и по обеим сторонам ее, по кюветам. Эти люди только что оставили свои окопы и траншеи, из которых двое суток отбивали вражеские атаки, вышли из боя и теперь, пытаясь оторваться от противника, стремительно отступали. Когда они с пригорка скатились вниз, к мосту, Злобич отвел от них взгляд и снова стал всматриваться вдаль.

— Смотри, идут! — через минуту воскликнул он.

Опустив бинокли, Злобич и Новиков шагнули к березе, за ее ствол, и, прижавшись к дереву, молча продолжали наблюдать за дорогой.

Вечерело, когда Камлюк вернулся из отряда Поддубного. Возле калитки он проворно соскочил с коня (Сеньке не удалось наладить мотоцикл) и быстро прошел через двор в штаб.

— Докладывал, Пилип, оперативному центру? — как только вошел в комнату к Струшне, спросил Камлюк.

— Докладывал, Кузьма. Самому генералу. Помощи рока не обещают, все силы бросили на более опасные места.

— Та-ак… — слегка вздохнул Камлюк и медленно, в раздумье, сказал: — Положение тяжелое. Нет, совсем не с руки нам дальше держаться здесь, в Калиновке. Вести позиционные бои — и где? — почти на открытой местности — разве это партизанская тактика? Только понесем страшные потери…

— И генерал сказал об этом… Подожди, выслушай до конца, дорогой приятель… Калиновку, сказал генерал, всегда можно вернуть, было бы только кому воевать. Приказал не тратить сил впустую.

— Правильно!.. А что он говорил о нашем плане выхода из Калиновки?

— Одобрил. И поставил задачу: после выхода из блокады все силы бросить на железнодорожную магистраль. Какая цель? Отвлечь внимание врага от боев в соседних районах, сорвать движение на железной дороге, по которой теперь гитлеровцы усиленно перебрасывают к фронту свои резервы… Подробности, сказал генерал, будут переданы потом.

— Задача мудрая и поставлена своевременно!

— И еще новость, — продолжал Струшня, откинувшись на спинку стула. — Предвидится вызов тебя в ЦК партии Белоруссии. Из обкома передали, чтобы ты был наготове и имел под руками сведения по самым разнообразным вопросам, а главным образом — о наших партизанских делах, о состоянии хозяйства в районе и о потерях, причиненных колхозам войной, о партийно-комсомольских и советских кадрах.

Сидя у стола, Камлюк неподвижно смотрел на Струшню и настороженно слушал. В его глазах сначала можно было заметить не только любопытство, но и сдержанное удивление, даже едва уловимое недоверие. Но как можно относиться с недоверием к тому, что передавал Струшня? Это была важная новость.

— Понятно, почему ЦК интересуется такими вопросами… Значит, Пилил, скоро за восстановление хозяйства примемся.

— Да, и это восстановление нам уже сейчас надо начать планировать… Представляю, сколько ты привезешь оттуда новостей!

— Только вот обстановка у нас сейчас сложная, нельзя отлучаться.

— Не беспокойся, выберут удобный момент для вызова.

Много было новостей, но теперь надо было думать о самом главном — о выходе соединения из блокады. «Генерал одобрил план… — проносилось в мыслях Камлюка. — Соединение продержалось до сумерек… Теперь можно идти на прорыв. Надо отдать приказ. А что в это время происходит на большаке за Родниками?..» Камлюк взглянул на Струшню:

— Какие новости от Злобича?..

— У него вот-вот начнется бой.

— Так, понятно, словно что-то подытоживая, проговорил Камлюк. — Мы пойдем к нему на помощь… Прорвет он своими силами — по готовому пройдем, трудно будет ему — всем соединением навалимся на противника. Прорвем! Пиши, Пилип, приказ.

— Приказ… Рука не поднимается. Тяжело покидать родную Калиновку, нашу партизанскую столицу.

— А лучше не думать, не нагонять тоску! — Камлюк с отчаянием махнул рукой и вышел в свой кабинет.

