— Желание выигрывать в соревнованиях, быть первым на экзаменах, дух соперничества, стремление вверх во что бы то ни стало — ты скажешь, что это нормально, да?

— Это человеческая природа, — отвечает она.

— А как называется, если кому-то плевать на вашу пляску победителей? Или, может, не совсем плевать, но не это главное. Тоже человеческая природа?

— Да, в своем роде.

— В другом роде, понимаешь? И это мой тип.

А она, кажется, ничего, эта девушка. Я даже думаю, что она верит, будто между такими, как она, и мной нет разницы.

— Ладно, не все ли равно? — Я еще выпиваю пива. — Давай потанцуем, пока я не протрезвел.

Мы идем на середину комнаты, и нас уносит древней, как сама жизнь, силой, извергаемой негром из трубы, которая рыдает, стонет, смеется, любит. Сейчас мой мозг закрыт для всего, кроме ритма и звуков. Ритм и девушка. Она начинает мне нравиться. Она даже могла бы мне сильно понравиться. Мозг и тело заливает зной желания. Похабство. Похабная толпа. Богатые папеньки и лживая жизнь. Мне здесь нет места. Пора уходить.

— …джаз как форма искусства, — долетают до меня слова Дориана, когда мы оказываемся рядом.

Похоже, он пересказывает тот бред, который я им выдал в кафе. Нелепость, но это стадо проглотит все, что угодно. Негритянская музыка захватила их так же, как меня, но скажите им это, и они сделают вид, что ничего подобного, что они поставили ее на место. На то место, которое она заслуживает. Раса хозяев, денежные мешки. Нужно показать этой девице, что меня им не опутать. Захочу и сбегу. Плевать я хотел на нее, вот так-то.

Пластинка кончилась. Она смотрит на меня, запрокинув голову.

— Ты танцуешь что надо, — говорит она.

Черт ее возьми. Дело не в цвете кожи… а в том, как я двигаюсь… белому не сравниться со мной в гибкости…

— Тебе не будет скучно? Ты уже многих здесь знаешь.

— Похабное стадо, — говорю я. — Шпана, как ни крути, лучше.

Я хочу, чтобы она что-нибудь возразила, но она смеется и гладит мою руку. Опять звучит музыка, и какой-то тип уводит ее танцевать.

Я выпиваю еще стакан и, не двигаясь с места, прислушиваюсь к разговору рядом. Фразы расплываются у меня в голове, кружатся и сплетаются в бессмысленные узоры. Слова всплывают, как пузыри, лопаются и растворяются в воздухе. Я плюхаюсь на пол со стаканом вина в руке и вдыхаю белую печаль сигареты.

Рядом садится девушка. Я не смотрю на нее. И ничего не говорю. Она может встать передо мной на колени, а я отвергну ее. Невозмутимый, как бог.

— Тебе нравится джаз, да? Он для тебя много значит?

Я думал, это Джун, а это какая-то другая девчонка.

— Мне все равно. Я слушаю его, только и всего.

— И все-таки он должен для тебя что-то значить.

Ну и дура.

— Все это иллюзия, — говорю я.

— Ты ни во что не веришь… совсем ни во что? — Она пьяно, с полузакрытыми глазами льнет ко мне.

— А что такое вера? — спрашиваю я.

— Человек должен во что-то верить.

— Например, в бога и прочую сверхъестественную чепуху?

Она морщит лоб.

— Не в бога. В такие вещи, как свобода, равенство, права простого человека.

— Это и есть самые дурацкие иллюзии из всех… кроме любви.

— Ты не веришь в любовь?

— Любовь — это похоть.

— Тогда ты должен верить в похоть.

— Я ни во что не верю, кроме джаза. Джаз — это любовь, любовь — это похоть, а похоть — ничто. Поэтому ничто — это что-то.

О черт! Какое мне дело до любви, и похоти, и джаза! Я замолкаю и гляжу на нее сквозь дым сигареты.

Кто-то вырастает передо мной, дым рассеивается, и я вижу, что это Дориан.

— Как же насчет картины? — спрашивает он меня. — Мне хотелось бы услышать твое мнение.

Я рассеянно оглядываю стены.

— Которая?

— Собственно говоря, она внизу.

Девушка берет меня под руку.

— Уходи, — говорит она ему. — Этот малыш мой.

Он не обращает на нее внимания.

