– А что ты спрашиваешь разрешения? Вон твоя кепка – надень и иди!

Я не был в комсомоле, в школе мне говорили, что не примут до тех пор, пока я не повышу успеваемость по всем предметам и не улучшу поведение. Я так и не повысил и не улучшил. А в институте на все предложения вступить в комсомол я отвечал, что еще не созрел, а вот когда созрею, приду сам. Так я и не созрел и не пришел. Всю сознательную жизнь до успешного завершения перестройки слушал Би-Би-Си, «Свободу» и «Голос Америки», читал самиздат и запрещенную литературу. И теперь понимаю, что находился на краю пропасти. Мой институтский товарищ Сурик Ходжаев, когда к концу сессии у него образовалось три двойки, был вызван к ректору института. Вот что он рассказал сразу после этого, прибежав возбужденный ко мне домой:

– Захожу я в приемную, называю себя, и секретарша отводит меня не в кабинет к ректору, а в боковую комнату. Там на диване сидит незнакомый мне мужчина и говорит: «...мы знаем ваших родителей, они достойные коммунисты, и потому мы обращаемся к вам с просьбой информировать нас о настроениях в студенческой среде, кто болтает что лишнее, рассказывает политические анекдоты, морально неустойчив...» Первые фамилии, которые тут же пришли мне в голову, были – Тер-Григорьян и Дымент. Значит, и другим они придут, имей это в виду! Поскольку я сразу не дал ему согласие, этот человек предложил мне подумать и дать ответ на следующей неделе.

Сурик не дал согласие стать информатором, его исключили за неуспеваемость из института, он попал в армию, там у него обострилась болезнь почек, и вскоре после армии он умер. Я уверен, что кроме Сурика такое предложение могло быть сделано и другим студентам и те вполне могли назвать мою фамилию в списке неблагонадежных студентов. Но Бог миловал, да и времена уже были не совсем те!

И я уверен, что внутренне свободный человек должен был как-то проявить свой протест против той тоталитарной системы, не обязательно в открытой диссидентской форме, а пусть даже так, как это делал я – неприятием комсомола, стойким внутренним сопротивлением вбиваемым каждый день в наше сознание идеям, философии и образа жизни... И, как показывают события в нашей стране, довольно много людей моего поколения шли таким малозаметным конфронтационным путем.

Старший брат для пацана много значит. А мой брат был старше меня на 11 лет. Пользы от него в дворовых, уличных и школьных делах не было почти никакой. Я мог пригрозить в школе, что скажу старшему брату и тогда... Во дворе я этого сказать не мог, потому что все знали моего старшего брата и знали, что он не опасен. Хотя мой брат Юра был крупного телосложения, сильный и если его не знать, можно было бы и забояться моей угрозы...

Юра был образцовым советским школьником – все учителя, знавшие его не могли поверить, что я его брат. И знакомые и родные тоже. Юра был отличником в школе, секретарем комсомола, в институте он был показательным студентом, да еще был членом институтского драмкружка, неплохо играл (по свидетельству старших) роль в спектакле «Старые друзья», и даже звезда нашего Бакинского русского рабочего театра (этот театр бакинцы называли БЭЭРТЭ) Жариков предлагал ему после института уйти в их театр.

И несмотря на то, что я рос непослушным и вроде хулиганистым мальчишкой именно Юра оказывал на меня самое благотворное воздействие. Он водил меня на интересные фильмы (Помню, он повел меня на первые цветные фильмы «Маугли» и «Багдадский вор»), рассказывал какие-то истории, всегда по сути анекдотичные, возил меня на пляж вместе со своими институтскими друзьями – в компании таких взрослых ребят мне было крайне интересно. Когда у него был день рождения у нас в доме собирались все его друзья – девушки, ребята и их шутки, характер взаимоотношений – все это мне крайне нравилось и мне очень жаль, что такой компании, таких друзей, как у Юры, у меня не было.

