— Чего ты, брат, так загорелся? Подожди, пусть голова поостынет после полета, — здороваясь, смеялся Камлюк.
— Некогда стоять. Танцуй! Письмо от Алены Васильевны… Сам видел ее… Получай.
— Постой, постой, что ты — волшебник? — удивленно уставился Камлюк на летчика, беря от него письмо. — Как это?
— Очень просто. В Рязани был, жену свою навещал. А она, оказывается, там вместе с твоей женой работает, в одной школе. На днях еще буду там. Так что пиши… Послезавтра прилечу — заберу.
— Обязательно. Быть тебе теперь моим почтальоном.
Камлюк вспомнил эту нежданную встречу на аэродроме и, улыбнувшись, сел за стол и придвинул к себе наполовину исписанный листок бумаги. Потом посмотрел на письмо жены, которое развернутым лежало здесь же на столе, и еще раз внимательно начал читать его. В письме было много вопросов. Жену до мелочей интересовало все, что происходило на Калиновщине, особенно волновали два обстоятельства: не является ли Калиновщина каким-то исключением в партизанской борьбе и не замкнулись ли они в рамках своих районных интересов? Жена просила непременно ответить на это, она готовилась сделать для учителей Рязани доклад о партизанском движении в Белоруссии и потому многое хотела уточнить. «Что ж, ты задела меня за живое, — мысленно обратился Камлюк к жене, — и я тебе обязательно отвечу». Взяв исписанный наполовину листок, он быстро начал писать:
«Партизанская Калиновщина — это не какое-то единичное явление. Нет! В Белоруссии немало районов, полностью очищенных от оккупантов. И всюду, как мне известно, одни и те же стремления: эффективно использовать условия для ударов по врагу. Мы не замкнуты в кругу интересов одного нашего района. Калиновщина для нас — место сбора сил, отсюда мы берем разгон, в рейды выходим. Людей из нашего соединения можно встретить в любом уголке области. В дни Курской битвы мы, например, ходили больше чем за сто километров от нашей базы, давали на железной дороге „рельсовый концерт“… Вот так, дорогая, и расскажи своим слушателям.
Радуюсь, сильно радуюсь, что ты по-прежнему неугомонная, энергичная. Как я счастлив, что имею в жизни тебя, такого хорошего друга. Твой образ всегда со мной. Вот и сейчас как будто ты здесь, рядом: вижу твои голубые глаза, твою кроткую улыбку, твои косы, сложенные венком на голове, слышу твой спокойный, ласковый голос. Хочется протянуть руку и обнять тебя, но, увы, это невозможно… Видишь, дорогая, как получается: немолодой человек уже, около двадцати лет прожил с тобой, а какими словами заговорил, ну, будто влюбленный юноша, — значит, не случайно все это, значит, истосковался по тебе. Говорят, чем дольше отстаивается вино, тем оно становится крепче. Вот так, видимо, и моя любовь.
Очень обрадовала меня весть, что Костя с отличием окончил седьмой класс и хорошо ведет себя. Молодец, сынок, поздравляю! Сообщить тебе новость о твоем гнезде на березе? Молодые аисты уже стали летать. И так ловко! Только что любовался ими. Но у них несчастье случилось: фашисты бомбили Калиновку, осколок ранил крыло аистихи…»
— Кузьма Михайлович! — крикнул Сенька Гудкевич из соседней комнаты. — Сводка Информбюро!
— Уже? Бегу! — он вскочил со стула и заторопился в комнату к радистам.
2
В приемной Камлюка собиралось посетителей все больше и больше — люди разных возрастов, из разных деревень. И заботы, что привели их сюда, у каждого были свои. На двух скамейках вдоль стены не осталось ни одного свободного места, и некоторым пришлось стоять. В комнате было накурено. Какая-то девочка лет тринадцати, которую привел сюда Змитрок Кравцов, задыхалась от кашля. Сенька Гудкевич поднялся из-за небольшого столика, стоявшего в углу возле кабинета Камлюка, и отворил окно. Девочка с благодарностью взглянула на него и, опершись на подоконник, стала жадно дышать свежим воздухом. Кашель ее уменьшился, а вскоре и совсем утих. Она стояла возле окна между Змитроком Кравцовым и какой-то женщиной с сумочкой и смотрела на огороды, на одинокую березу с гнездом аистов. Послеобеденное солнце золотило ее каштановую головку своими ласковыми лучами.