— Я хочу, чтобы ты посоветовал, как ее назвать. Мы бы могли это обсудить, когда все разойдутся. — Он внимательно смотрит на меня из-под полуприкрытых век. — Я хочу, чтобы в названии было нечто космическое.

Неожиданно все предметы обретают четкость. Пришло мое время. Я вижу их четкими и отдельными от остальных.

— Назови ее «Пьяный мир», — говорю я. — Это должно подойти.

Девушка хихикает. Дориан смотрит на меня долгим, странным взглядом и отходит.

— Ты не одобряешь бедного Дориана, — говорит девушка. — Да, милый?

— Нет, — отвечаю я. — Не одобрять одно означает одобрять что-то другое. Это значит, что я должен верить в правильное и неправильное, а я не верю.

Все это иллюзии.

— Я в восторге от твоей философии, — говорит она. — Скажи мне еще что-нибудь.

Мне кажется, что у меня ясные мысли, и поэтому я ищу ясных слов.

— Ничто не может быть правильным, и ничто не может быть неправильным. Все существует в себе и само по себе. Все вещи существуют отдельно и независимо друг от друга.

Она прижимается ко мне.

— Я сейчас не чувствую себя независимо от тебя.

— Все мне чужое. Я отвергнут и одинок. Ничто не принадлежит мне, и я тоже никому и ничему не принадлежу ни в этом, ни в другом мире.

— А ты веришь в другой мир?

— Я не верю ни в кого и ни во что. Для меня нигде нет покоя и убежища.

Мы оба замолкаем, и я улавливаю обрывки разговора, плывущие в ритме мелодии с пластинки.

— Это как шум крыльев, — бормочу я печально, — как шум перьев, листьев, пепла, песка.

— Ты поэт? — спрашивает она.

— Это цитата.

— Что она означает?

— Ничего и все, — говорю я. — Как пепел, как любовь, как песок, как жизнь.

— Мой бедный, одинокий, — говорит она и начинает плакать.

— Ты пьяная.

— Миленький, мы оба такие замечательно пьяные, и девочка хочет пойти погулять.

Она, шатаясь, встает. Я беру ее за руку, и мы, спотыкаясь, идем к выходу. Она знает, где здесь что, а потом говорит:

— Давай не пойдем обратно. Давай немного поболтаем.

Она толкает какую-то дверь, и я ищу выключатель.

— Не надо, — говорит она.

Я наконец понимаю. Она тащит меня к постели, глубоко вздыхает, и ее руки обвиваются вокруг моей шеи. У меня такое же горячее, как у нее, тело, но голова будто сама по себе и совсем холодная. На этот раз я не чувствую ничего похожего на ненависть или любовь. Одну только досаду. Я вырываюсь из ее объятий и бросаюсь к двери.

Труба извергает насмешливо-циничную мелодию, когда я выбегаю в переулок. Дома с обеих сторон раскачиваются. Земля уходит из-под ног. Я смотрю наверх и вижу небо, испещренное пятнами кружащихся звезд. Ничего прочного и правдивого во всей вселенной. Дорога вздымается и сбивает меня с ног. Я оказываюсь на четвереньках. Встаю, и поединок начинается сызнова… Как пепел, как песок, как жизнь… нет для меня убежища.

Хватит, не беги. Что за спешка? Все равно идти некуда. Гуляй себе. Некуда, совсем некуда идти.

Огни молочного бара притягивают меня с другой стороны улицы. Вот я уже на пороге и в нерешительности останавливаюсь. Одно приключение позади, стоит ли начинать другое?

Два коротких шага, и что потом? Кого я там встречу и чем кончится эта встреча? «Мальчики, мальчики, избегайте греха. Избегайте плохих компаний, как всеуничтожающего огня».

Но пока разум тянет меня назад, ноги делают роковой шаг вперед.

Не видно ни Денизы, ни кого-либо другого, с кем я хорошо знаком. Я сижу один за столиком и смотрю, как желающие-поверить-что-они-живые ребятишки, подобно привидениям, двигаются по воле автомата.

Я будто в первый раз оглядываю знакомые побеленные стены… Имена, нацарапанные мелом или губной помадой, имена влюбленных внутри пронзенных сердец. Выше пятно от красного вина, как расплывшийся крест, с которого стекают красные капли. Расползшийся образ страдания. Горький вкус поражения, уксусная пустота.