Я люблю своих друзей, но они совсем другие. А у Юры друзья были именно такие, о которых писали совесткие писатели – Каверин, Катаев, Полевой и др. Они все дружат до сих пор(те, кто живы), но, самое странное, что дружат и их дети. Если советской власти и удалось как-то переделать людей, то мне кажется, это очень хорошо видно на юрином поколении -1925-1926 гг. рождения. Но навечно переделать нельзя и потому вскоре именно от Юры я стал слышать критические высказывания в адрес наших вождей, а однажды он запыхавшись прибежал, схватил фотоаппарат:

– Там такая хохма! На цирке вывесили к Первомаю портреты членов ЦК, а под ними оставили надпись программы цирка:

«Мастера советской клоунады!» Надо увековечить!

Мы жили недалеко от цирка. Я выскочил вместе с Юрой, Юра снимал надпись с разных сторон, а я поразился, что уже раз сто видел эту надпись, видел, как развещивают по периметру круглого здания цирка портреты вождей, но ничего смешного в этом не видел, а сейчас вдруг стало смешно! С Юрой я стал слушать БИ-БИ-СИ, «Свободу», «Голос Америки». Впервые он дал мне послушать кассеты с песнями Окуджавы.

С Юрой же мы во время войны отмечали на карте красными флажками города, отвоеванные у немцев. Юра после реформы 1947 года и отмены хлебных карточек в первый же день принес мне в школу на перемену бутерброд из белого хлеба со сливочным маслом и сахарным песком. Это было сказочно вкусно, но я до сих пор не понимаю, почему он не мог подождать, пока я приду домой?

Он был шутник, любил разыгрывать товарищей, моих родителей, а теперь, после просмотра фильма Тодоровского «Такая чудная игра» я понимаю, чем могла бы закончиться одна из его шуток.

Каждый год 1 марта Сталин устраивал для народа снижение цен. Все знали это и в назначенное время собирались у приемников и репродукторов с ручками, карандашами и листами бумаги, чтобы успеть записать новые цены на продукты.

Так вот, уже не помню в каком это было году, но 1 марта ничего по радио о снижении не сказали. Все были удивлены и успокаивали себя надеждой, что очевидно снижение цен объявят позже. И вот однажды Юра вернулся возбужденный домой с микрофоном и сказал мне, чтобы я звал соседей: «Зови Артемис (наша тетя с очень крутым характером), короче, зови, кого увидишь, скажи, у нас передают снижение!» А сам подсоединил микрофон к нашей «Балтике» и сделал проверку. Все выглядело вполне похоже. Я выскочил на наш общий балкон и стал зазывать соседей:

– Снижение! Снижение! У нас по приемнику передают!

Тут же к нам бросилась вечно сидящая во дворе у своих дверей тетя Тамара, по балкону пронеслась к нам несмотря на свои мощные размеры мать-героиня тетя Арусяк (половина ее детей, несмотря на присужденное ей высокое звание сидели в то время в тюрьме), пришла наша ближайшая соседка тетя Аня, очень экзальтированная женщина и конечно, жившая в нашей квартире мамина сестра тетя Артемис. И еще кто-то, наверняка был, но я уже не помню, кто именно..

И когда я вместе с ними вошел в комнату, где стоял приемник, на какой-то момент я поверил, что на самом деле передают снижение – Юра говорил голосом Левитана, один к одному...

– На хлеб и хлебобулочные изделия – 25 процентов!

Надо сказать, что обычно цены снижались приблизительно на 3-7 процентов на основные продукты, а тут вдруг такой размах!

Соседи радостно ойкнули и стали строчить карандашами.

– Вот поэтому, видно, задержали сообщение,- радостно догадалась тетя Аня. – Раз такие проценты.

– Мясо и мясомолочные продукты! 35 процентов! Масло животное – 45 процентов. Масло растительное – 50! Яйца куринные -40 процентов. Крупы – 60 процентов! Цены снижены также на товары широкого потребления! На ткани из шелка – 85 процентов! На ткани из вискозы – 75 процентов! На шерстяные ткани -85 процентов!

Женщины, пережившие войну, перенесшие тяжесть военного тыла, чуть ли не рыдали, записывая эти цифры.

– Дожили! – со слезами в голосе, говорила тетя Тамара. – Теперь и приоденемся, наконец!

Я незаметно юркнул в соседнюю комнату, где Юра с воодушевлением продолжал: