Это выясняется в течение следующих трех часов, когда Кей тащит меня в свою машину и мы отправляемся в магазин распродажи дизайнерской одежды на окраине Йонкерса. Там я примериваю костюмы различных пастельных оттенков один ужасней другого, пока мы не останавливаем свой выбор на скроенном по косой грифельно-сером платье, длиной до середины икры, и шарфе цвета фуксии. Я ждала, пока на кассе примут мою кредитную карточку, когда посмотрела на Кей и внезапно увидела в ней Дэна. Тот же большой рот, те же слегка раскосые глаза, то же открытое выражение лица. И я понимаю: «Эта женщина — моя золовка. Я замужем. За ее братом. Дэном». Это повергает меня в шок, будто я осознала это впервые. О Боже! Я — ей родственница. Я замужем! До конца жизни! Что я наделала! Я не могу сказать, что это было плохое чувство. Эго просто был шок. Как будто ты проснулся в больнице или выиграл в лотерею. Вот что такое шок. Это не хорошо и не плохо.

Когда я подписывала чек, я уже справилась от потрясения, но все равно чувствовала себя как-то странно.

Маленькой Дирдре понравился мой торт с розовой сахарной глазурью и серебристыми украшениями по краю, и на ее друзей он произвел сильное впечатление вкупе с подарочным ваучером «Гэп кидз» на пятьдесят долларов. Для взрослых я испекла вышеописанный медовый пирог, который нарезала, сбрызнула лимонной глазурью и разместила на двух больших блюдах, накрытых гингемскими салфетками. Традиционно, но недостаточно помпезно для того, чтобы запугать Эйлин, которая прохрюкала мне свою признательность и выразила надежду, что мне уже лучше. Я видела, как она тянула руку к блюду и раз или два кивнула в мою сторону.

Меня разыскал дядя Патрик. Я подумала, что это Дэн его попросил, потому что, казалось, он не знал, кто я такая, и вообще был подавлен происходящим. Дядя Патрик напомнил мне людей, которых приводил в наш дом в Майо мой дедушка. Таких же, на первый взгляд, тихих, простых людей, которые, если их разговорить, демонстрировали удивительную эрудицию. Живя в полях рядом со скотом, они стали жадными, страстными читателями и поглощали все от великой русской литературы до журналов и местных газет. Они знали и о Китайском государстве, и о папском законе, и о модной женской одежде.

— Значит, ты — жена Дэйва.

— Дэна.

Патрик не обратил внимания.

— А она — большая вертихвостка, — сказал он, кивая в сторону Днрдре, — ее плоская грудь была упакована в спортивную кофту от Джей Ло.

Патрик сказал это так, будто ему до этого было столько же дела, сколько и мне. То есть немного.

— Это ты испекла медовый пирог? — Он подождал, пока я кивнула. — Эйлин мне сказала.

Его певучим выговор как будто обласкал ее имя с подлинной нежностью. Дело было не в том, что это я испекла пирог, а в том, что его сестра ему об этом рассказала. Это было мило, и мы минутку посидели, недолго помечтав о том, какой была бы Эйлин, будь она милой.

— На мой вкус, девочка, в этом пироге было слишком много сахара.

Я привыкла к замечаниям такого рода. У меня творческая работа, и она связана с общественным мнением, поэтому всегда находится определенный тип дураков, обо всем имеющих свое мнение, которые считают своим «долгом» покритиковать меня. В мелях улучшения моих рецептов, конечно. У меня всегда есть на это ответ.

— Правда? На самом деле там вовсе не было сахара.

И, на мой взгляд, из всех умных ответов этот был лучшим:

— Ну, тогда ты использовала действительно дешевый мед.

— На самом деле это был «Органический мед диких цветов».

— Этикетка, возможно, но сам мед не был диким.

— А вы это знаете, потому что?..

