Проклятое место, ловушка. Тот самый стол, за которым юноша, то есть я, сидел в тот самый вечер, когда ему исполнилось семнадцать, и посасывал кока-колу, расслабленный, не ожидающий ничего плохого…

— Эй, приятель, откуда у тебя такие туфли?

— Дед Мороз положил в чулок.

Открывается дверь, и входит мужчина. Коренастый, с тяжелым взглядом, будто охватившим сразу весь зал и переходящим от стола к столу, с лица налицо. Официант опускает блокнот, слов не слышно, одна невнятица, замирает даже автомат.

Юноша, пригнувшись, посасывает кока-колу и играет в спокойствие. В дверной проем ему видна улица. Дождь стремительными потоками несется по асфальту, стекает с большой черной машины, что стоит у тротуара… Фараон может прийти сюда за кем угодно. Они не могли узнать: он ни одной душе не проболтался о взломе. А больше за ним ничего нет… если только они не нашли кастет.

Он поднимается из-за стола, нашаривает в кармане монету и с деланным безразличием, не торопясь, идет к музыкальному ящику. Небрежно просматривает список песен. Вспыхивают радужные огоньки, когда он трогает переключатель… Краденые вещи лежат в комнате на самом виду, чтобы их нетрудно было найти. Хорошо еще, что он успел потратить почти все деньги.

Тяжелая рука ложится ему на плечо, и он оборачивается. Великан отгибает воротник пальто, ярко блестит значок.

— Полиция. Идемте, пожалуйста, со мной.

Он делает отчаянную попытку вырваться. Напрасно.

— Может быть, напоследок одну коротенькую.

— Нечего. Двигайся. Я не собираюсь возиться с тобой до ночи.

Он отвечает пошел-ты-к-дьяволу жестом скорее для публики и выходит, рука фараона лежит на его плече.

Всего несколько тяжелых и холодных капель падают на него, пока они пересекают тротуар к ожидающей машине. Детектив пропускает его вперед, потом залезает сам на переднее сиденье, и шофер, тоже из фараонов, трогает машину с места. Опять в каком-то злобном отчаянии хлещет дождь. Дворники шуршат и щелкают, и через мокрую арку видна извивающаяся дорога, похожая на черное, выходящее из моря чудище. Шурш-шурш, щелк-щелк, парню из бара сегодня семнадцать.

Эта мысль застревает у него в мозгу на все долгие дни до суда. И вот он сидит, прислонясь к стене, и ждет своей очереди. С одной стороны жирный полицейский стережет выход, с другой — зарешеченное окно.

Парню из бара сегодня семнадцать, ты погулял, теперь давай плати… Семнадцать, семнадцать. Парню сегодня семнадцать.

Настоящая ловушка, этот день рождения. Один раз хотел отпраздновать. Дурацкое торжество. Ну и детектив. Теперь получай, что заслужил, — вот тебе наконец-то настоящий подарок… Расплачивайся за кастет, который они нашли, за вещи в комнате и нож под подушкой… Ты сошел с ума, парень, совсем сошел с ума… Сгореть бы им в адском пламени!

Семнадцать, семнадцать, погулял, теперь отвечай. Неплохо для семнадцати…

— Эй, парень. Пора идти.

Ну и ну, опять этот толстяк Робинсон. Я-то думал, он отделается рапортом, ан нет, притащился-таки в суд. Дорогой ты мой старик, ангел ты мой хранитель, надзиратель мой. Сколько же забот было у тебя с тех пор, как мальчик бросил свою расчудесную работенку и стал порхать из общежития в комнату, из комнаты в другую.

— Слушай меня, — говорит он. — Не умничай с судьей. Держи рот на запоре, понял? Говори только, когда спросят. Запомни, отвечать на вопросы надо вежливо, не забудь добавлять «сэр», и все будет в порядке. Я буду сзади.

Они входят в зал, и фараон просачивается вслед за ними. Подсудимый сидит рядом со старым Робинсоном — длинноволосый юнец и толстяк… И сокрушается, что не может сидеть в одиночестве и быть центром внимания. Как Марлон Брандо, как настоящая шпана, который цедит слова уголком рта.