Люди вопросительно поглядывали на дверь кабинета. Уже прошло минут двадцать, как должен был начаться прием посетителей, и вот — задержка. Но что поделаешь, если Камлюк занят каким-то неотложным делом. Сидящие в приемной видели, как около часа тому назад к зданию райкома галопом подскакали два партизана. Всадники не вошли, а влетели в кабинет к Камлюку. А вскоре, после нескольких телефонных звонков, через приемную к Камлюку прошли Струшня, Мартынов и еще какие-то партизаны.
— Этих всадников я знаю, они из отряда Поддубного, — наклонившись к Кравцову, сказал старый Малявка. — Говорят, штук двести фашистов напало на их отряд со стороны железной дороги. Сегодня ночью…
— Да, стычек этих в последнее время много, — ответил Кравцов. — И не у одного Поддубного.
— Правда, братец, чистая правда! А что было на днях у нас, под Выгарами? Там ведь от Гроховки нажимала целая дивизия фашистов. Пять деревень сожгли, свирепствовали, как звери. И все равно: партизаны заманили их в лес, а потом — в клещи и разгромили!..
— Тяжело теперь вам, погорельцам.
— И не говори. Живем в шалашах, землянки стали строить…
В комнату вошел высокий рыжебородый мужчина, из-под козырька его кожаного картуза поблескивали черные строгие глаза. Мужчина остановился у порога и стал рассматривать людей, будто разыскивая знакомых.
— Из деревни Травна… Отец Калины, командира партизанского отряда. Когда-то я служил с ним в одном полку, — сказал Малявка Кравцову и, поднявшись со скамейки, подошел к старому Калине. — Здорово, Прокоп.
Старики пожали друг другу руки и разговорились. Кивнув головой в сторону кабинета, Калина спросил:
— Струшня тут?
— Тут.
— Вот это хорошо. Может, с двумя начальниками сразу побеседую, гляди, одним махом и покончу со своей заботой… — старый Калина разгладил бороду и продолжал: — Был в райисполкоме… Немного опоздал на прием к Струшне. Там сказали, что он сюда пошел, а после этого будто сразу в какой-то сельсовет поедет.
— Да, у них работы — во! — Малявка провел ребром ладони по своему горлу. — И воинские дела, и хозяйство района, и всякая всячина…
Вдруг все разговоры прекратились: открылась дверь, и из кабинета вышли несколько партизан во главе с Мартыновым. Хмурые и озабоченные, они молча прошли по приемной и скрылись в коридоре. Вслед за ними на пороге кабинета показался Камлюк. Окинув посетителей быстрым взглядом, он проговорил:
— Что ж, начнем, товарищи!
Он вернулся в кабинет и обратился к Струшне, который стоял у карты и разглядывал линию фронта:
— Давай, Пилип, к столу. Отпустим людей — и отправимся в район вместе…
Первой вошла женщина с сумочкой, заведующая одним из самых отдаленных врачебных участков. Больше десяти лет она работала в Калиновском районе. Камлюк и Струшня ее хорошо знали.
— Присаживайтесь, Ирина Адамовна, — Камлюк указал рукой на кресло у стола. — Записку вашу вчера получил. Расскажите подробней об этой истории…
— В деревнях нашего сельсовета, — начала Ирина Адамовна, поглядывая то на Камлюка, то на Струшню, — позавчера мы выявили десять очагов заболевания сыпным тифом. Сегодня вспыхнули еще два… Мы выяснили, откуда появилась эта зараза: ее занесли фашисты, когда шли со своей дивизией. Отступая из района, они умышленно заразили людей.
— Ну и подлецы! — не удержался Струшня, гневно повернувшись на стуле. — В боях не могут справиться с нами, так вот что затевают…
— Мы изолировали больных, на деревни, где очаги тифа, наложили карантин, установили санпосты. Сейчас проводим медосмотр населения, объявили декадник по наведению чистоты в деревнях, — Ирина Адамовна сделала короткую паузу и затем продолжала: — Но этого далеко не достаточно. У нас очень мало препаратов, а дезинфекционных средств совсем нет. Не могут выручить нас в этом и другие врачебные участки.