Дэн оставил меня разговаривать с чередой тупых родственников почти на два часа. Я устала, и мне было скучно, и хотелось домой. Сказать по правде, я потихоньку начинала закипать. Дэн расписал все так, будто этот день для него тоже тяжелый, а сам бросил меня, как только мы сюда приехали. Он шантажировал меня тем, что на него будут совершаться какие-то нападки и только его верная жена сможет защитить его. Но казалось, он отлично проводил время и превосходно справлялся со всеми возможными обидчиками. Он не выглядел нелепо или неловко, с того места, где я сидела, казалось, что он веселится, как первокурсник. Я почувствовала себя преданной и слегка уязвленной. Ладно, порядком уязвленной. И дядя Патрик показался мне легкой мишенью.

Только он ею не был.

— У меня пасека вот уже тридцать лет, и я говорю тебе, что в твоем пироге был плохой мед.

Потом он встал со стула, ушел наверх и вернулся две минуты спустя с маленьким коричневым бумажным пакетиком, который зло швырнул в меня:

— Вот! Вот что такое дикий мед, чтоб ты почувствовала разницу.

Упаковка была липкой, и, когда я проковыряла ее, вместе с ней отломилась часть сот. Меня пронзил их запах, и с ним нахлынули неожиданные воспоминания. Как в разгар лета дедушка приносил первую бочку меда, как я испугалась, когда меня впервые искусали пчелы, как он называл мою бабушку «сладкой девочкой» и целовал ее старые морщинистые руки. Ты понимаешь, что была во власти представлений о том, каким должно быть замужество, еще не будучи замужем, и искала ответов на вопросы, которые не должна была задавать.

— Я знаю разницу, — говорю я.

Дядя Патрик в восторге.

— Эйлин все равно. Она говорит, что предпочла бы покупать мед в магазине. Так она знает, откуда он.

Я ничего на это не ответила, но мы оба знали, что нас это приводит в ужас.

— Сколько у вас меда?

— Шесть горшков.

— Я покупаю их все.

Патрик засмеялся.

— Вот что я тебе скажу, леди. Возьми эти для дома, а в следующий раз, когда я приеду, поговорим.

— Вы бывали здесь раньше?

Патрик вопросительно на меня посмотрел и сказал:

— Я приезжаю, может быть, раз или два в году.

Отлично. Мой муж не только манипулятор, но еще и лжец. Лжец, склонный к манипулированию. Мило. Вот она жизнь, полная радости и счастья. Каким-то смешным образом я это оценила.

Приближался вечер, и я думала, что мы никогда не уйдем с этого праздника. Один из детей включил стерео, и теперь на заднем фоне гремели какие-то ужасные диско-хиты. У меня было такое ужасное чувство, что вечер только начинался, в то время как я уже жутко устала и хотела домой.

Дэн оживленно разговаривал то с одной кузиной, то с другой. Я подошла к нему и взяла его за руку, а он продолжал беседовать и лишь сжал мои пальцы, чтобы показать, что знает: это — я. Потом заиграла медленная песня из семидесятых, и Дэн без какого-либо объяснения или предупреждения сгреб меня в охапку и стал танцевать.

Я была очень смущена, но Дэн уверенно вел меня в своем импровизированном танце, как будто мы были одни.

— Спасибо, что пришла сегодня, детка.

Дэн прошептал это так торжественно, будто это была свадебная клятва, будто для него это действительно было важно.

И тогда я поняла. Дэну не было нужно, чтобы я пекла пироги, или развлекала его дядю, или оправдывала ожидания его матери, или заставляла его сестер чувствовать себя значительными, или мило болтала с его родственниками. Ему просто было нужно, чтобы я была с ним. Потому что когда я была с ним, ему проще было общаться со своей семьей. Он мог указать на меня дяде Патрику, своей матери, кузинам и сказать: «Она со мной», но, что более важно, — он мог сказать это самому себе.

Само то, что я была в его жизни: сидела, ходила, дышала, разговаривала на заднем фоне, — скрашивало его дни. Заставляло его чувствовать себя и выглядеть в собственных глазах более достойным человеком.