Струшня принялся писать приказ. Он слышал, как в соседней комнате, за дощатой перегородкой, один за другим открывались ящики стола, шелестела бумага, несколько раз щелкнули замки чемодана. «Собирается в дорогу», — подумал Струшня. Вскоре приказ был написан, и Струшня пошел с ним к Камлюку.

— Ну, какой ты, Пилип, определил порядок отхода? — Камлюк взял в руки приказ и забормотал вполголоса: — Первым отряд Зорина… За ним ганаковцы… обозы, партизанские семьи… Так-так… Отряд Поддубного — в арьергарде, прикрывает отход… А не лучше ли в арьергард кого-нибудь другого?

— Почему?

— Здесь нужна исключительная выдержка, спокойствие. А Поддубный, знаешь сам, иногда может погорячиться.

— Согласен. Тогда, может, отряд Ганаковича — в арьергард?

— Правильно. Поддубновцев же можно послать для боковой охраны колонн. И еще одно замечание… Надо указать место нашего штаба.

— С отрядом Зорина, так?

— Согласен… Дальше. Мартынов будет находиться при штабе. Ты же возьми на себя наблюдение за колонной партизанских семей. Следи внимательно, держи в колонне железный порядок, а то это люди неспокойные, могут натворить шума.

— А ты где будешь?

— Прослежу за эвакуацией и потом догоню вас… — Камлюк кивнул головой на упакованные вещи и добавил: — Приедет Мартынов из Заречья, скажи ему, чтобы забрал на свои повозки… И еще — надо радистов сейчас же послать на Родники. Как только будет сделан прорыв, пусть они проберутся к месту нашей дислокации и сразу начнут работать.

— Куда ты так спешишь? — спросил Струшня, видя, как торопливо надевает Камлюк плащ.

— В центр города… Руководить эвакуацией.

Струшня озабоченно направился в комнату к радистам.

Протяжный и нарастающий свист снаряда. Взрыв один, второй… Неподалеку от березы, на подъеме, Антон Калина повернул коня и, размахивая рукой, что-то крикнул. Партизаны вскочили и побежали, они обошли заминированный участок дороги и скрылись в небольшой лощине. Злобич знал, что гитлеровцы их сейчас не видят, но снаряды продолжали лететь один за другим.

— Наглецы! Видишь, как они подгоняют Калину, — взглянул Злобич на Новикова. — Преследуют по пятам.

— Думают, что партизанская оборона окончательно прорвана, вот и прут…

Снаряды стали рваться реже. Почти через, каждые пять минут они поднимали на дороге столбы земли. Вскоре промежутки между взрывами заполнились автоматной стрельбой: продвигаясь, гитлеровцы обстреливали левую и правую стороны дороги — лес, кустарник — все, где только, по их расчетам, могли притаиться партизаны.

— Для уничтожения боковых дозоров противника люди направлены? — спросил Новиков.

— Да.

— Все с бесшумками?

— Нет, наконечников мало. Дано распоряжение стрелять тем, у кого есть бесшумки. — Злобич опустил бинокль, добавил: — Давай, комиссар, в укрытие…

Они спустились на дно окопа, предназначенного для стрельбы стоя. От окопа тянулся метров на двадцать ход сообщения, замаскированный мхом и еловыми ветками, на поверхность он выходил в кустарнике.

Злобич рукой позвал Турабелидзе.

— Скачи к Калине. Передай — пусть часть своих людей расположит вон там, возле трех сосен.

— Есть!

Турабелидзе побежал, а комбриг с комиссаром снова стали наблюдать за дорогой. Теперь уже и без бинокля все можно было отчетливо рассмотреть.

Впереди вражеской колонны двигалось десятка три лошадей. Они бежали несколькими рядами, занимая дорогу от одного кювета до другого. На них сидело человек десять верховых: это были деревенские ребятишки.

— Ай-ай! — удивленно и гневно воскликнул Злобич. — Видишь, какое прикрытие устроили себе, сволочи, думают спастись этим от партизанских пуль и мин!