Остальное мне рассказал Носарь. Когда старик К.-С. встал и пошел, мы решили, что больше нам тут делать нечего. Один только Носарь не хотел уходить. В конце концов мы ушли без него. Не знаю, чего он там увидеть надеялся. А было вот что: старый К.-С. постучался в первую же дверь и попросил напиться. Носарь говорил, что его впустила одна из тех старух, каких у нас в городе видимо-невидимо развелось. Восемнадцать стоунов[6] весу, туфли еле на ноги налезали, месяц, наверно, не мылась, в засаленном черном платье. Наверно, она его почистила и напоила чаем, а ему уж, наверно, было все едино, потому что Носарь не видел, чтоб он оттуда выходил.

Мы-то ушли, а Носарь остался. Я пошел было домой. И вдруг мне стало страшно. Бояться было нечего, мне ничто не грозило, но я побежал не домой, а совсем в другую сторону. Может быть, я не хотел идти опять по той улице, мимо пустых домов. А может — убегал от чего-то, что было сильнее меня. Только, братцы, я весь дрожал. Бежал я быстро и сделал порядочный круг: назад от Старого города, по краю оврага, а потом с ходу через мост. С моста я увидел Носаря — он все сидел на корточках. Я не стал на него глядеть и побежал дальше. У городской библиотеки я свернул и припустил к мебельному складу. Там я хотел остановиться и перевести дух, но что-то гнало меня вперед. Я знал, что мне ничего не будет. Знал, что старик К.-С. не донесет в полицию на меня одного, потому что нас было человек двадцать, но поделать ничего не мог. Когда я перебегал через дорогу, меня чуть не сшиб мотороллер.

На ругань водителя я обратил не больше внимания, чем на его шлем, как у космонавта, потому что, когда за тобой по пятам гонится тигр, тебя уж ничем не проймешь, особенно если не знаешь, что это за тигр и каков он из себя. Кажется, я отмахал без остановки мили три. Но и потом не сразу пошел домой, а свернул на окраинную улочку, чтобы отдышаться. Там я сел, прижав руки к груди, которая ходила ходуном под взмокшей от пота рубашкой, и стал сам с собой пререкаться:

«Какая муха тебя укусила?»

«Не знаю, старик, ума не приложу».

«Спроси, чего отмахал три мили, а говоришь — ума не приложу».

«Это просто инстинкт во мне заговорил».

«Ты уверен?»

«Я теперь ни в чем не уверен».

«Разве он не двуличный враль? Разве он не сам виноват? Чего ж ты беспокоишься?»

«Я не беспокоюсь. Просто не ожидал, что так выйдет. Вот и все. А пробежаться полезно, для здоровья».

«Послушай, старик, ты хочешь стать взрослым и ничего на свете не бояться. А что, если тебя огреют по башке бутылкой, или велосипедной цепью, или пырнут ножом?»

«Так то ж меня. Пожалуйста, сколько угодно».

«Ты трус. Ты сразу сдрейфишь. Выдержать удар всякий может, а вот нанести его — это потрудней. Надо быть решительней. Научись бить».

«Ну ладно, ладно. В следующий раз так и сделаю».

«Смотри же, старик, не то пропадешь. Об тебя будут ноги вытирать — так и останешься на всю жизнь Красавчиком, как назвал тебя сегодня Носарь».

«Ладно, полегче. Насчет Носаря знаю сам, этого я больше не позволю. Ни ему, ни другим. Морду разобью первому, кто меня так назовет».

«Вот и молодец».

Но я вовсе не думаю, что достаточно было мне потрепать самого себя по плечу, чтобы все забылось. И я не мог забыть об этом, когда валялся на солнышке в овраге, ожидая начала своей блестящей карьеры на поприще прокладки канализации.

Наконец явился дядя Джордж, и я понял, что больше уж мне не валяться на солнышке.

— Сапоги. Ему нужны крепкие сапоги, — сказал он моей старухе. Я сидел неподвижно, как манекен. — И кепка — терпеть не могу, когда рабочие ходят без кепок.

— Я куплю. А комбинезон тоже нужен? — спросила моя старуха.

— На моем участке — никаких комбинезонов. — Я думал, он сейчас скажет, что там, в канаве, нужно одно только голое достоинство. — Купи ему штаны покрепче — плисовые или молескиновые. Ему часто придется нагибаться или работать лежа, а я видеть не могу прорех.

— Куплю.

