Ищите с актером, как живет и что делает человек в самых необычных положениях, которые предлагает мелодрама. Ищите жизнь человеческого духа и помогайте актеру выразить ее в простой, но сильной форме. Это будет воспитывать актеров, воспитывать в них характеры действующих лиц. Мелодрама — сложный жанр. Но сложный жанр — всегда полезный для актеров жанр. Искренность страстей в мелодраме должна быть доведена до предела. Драма должна легко и незаметно переходить в комедию, так как в мелодраме драматические сцены неизменно сочетаются с комедийными, иначе мелодраму нельзя было бы смотреть. Преодоление героем мелодрамы трудностей и горестей сообщает ей привкус романтического жанра. Актер должен его ощутить, зажить им. Это тоже нелегко, но, повторяю, полезно. Если что не «зацепится», приходите ко мне. Ну-с, вот и все пока. Желаю успеха.

Прошло три месяца с этой встречи режиссеров с Константином Сергеевичем.

Мы пригласили для переделки мелодрамы Денери и Кермона драматурга Вл. Масса и совместно с ним сделали новую редакцию пьесы и дали ей новое название: «Сестры Жерар».

Распределение ролей во многих случаях совпало с предположениями Константина Сергеевича. Но Н. П. Хмелев был занят в новых спектаклях Большой сцены МХАТ я на роль Пьера назначены были В. А. Синицын и И. М. Раевский. Физически трудной оказалась роль тетки Фрошар для Н. А. Соколовской; эту роль поручили М. И. Пузыревой. Не сразу вступил в спектакль и Б. Н. Ливанов. Художником пригласили, по совету Константина Сергеевича, А. В. Щусева, с большим увлечением отнесшегося к этой неожиданной для него, известного архитектора, театральной затее.

С актерами мы работали дружно, много и со всей горячностью молодости. Мы разобрали всю пьесу и вчерне приготовили для показа К. С. два первых акта.

В солнечный весенний день в большом фойе Малой сцены МХАТ все шторы были спущены, драпировки плотно задвинуты, а вспыхивавшие по временам фонари на высоких штативах освещали то желтым, то голубым светом обтянутые серым холстом ширмы разных размеров, ступеньки, ящики, небольшие столы в одном углу зала, вывеску на картоне над ними: «Деревянная шпага», а напротив из такого же картона вырезанный крендель, наспех позолоченный и прибитый к палке.

По задней стене зала был растянут задник какого-то старинного города; перед задником стояла так называемая «вставка», напоминавшая большую арку.

Юноши в плащах, в больших мягких шляпах, закрывавших половину лица, в коротких до колен штанах и девушки в широких юбках, в косынках и наколках ходили среди всего этого, на первый взгляд, бессмысленного нагромождения предметов, присаживались на стулья в «кабачке» «Деревянная шпага», перебегали к-окну «булочной» напротив, отмеряли неожиданно два-три шага от стенки-ширмы, уходили и снова возвращались, о чем-то сосредоточенно думая, что-то шепча про себя.

За одной из ширм сидел пожилой человек с экземпляром пьесы на коленях и ручным электрическим фонариком. Это был суфлер, лишенный на этот раз своего привычного места в центре сцены.

Там, где должна была проходить рампа, лежало несколько бережков, а за ними вплотную к большим окнам и старинным стенным зеркалам стоял ряд стульев. Большое кожаное кресло и столик возле него определяли заранее главное место в этом ряду.

Атмосфера в зале была наполнена тем сдержанным волнением, напряженным вниманием, которое хорошо известно каждому театральному человеку в дни торжественных ответственных репетиций и премьер.

Константин Сергеевич должен был прийти на просмотр в так называемой «выгородке» двух актов новой работы молодежи театра — мелодрамы «Сестры Жерар» в 12 часов. И хотя его ждали, чтобы провести в зал, и у входа в театр и даже на улице, он появился неожиданно в глубине фойе, из внутренних комнат. Щурясь на свет фонарей, Константин Сергеевич пробирался среди ширм и лесенок.

«Пришел», — пронеслось по всему залу.

— Я не помешал?.. Может быть, еще не готово?.. — Он остановился посредине «сцены» и, вскинув пенсне, с любопытством знатока оглядывал выгородку.

— Нет, нет, что вы, Константин Сергеевич, все готово, — устремились к нему мы, режиссеры. — Только мы ждали вас совсем с другой стороны… с улицы.

— А я давно в театре… Мы с Василием Васильевичем занимались в его кабинете.

