— И что они с тобой сделают? — рассеянно спросил мой друг.

— То же, что всегда делали со своими покойниками: положат труп в выдолбленный ствол.

— Неужели там сохранились деревья? Разве шахтеры не свели весь лес?

— Они засунут меня в канализационную трубу.

— Боже мой, какой позор!

— А если около церкви? — шепнул я. — На церковном дворе достаточно места.

— Надо быть святым, чтобы упокоиться там. Извини, но правила есть правила.

Какая жалость, что нет чернокожих святых, и похоже, мир и дальше будет обходиться без них.

Все-таки я зря беспокоил епископа: обращаться за помощью следует лишь к тому, кто действительно в состоянии что-то сделать, например… ну конечно, к королеве! Уверен, достаточно будет заикнуться о моем затруднении, и целый мир и все ее смиренные подданные узнают, что королева помогла мне упокоиться, как подобает христианину.

Мне прежде не доводилось бывать во дворце.

В этом не было нужды, не то я навещал бы королеву почаще. Прошло немало времени с тех пор, как мы познакомились, — она совершала тогда поездку по резервациям для аборигенов и… я даже пожал ей руку. Она, несомненно, меня помнит, потому что я преподнес ей рисунки на древесной коре, очень большие, с изображением наших мифологических предков и древних обрядов. Кое-кому из старейшин Риратжингу не понравилось, что я предаю в чужие руки святыни племени, и с той поры они прозвали меня Могвои, духом-отступником. Как бы то ни было, королева оценила подарок и вежливо улыбнулась. Я полагал, что при новой встрече она опять мне улыбнется, однако вид у нее был угрюмый и неприступный.

— Повторите номер вашего жетона громко и отчетливо, — произнесла королева. Такой жетон носил на шее мой отец десятилетия назад. Хотя в то время ни он и никто другой не умел разбирать цифры. Королева говорила как-то странно. Не только голос и манеры, самый облик ее изменился до неузнаваемости. Лишь голова осталась похожа на прежнюю, но она помещалась на внушительном пьедестале в виде картотечного шкафа и была совершенно неподвижна. Собственно говоря, я тут же сообразил, что вижу просто бюст королевы, установленный на компьютере. Когда я приблизился, она завопила:

— Не задерживайте программирование. Сформулируйте вашу задачу!

— Я не хочу отправляться на остров мертвых Бралгу.

— Почему? Там находятся все ваши прародители.

— Но это вне ваших владений, ваше величество.

— В таком случае — местный водоем, ведь там вам положено находиться?

— Он загрязнен сточными водами и химикалиями с той поры, как вы открыли рудник.

— Субъективные оценки не допускаются.

— Я прошу…

— Повысить арендную плату, я полагаю.

— Нет, всего лишь три фута на шесть футов.

— Законы собственности незыблемы; не препятствуйте прогрессу.

— Пожалуйста, всего три на шесть!

— Вопрос будет передан на рассмотрение Королевского совета; он заседает на пятом году каждого десятилетия.

Наверное, не следовало беспокоить никого из них. У белых хватает своих забот. В конце концов, какой смысл надоедать людям?! Ты играл свою роль, пока был жив, а после смерти радуйся, если живые просто вычеркнут тебя из памяти. Вот бы моим соплеменникам понять это! Но вряд ли они способны постичь всю глубину этой мысли. Пока, во всяком случае. Они приближаются ко мне, будто ничто и никогда нас не разделяло, и озабочены точным выполнением всех обрядов. Их тут множество. Они снарядят мою душу в путь так, словно я никогда не слыхал ни про святой крест, ни про бога. Возможно, так и должно быть. Звуки диджериду и юбара набирают силу. Раньше это был не более чем шепот, долетающий с ветром с открытого моря издалека, с Бралгу. Теперь они совсем рядом, подобные реву урагана, и не утихнут много дней и ночей.

Уже скоро меня положат в… Если не окажется поблизости дуплистого дерева, сойдет труба или большой бак из-под бензина. Пусть завернут хоть в лист кровельного железа. Теперь это не имеет значения.