— Лучше молескиновые. Они, правда, тяжелые, зато прочные, и вид у него будет приличный… Придется ему там попотеть, мы ни для кого послаблений не делаем. Ты ведь не уронишь честь семьи, Артур?

Я что-то буркнул или, вернее, прорычал.

— Мы так тебе благодарны, Джордж! Поблагодари дядю Джорджа, Артур.

— Спасибо, дядя Джордж.

— Не подведи меня — вот лучшая благодарность. Не рассчитывай на то, что я твой дядя. Имей собственное достоинство.

Вот оно, начинается!

— Он не подведет, правда, Артур?

— И не подумаю.

— Ну то-то. Значит, скоро увидимся. Встань пораньше, ровно в семь будь на участке и, кстати, лучше приезжай на велосипеде.

— А трамвай чем плох? — спросил я.

— За проезд надо платить. И кроме того, может, придется съездить кое-куда по моему поручению — ясно?

Куда уж ясней! Братцы, я уже видел все с такой ясностью, словно глядел в сильный полевой бинокль. Раб, мальчик на побегушках, доверенный, лакей, пособник, рассыльный, козел отпущения, подхалим и все прочее. Не хватало еще только шлюх к нему приводить.

— Он возьмет велосипед, Джордж.

Мне вдруг пришло в голову, что моя старуха — идеальный образец женщины, которая не может сказать «нет», она готова наобещать золотые горы, как бойкий аукционист на торгах. Когда он сказал про велосипед, я взвился. Велосипед у меня был совсем новый, и я считал его самым ценным своим имуществом; красивый, яркий, низкий, сверхлегкий, он был моей гордостью, хотя я им почти не пользовался, потому что летом ездить на нем жарко, а зимой холодно. Но я не хотел, чтоб он валялся на участке или колесил по городу ради удовольствия и удобства дяди Джорджа. Не говоря уж о том, что я сам буду уставать и злиться, как собака.

— Мама, не поеду же я на гоночном велосипеде.

— Значит, у тебя гоночный? Что ж, мальчик, учись жертвовать все, что у тебя есть, на алтарь честного труда.

— Велосипед — ни за что, — сказал я. Моя старуха ошалело разинула рот и не могла слова вымолвить. — Придется ей купить мне какой-нибудь подержанный драндулет… Их сколько угодно…

— Ну, если хотите выбросить деньги… — начал дядя Джордж.

— Пускай возьмет мой, — сказал Гарри. Он только что вошел и с мрачным видом стоял в дверях. Паша оглядел его с головы до ног.

— Это тот молодой человек, который живет с тобой, Пег?

— Не живу, а снимаю комнату, — поправил его Гарри.

— Ну, понятно, — сказал дядя Джордж. — По-моему, теперь, когда мальчик устроен, нет надобности… Впрочем, это не мое дело. Ну, мне пора. Куча забот. Нет покоя честному человеку. Важное собрание, заседания двух комитетов, а потом — целая кипа писем… Мы — рабы демократии.

— Ну еще бы, столько дел, — сказала моя старуха. — Кстати, Мэри просила у меня швейную машину. Может, захватишь? Одну секунду, я сейчас вложу ее в ящик…

— У меня нет ни секунды, — сказал Великий Человек. — Нужно бежать. Знаешь что, пускай Артур ее принесет.

Наконец-то моя старуха не сказала ему «слушаю, сэр». В ней шла отчаянная внутренняя борьба. Да, братцы, у нее даже дух перехватило.

— Ладно, — сказала она наконец. — Я лучше ее сама принесу, а заодно подрублю для Мэри занавески.

Но ему это было, что слону дробина.

— Ей-богу, Мэри будет тебе очень признательна. Ну, до свидания.

И дальше, как пишут в пьесах: [Дядя Джордж выходит], — а мы с Жильцом получаем головомойку.

— Оба вы хороши! Одному поднесли работу на блюдечке, а он сидит и плетет какую-то чушь про паршивый велосипед, другой сует нос не в свое дело… За кого вы, черт возьми, себя считаете?

— За людей со здравым смыслом, — сказал Жилец. — Но незачем устраивать шум, я просто предложил мальчику свой велосипед.

— Ты потакаешь его капризам!

— Зато не стал бы потакать этому старому жулику, будь спокойна.

— Что это значит?

— А то, что ты готова была ему задницу лизать.

— Вот что, лучше перестань ухмыляться, не то плакать будешь, — сказала она мне. — А ты, капитан с разбитого корыта, оборванец несчастный, знай, что я готова один раз поступиться гордостью, чтобы вывести мальчика на хорошую дорогу…