— Бабушка Миро умирает…

Мы все бросились к ее дому. Там уже было полно народу. Бабушка лежала неподвижно. Вдруг открыла глаза, посмотрела на миссис Хету и прошептала:

— Ну-ка, плутня старая, раздай карты.

Вокруг постели расселись старухи, и началась игра. Чтобы порадовать бабушку, играли все: мужчины на кухне — в покер, дети в соседней комнате — в «Чур, моя!». Играли даже на лугу у окна бабушкиной комнаты, чтобы ей было видно.

Женщины клали карты прямо на одеяло, шутили, смеялись, никто не плакал. А миссис Хета, как всегда, приговаривала:

— Опять жульничаешь, Миро! — а сама косила одним глазом, заглядывая в бабушкины карты.

— Все равно ничего не увидишь, шельма старая! — Бабушка закашлялась. — Не выиграть тебе этот кон. Вот, смотри-ка!

И выложила на стол три туза.

Старухи прямо глаза вытаращили. А миссис Хета посмотрела в свои карты, улыбнулась, смахнула слезу и сказала:

— Жульничаешь ты, Миро. У меня на руках два туза. А в колоде всего четыре. Как же у тебя три оказалось?

Все засмеялись. Бабушка и миссис Хета затеяли перепалку.

— Сколько можно жульничать, Миро?! — кричала миссис Хета.

Бабушка ей в ответ:

— Не я жулик, а ты. Сама видела, как ты из-под одеяла карту вытащила. — И тихонько засмеялась. А в глазах — слезы. Так с улыбкой она и умерла.

Наступила тишина. Миссис Хета поцеловала бабушку, взяла из ее рук карты.

— Ну и плутня ты, Миро. Страшная плутня.

Бабушку похоронили на холме, где покоятся ее родственники. Миссис Хета раскладывала для бабушки пасьянс прямо на крышке гроба.

Сама она умерла в том же году. Ее похоронили рядом с бабушкой, чтобы и на том свете они могли играть в карты и переругиваться.

— Опять жульничаешь, Миро…

— Сама жульничаешь, шельма старая…

Нынче воскресенье. Семейство Симмонсов только что вернулось домой с пикника. Все немного устали, но это приятная усталость. Хорошо съездили.

По воскресеньям, после утренней службы в церкви, Симмонсы обычно едут за город, прихватив корзину с бутербродами и прочей снедью. Еще в Англии они привыкли к таким пикникам, и понятно, что, переехав три года назад в Новую Зеландию, они не изменяют своей традиции. Соседи уже привыкли видеть, как старенькая машина весело катит со всем семейством за город. И мало кто обращает на это внимание. Только в соседнем доме, где живет семья Херемаиа, шесть пар глазенок каждый раз тоскливо провожают машину. По воскресеньям дети скучают: ведь Симмонсов нет дома. Целый день они слоняются по двору, одним им не играется, в конце концов начинают ссориться. А к вечеру все шестеро, словно галчата на ветке, уже сидят на заборе, за которым начинается двор Симмонсов, ждут, когда соседи вернутся: ведь Симмонсы их друзья.

А сегодня на заборе никого нет. Пусто во дворе, тихо в доме. Не видно радостных ребячьих глаз, не слышно привычных возгласов:

— Ну как, хорошо съездили?

— Миссис Симмонс, не осталось ли у вас бутербродов?

— Эх, вот бы нам с вами прокатиться…

Но на этот раз — тишина.

Вот из машины выходит Салли Симмонс, за ней двое ребятишек — Марк и Энн.

— Марк, бери корзину, неси в дом, — командует мать, — а ты, Энн, захвати коврик. Джек, постарайся побыстрее управиться с машиной, а я пойду чайник поставлю.

Джек кивает, провожает взглядом жену и детей, потом ставит машину в гараж, аккуратно запирает все дверцы, улыбается чему-то про себя, и взгляд его падает на соседский дом. Из окна спальни на него во все глаза смотрит маленький Джимми Херемаиа. Улыбка на лице Джека становится еще шире. Он запирает дверь гаража. Так оно надежнее, а то как бы потом жалеть не пришлось. От соседских ребятишек только и жди озорства.

И, довольный собой, Джек Симмонс направляется по тропинке к дому. У дверей снимает обувь.

— Салли, я успею до ужина принять душ?

— Конечно, дорогой, только сначала бы чаю попил.

Он заходит на кухню. У коробки с печеньем крутятся Марк и Энн, а Салли их отгоняет. На столе два стакана молока для детей, а себе и мужу Салли заваривает чай.

