Правда, муж Киры Петровны, бывший военный, как-то раз, возмущенный тем, что я с утра до вечера крутил на проигрывателе модную тогда песню «Глупый Иванушка» в исполнении оркестра Карела Влаха (эту джазовую мелодию, известную теперь как позывные диснеевских мультиков, хор начинал с имитации смеха – «ха-ха-ха-ха-ха!

хи-хи-хи-хи-хи!»), поднялся к нам и сказал моим родителям:

– Советую вам показать Толика психиатру. Что за музыку он слушает: Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Это ненормально...

Тем не менее по окончании щколы у меня в аттестате стояла твердая тройка по немецкому языку.

А при поступлении в институт выяснилось, что я должен сдавать экзамен по немецкому языку. Что делать? Я абсолютно ничего не знал по немецки, кроме «Хенде хох!» и «Гитлер капут!». Кира Петровна летом уезжала с семьей на отдых в Кисловодск и потому частным образом подзаняться со мной не могла, но порекомендовала меня своей знакомой, настоящей немке, приехавшей в Баку из Калиниграда. Три раза в неделю я ходил к немке на занятия и в конце второго месяца мы уже разговаривали с ней только на немецком. К экзамену я вроде был готов.

И вот я беру билет, получаю текст для перевода и начинаю переводить текст. Название «Panther» я перевожу почему-то как «Рантье» и дальше идет сплошная мистика, вроде : «шерсть на рантье встала дыбом, он зарычал, пригнулся для прыжка, из пасти стекала слюна...» и т.д. Когда я стал читать перевод экзаменатору (а я попал к преподавателю института Арутюнян), она вначале рассеяно слушала меня, а потом вдруг насторожилась:

– Кто, простите, впился когтями в дерево?

– Рантье, – сказал я.

– Откуда он взялся?

– А вот сразу в названии, – показал я на «Panther». – Рантье...

– Прочтите внимательно.

Я прочитал внимательно:

– Рантье...

– Где вы видите букву «R» ? – спросила Арутюнян.

– Вот она, – показал я на букву «P».

– На русском она ЭР, а на немецком?! – внимательно смотрела на меня Арутюнян.

И тут я вышел из сомнамбулического состояния и ясно увидел букву «Р».

– Пантера, – сказал я упавшим голосом, понимая, что провалил экзамен.

– Странно, что вас не насторожил перевод, – сказала Арутюнян. – Как может рантье рычать, бить хвостом о землю?

– Ну, я думал, это аллегория – зверинное лицо капитализма, – честно объяснил я.

Арутюнян посмотрела на меня, усмехнулась и поставила мне пятерку.

Я часто вспоминаю этот экзамен – ведь даже если б мне поставили четверку – я бы не попал в интситут, не набрал необходимый бал. А пятерка по немецкому меня спасла. Спасибо Арутюнян!

На письменном русском я выбрал вольную тему: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь». Быстро написал трафаретные газетные фразы того времени и во время проверки некоторые слова у меня вызвали сомнения – я был не силен в грамматике. Улучив момент, я обратился к соседу по парте:

– «Мощь» с мягким знаком?

– Так она же на шипящую! – ответил сосед.

«Ну и что?» – думаю я. Выбрав удобный момент, шепчу:

– Ну и что, что на шипящую?

– Женского рода! – отвечат сосед.

– Ну и что? – не отстаю я.

– Значит с мягким! – наконец отвечает мне сосед.

Точно таким же образом мой сосед по парте исправил еще несколько ошибок в моем сочинении и я благодаря этому запомнил на всю жизнь еще несколько грамматических правил. И получил 4 по сочинению.

Экзамен по химии я сдавал своей тете, двоюродной сестре своего отца, тете Наде. Она тяжело вздохнула и поставила мне пятерку.

По физике я неожиданно для себя получил тройку, по математике четыре, хотя железно рассчитывал на пятерки. Дело в том, что экзамен по математике я должен был сдавать своему соседу по дому, Стасу.

Он время от времени выходил поиграть вместе с нами в волейбол, ни с кем не был близок и никто во дворе не знал, что он преподает в АзИИ (Азербайджанском Индустриальном Институте) математику. А выяснилось это совершенно случайно: наш сосед Игорь Семенов, трудный подросток, как теперь говорят, работающий на заводе им. лейтенанта Шмидта сталеваром и отлично играющий в волебол, решил поступить в АзИИ на вечернее отделение.