— Константин Сергеевич волнуется больше вас, — последовала реплика Василия Васильевича Лужского. — Он мне еще в 10 утра позвонил и сказал, что надо пораньше прийти в театр и, если что-нибудь понадобится режиссерам, помочь достать в костюмерной или у Ивана Ивановича[52]. Но вам, кажется, ничего не понадобилось?

Лучших ободряющих слов никто не мог бы сказать. Константин Сергеевич и Василий Васильевич, оказывается, уже час сидят в театре, ждут условленного срока и следят (не говоря никому об этом), чтобы нам все дали из всех цехов театра.

Мы провели Константина Сергеевича и Василия Васильевича на их места. Рядом сели — мы этого не ожидали, не ожидали такого внимания к нашей скромной работе — О. Л. Книппер-Чехова, Н. А. Соколовская, Н. П. Хмелев, Н. П. Баталов, М. И. Прудкин, М. Н. Кедров, Н. Н. Литовцева. Е. С. Телешова, наши старшие товарищи по театру. Все они подходили и спрашивали разрешения посмотреть репетицию у Константина Сергеевича, а он адресовался к нам:

— Я сегодня не хозяин… я только зритель… как скажут режиссеры.

Разумеется, мы не протестовали. Было и страшно и лестно. «Пропадать, так уж сразу», — думалось нам.

Пришли и многие руководители цехов: Я. И. Гремиславский, И. Я. Гремиславский, М. Г. Фадеев, М. Ф. Репина, И. И. Гудков.

При такой аудитории за внимание и собранность актеров можно было не беспокоиться, и когда Константин Сергеевич, окинув еще раз пристальным взглядом всех присутствующих, очень серьезно спросил: «Можно начинать?» — ответная фраза режиссера звучала почти спокойно.

Зал на секунду погрузился в темноту, с тихим шелестом заняли свои места в этой темноте участники спектакля, которые должны были находиться на своих местах к открытию занавеса. Раздался удар гонга, вспыхнули желтые, белые, голубые фонари. И началось первое действие «Сестер Жерар».

Мягкий свет заката освещал площадь парижского предместья. Пристроившись к окну булочной, ждала хлеба очередь из бедняков. В глубине арки прохаживался полицейский.

Зевали за своими кружками с сидром два посетителя кабачка. Издалека доносился мелодический звон колокола собора, звонившего к вечерней мессе.

К. С. одобрительно прошептал: «Не плохо», и все вздохнули с облегчением.

В МХАТ все знали, что значит для Константина Сергеевича первое впечатление. «Если первая минута, когда открылся занавес, вас «пленила», — говорил он нам, — можно уже смотреть десять-пятнадцать минут неизбежную в каждой пьесе экспозицию». И как он помогал искать всегда эти первые минуты спектакля на своих репетициях, если мы, режиссеры, не угадывали их сами в своей предварительной работе!

Но вот первая «пауза» — живая картина — нарушена окликом появившегося в окне булочной хозяина: «Вы что, думаете, стоять здесь до завтра? Хлеба нет. И сегодня не будет… Ступайте по домам…»

Очередь приходит в движение, волнуется… Люди знают, что хлеб есть, что его прячут для тех, кто может заплатить подороже. Разжигает толпу Пикар, сыщик, переодетый уличным поэтом: проходят в кабачок закутанные в плащи маркиз де Прель и граф де Линьер, наблюдая обычную для тех дней сцену народного волнения. Толпу разгоняют полицейские, они же избивают Пикара, не разобравши, что это сыщик. По площади к кабачку идет компания страшного Жака и его матери, тетки Фрошар. Навстречу им попадается хромой Пьер. Происходит встреча двух братьев. В кабачке начинается попойка. Оказывается, это место в Париже пользуется дурной славой. Темнеет. Из провинции приходит дилижанс. Две девушки-сёстры Генриэтта и Луиза остаются одни на большой площади, ночью, в незнакомом им городе. Обе очень красивы, но одна из них слепая; в Париже знаменитый медик, их дальний родственник, должен вернуть Луизе зрение. Девушки — сиротки. Неудивительно, что их никто не встретил. Старика Мартэна, их дядю, усыпил, заманив в кабачок перед приходом дилижанса, все тот же Пикар. Против старшей Генриэтты заговор: она имела несчастье месяц назад понравиться маркизу де Прель на деревенском празднике в его имении в Нормандии, и он решил похитить Генриэтту для очередной оргии парижской знати.