— Все готово! Марк! Энн! Живо за стол.

Дети усаживаются.

— Интересно, куда они все подевались? — нарушает молчание Марк.

— Кто? — спрашивает Джек.

— Ну, Джордж, Хенаре, Анни.

— Ужинают, должно быть, — говорит Салли.

— А потом, бог даст, спать улягутся, — подхватывает Джек и подмигивает жене. Та шутливо толкает его локтем. Им отлично известно: дети в семье Херемаиа рано спать не ложатся. Слава богу, что они пока весь дом не заполонили. При одной только мысли о них Джек морщится. Хоть сейчас можно отдохнуть в тишине и покое…

Джек Симмонс никогда бы не сказал, что недолюбливает соседских детей. Наоборот, они даже нравились ему, но в их присутствии он всегда бывал настороже. Господи, ведь когда он узнал, что соседями будут маори, то приготовился к самому худшему. Но чем это «самое худшее» может оказаться, ему так никто и не объяснил. В данном случае это дети Херемаиа. И заметьте, временами ребятишки вели себя очень хорошо, тогда Джек бывал с ними ласков и смутная тревога покидала его. Но порой… нельзя сказать, что они ему досаждали, но уставал он от них изрядно. Разве объяснишь внезапную перемену их настроений и поведения! Иногда они очень милые, иногда — нет. То добрые, то жестокие, сегодня говорят правду, а завтра обманывают, щедрость у них уживается с жадностью. Их воспитывали добрыми христианами, но понятия о Добре и Зле были у них весьма относительными. Каждое воскресное утро Джек Симмонс видел, как они гуськом, один за другим, идут в церковь. На тщательно вымытых мордашках сияют улыбки. Джек лишь вздыхал, удивляясь, как такие с виду невинные ангелочки могут превращаться в сущих дьяволят. Нет, должно быть, ему их никогда не понять.

Взять, к примеру, Джорджа, старшего сына Херемаиа: одиннадцать лет, мальчонка симпатичный, вежливый, услужливый. Хорошего в нем много, да вот только на руку нечист и уж очень любит маленькими помыкать. Последний налет на курятник Симмонсов — дело рук Джорджа. Джек в этом не сомневался, он как-то увидел яркие петушиные перья на голове Джорджа, когда тот играл с ребятами в ковбоев и индейцев. Джордж был самым сильным и задиристым мальчишкой на улице, поэтому ребята поменьше тянулись к нему. И трепетали от страха, когда индеец Джордж вступал на военную тропу: ясно, что ковбои тогда проигрывали. А попробуй подстрели его — он ни за что не согласится, что его убили. Но если его стрела кого заденет, тут уж не спорь, падай. Иначе возьмет в плен и придумает страшные пытки. Падай, со стоном схватившись за сердце, и терпи, пока Джордж «скальпирует» тебя.

Хенаре на год младше, а повадки — что и у старшего брата. Тоже в играх больше проявляются. Все кругом зовут Хенаре не иначе как «надувала». Какую бы игру ни затеяли, всегда Хенаре в выигрыше, всегда сжульничает, вокруг пальца обведет.

Например, играл с Марком в камешки, вдруг достает большой, с теннисный мяч, шарик и, конечно, выигрывает, все камешки Марка перекочевывают к нему. В этом что Джордж, что Хенаре одинаковы: честно играть они будто не умеют. Правда, Хенаре себя несколько реабилитировал, вернув Марку камешки, но ведь так он поступил только потому, что с ним все перестали водиться, а ему хотелось играть. Ну Марк, конечно, снова проиграл.

— Почему ты с ним играешь? — спросил как-то Джек сына.

— Потому что он мой друг!

— Но он тебя обманывает.

— Все равно, он мой друг. Он сказал, что скоро ему надоест играть в камешки и он мне даже свои отдаст. Вот. Друг он мне.

Таких мелких недостатков у детей Херемаиа хватало, и с ними можно еще как-то мириться, но было у них две черты, которые Джек не выносил: чрезмерное любопытство, из-за которого ребята могли взять без спроса любую вещь, и бесстыдство, с которым они отрицали потом свою вину.

Например, Джек как-то спросил, не знают ли они, куда пропал его велосипед. Он подозревал, что это их рук дело, но искренние улыбки, вздохи, слезы в нужный момент кого угодно убедили бы, что они не виновны. Да разве им в голову могла прийти такая мысль?!