Экзамен по математике должен был сдавать за него его родственник, преподаватель математики из университета, Арик. Переклеили фотографию в экзаменационном листе, и Арик пошел на экзамен. Взял билет и, поскольку он куда-то опаздывал, то попросил разрешения сдавать экзамен без обдумывания. Экзаменатор согласился. Арик мигом на доске решил задачку и пример и доказал теорему. Экзаменатор дал Арику еще одну задачку и Арик рассказывал нам потом, что эта задачка его насторожила, так как выходила за рамки программы для вступительных экзаменов.

– Ну, я ее все же решил, чтоб не тянуть время, – рассказывал нам Арик, -а этот тип смотрю дает мне еще один пример на дифференциальное исчесление. Точно знаю, что у нас в университете это входит в программу первокурсников, но, думаю, вдруг в АзИИ другие требования и на всякий случай решаю пример. Тогда он мне сует ряды Фурье! Это точно на втором курсе у нас!

Посмотрел я на него – он выдержал мой взгляд и спрашивает:

– Можете доказать?

– Я говорю – могу! – доказываю ему. Он мне еще вопрос, уже явно не абитуриентский, я отвечаю, он еще, уже из теоретической математики – тут мы с ним схлестнулись, он говорит.

– Прочтите последний «Весник», там есть эта формула в теории упругости и пластичности...

А я говорю:

– А в материалах Института Физики Академии наук совсем другое решение...

Он говорит:

– Я проверю это и сообщу Вам.

– Каким образом сообщите? – спрашивает Арик.

– Через Игоря Семенова! – говорит он.

И ставит мне тройку.

– А тройку за что? – обалдел Арик.

– А за то, – говорит преподаватель, – что Игорь Семенов – мой сосед и сам мог ко мне прийти, тройку ему я и без вас поставил бы, а на вечернее отделение тройки вполне достаточно. Пройдет.

Оказалось, это был наш сосед Стасик.

И вот когда я поступал в институт и Стас иногда помогал мне в решении трудных задачек, мы договорились с ним, что на экзамене я должен буду дождаться, когда он освободится и позовет меня. И чтоб ни к какому другому преподавателю я не шел, даже если меня будут зазывать – надо говорить, что пока еще не готов к ответу. Но, как назло, когда я уже был готов, пришел завкафедрой, вызвал куда-то Стаса, и я сидел и сопротивлялся приглашениям других экзаменаторов и в конце концов попал к очень неприятному экзаменатору, по внешнему виду типичному шизику-физику и в результате сурового допроса вырвался от него с четверкой вместо запланированной пятерки.

И теперь, вспоминая свои вступительные экзамены – немку Арутюнян, свою тетю, неизвестного знатока грамматических правил, я думаю, как все было четко продумано кем-то там, наверху, цепь всех этих совпадений, накладок и удач, в результате которых я набрал проходной бал, стал студентом и избежал ненавистной мне с детства армии.

Я понял, что я и армия несовместимы, еще в 1944 году, когда впервые попал в пионерский лагерь в Грузии, в Коджорах. Я жутко тосковал по дому, постоянная боль была у меня где-то за грудной клеткой, никакие мероприятия – костер, игры, кино – не могли отвлечь меня от этой боли. А вид бодрых и нормально чувствующих себя в лагерных условиях незнакомых мне до этого ребят, их, на мой взгляд, грубые забавы еще более усугубляли мое состояние. И когда в один из ближайших воскресных дней приехала в лагерь мама проведать меня, я, не стесняясь слез, уговорил-таки ее забрать меня домой.

Поэтому армию с тех пор я ассоциировал с лагерем в Коджорах, где в одном помещении должно жить много незнакомых мне людей, где неизбежны драки, вонь, строгий режим и диктат сильного. Поэтому я знал, что во что бы то ни стало должен поступить в институт, где есть военная кафедра, не важно в какой, лишь бы избежать армии. И так я поступил в Азербайджанский индустриальный институт (АзИИ), на нефтемеханический факультет. Чем, кроме боязни армии, определился мой выбор? В этом институте уже учились два моих соседа-друга, Юра Газанчан и Эдик Ханларов. Оба говорили, что их институт самый лучший в Баку, что девушки из других институтов очень уважают ребят из АзИИ, особенно с нефтемеханического факультета. Есть еще неплохой факультет, энергетический, но лучше там не учиться, потому что потом, после окончания, придется иметь дело с электрическим током, а это опасно – вдруг ударит где-нибудь и, не дай бог, смертельно! А механический – в самый раз.