Едва ли они отправят меня в Бралгу. Когда человек умирает, рассказывают старики Риратжингу, его дух разделяется на три части: одна уходит в Бралгу, чтобы присоединиться к прародителям, другая опускается на дно тотемического водоема и ожидает нового рождения, а тем временем третья, называемая Могвои, блуждает по землям племени. Нет, в Бралгу меня не допустят. Тем лучше. После всего, что случилось со страной и народом Риратжингу, нелегко будет встретиться с прародителями. Племенные водоемы засыпаны; но если бы какой-нибудь и отыскался, я не хотел бы ждать там и рождаться заново. В конце концов, ради чего снова жить в этом мире, если даже холмы и скалы отняты у твоей земли. Нет, я стану Могвои, духом-отступником, скитающимся по свету, и время от времени я буду являться тем, кого знал при жизни, чтобы им тоже не ведать покоя.

Давно зашло солнце, и на далекую деревушку Итаи опустилась ночь. Котени зажгла лампу-молнию, поставила посреди циновки, где сидел ее муж, Коро, и курил — табак ему заменяли листья лугу. Бросив на мужа быстрый взгляд, она села напротив и, не отрываясь, стала смотреть на огонь. В комнате было тихо. Пахло листьями лугу. Будто оглушенные тишиной, они погрузились в свои мысли. О чем они думали? О своей еще короткой семейной жизни? О ребенке, который скоро родится у Котени? О завтрашнем дне или о следующем? Наконец Коро прервал молчание.

— Котени, — тихо окликнул он, но жена отозвалась не сразу.

— Ты что-то сказал?

— Да… О чем ты думаешь?

— Так… Ни о чем. — Она улыбнулась. Потом добавила: — Вспомнила вечер, когда впервые пришла к тебе за бетелем.

— Не об этом сейчас надо думать. Это все в прошлом. Вот где взять денег, чтобы уплатить налог, ума не приложу.

— Ой, меньше месяца осталось, — испугалась Котени. — Не уплатим — посадят в черный дом[18]. В прошлый раз гавана[19] сжалился и дал отсрочку тем, у кого не было денег. Теперь новый срок подходит.

Сборщик налогов приезжал к ним в деревню раз в полгода.

— Я придумал, — сказал Коро. — Ты останешься в деревне и будешь заниматься домом и огородом. Я поеду в Мамай искать работу. Твой дядя, что водит трактор на ферме у европейцев, говорит, что за своих рабочих налог платит хозяин. Вот он за меня и заплатит. А я буду работать, скоплю денег и уплачу за тебя.

— Хорошо придумал, — похвалила жена, — но сможешь ли ты подыскать работу? Ведь ты никогда не работал на белых и ничего не умеешь делать.

— И то верно. Но я попробую. Ведь такие же, как я, едут и находят. Может, где работник по дому нужен. Твой дядя сказал, что в Мамай приехал какой-то белый с женой и двумя детьми. И работника еще не взял. Надо спешить, не то кто другой займет это место.

Жена посмотрела на него и, помолчав, сказала:

— Хорошая мысль. И деревня недалеко. В конце недели ты сможешь бывать дома. Очень хорошая мысль. Завтра и иди.

На следующий день уже на каучуковой плантации Коро расспрашивал, где живет новый белый господин. Ему показали. Дом ничем не отличался от других, в которых жили белые люди. По тропинке среди каучуконосов он поднялся на холм. Когда он поравнялся с домом, вдруг отчаянно заколотилось сердце. Он старался припомнить хоть те немногие английские слова, которые были в ходу среди односельчан, работавших на белых. Как это трудно — заговорить с белым господином.

Маленький мальчик, увидев Коро, крикнул:

— Мама! Папа!

Что случилось, Майкл?

— Сюда идет туземец.

Родители вышли из дома. На крик выбежала Рут, младшая дочь, посмотреть, что происходит. Они глаз не сводили с туземца, который робко шел навстречу.

— Почему он не глядит на нас? — спросила Рут.

— Кто его знает, — смеясь, ответила мать.

Коро отводил взгляд: он боялся, что по его простодушному лицу они все сразу поймут. Никогда еще он не чувствовал себя так неловко. Никогда еще ему не приходилось говорить с белыми. Даже со сборщиками налога, которые регулярно появлялись в деревне. Готов сквозь землю провалиться. Но мысль о деньгах для уплаты налога была сильнее стыда и страха. Он должен получить работу. Вперед вышел мистер Джоунз. Крупная фигура, массивное лицо — все в нем подавляло Коро. Сердце так и выпрыгивало из груди.