Быстро семенит судья по делам несовершеннолетних, стараясь придать себе важный вид. Не получается. Такой коротышка не может внушить уважения. Все встают, юноша тоже, и оказывается, что он тут едва ли не выше всех. Судья движется к своему месту и опускается на скамью, стоящую на двух толстенных юридических фолиантах. Он сел, и все тоже садятся.

Многозначительная тишина прерывается хихиканьем. Иегова поднимает глаза. Крыло ангела-хранителя упирается подсудимому в ребра. Процедура начинается.

Первым дает показания фараон, арестовавший его. Предъявляет кастет, нож, краденые вещи. Потом он садится на место. Вызывают ангела-хранителя, и тот с шумом вскакивает на ноги.

— Ваша честь, у Департамента опеки несовершеннолетних было много хлопот с подсудимым с тех пор, как он оставил Свонвью, куда был направлен в возрасте девяти лет после того, как обвинялся и был признан виновным во взломе и краже. Там он получил неплохое образование, и ежегодные табели свидетельствуют о том, что он не глуп. Об этом времени вам, Ваша честь, представлен рапорт Департамента. В начале прошлого года он был освобожден и передан под мое наблюдение. Департамент подыскал ему хорошее место в солидной фирме и определил в общежитие. К сожалению, даже в таких условиях ничего хорошего из него не получилось. Без моего ведома он сбежал из общежития и бросил работу. Я потерял с ним контакт и не видел его вплоть до того момента, как был уведомлен, что его забрали по обвинению в угоне машины. Он был осужден на шесть месяцев тюрьмы для несовершеннолетних. После его освобождения я вторично подыскал ему работу и приличное жилье, но он снова сбежал. Я узнал, что он живет в поселении аборигенов, где завел дружбу с самыми нежелательными элементами. Он сам на четверть абориген, и потому они разрешили ему остаться с ними. Однако через несколько недель он покинул лагерь и перебрался в город. Здесь он снял комнату, но не исправился и не попытался найти работу. Вместо этого он зачастил в молочный бар, который хорошо известен полиции как рассадник преступлений. Я уже отмечал, что подсудимый умен и легко мог бы найти себе работу, если бы захотел, но он с презрением отталкивает любую помощь. Я искренне считаю, что он один из наших самых трудных. Сэр, могу ли я вручить вам заявление, которое он продиктовал мне, находясь в предварительном заключении?

И он вручает судье две отпечатанные на машинке страницы. Судья напяливает очки и изображает на лице глубокую задумчивость. Уличный шум заполняет зал суда. Фараон шаркает огромными ногами. То и дело кто-то кашляет. Слышно чье-то тяжелое астматическое дыхание.

Судья разглаживает лоб и поднимает глаза.

— Подсудимый, займите, пожалуйста, свидетельское место.

Никакого специального свидетельского места нет и в помине, значит, он просто должен подняться и сделать шаг вперед.

— Вы пишете в своем заявлении, что не верите в бога?

— Ну.

Ангел-хранитель толкает его в бок.

— Нет, сэр.

— И поэтому вы не хотите присягать на Библии?

— Нет, не хочу.

— Тогда дайте честное слово, что будете говорить правду.

— Я? Честное слово?

И опять Робинсон толкает его в бок.

— Хорошо, сэр.

— Вот так-то лучше. Почему вы совершили преступление?

Он отчаянно хватается за брошенную ему соломинку надежды.

— Я не мог найти работу, не было денег. Я хотел есть, и надо было платить за комнату.

— А вы пытались найти работу?

— Нет.

— Зачем вы взяли одежду?

— Моя совсем истрепалась и вышла из моды. Я не хотел выделяться из толпы. Вы знаете, как они смотрят, если кто плохо одет.

— Надеюсь, ты правильно ответишь на мой вопрос. Чувствуешь ли ты себя виноватым в том, что сделал?

— Нет. Я голодал, и мне надо было платить за комнату. У этих праведников есть все, что нужно и мне, и даже намного больше. Они живут в роскоши.

— Что значит слово «праведник»?

— А, обыкновенные люди, те, кто любит работать и все прочее.

— Ты говоришь так о порядочных людях. — Он опять читает что-то в бумаге. — И воспитатель, и полицейский — оба утверждают, что у тебя в комнате большая коллекция грязных книжонок — всякая там уголовщина. Тебе нравятся такие книги?

— Раньше я думал, это то, что надо. Теперь мне скучно их читать. Я теперь вообще ничего не читаю.