Я взглянул на ойгура. Тот несся к стражникам, на верную смерть. Ну что мне делать? Что?!

"Действуй", пришел ответ откуда-то из глубин моего сознания, и… что-то поменялось, время замедлилось.

Я посмотрел на Омо. В зелено-голубых глазах отражалось небо, кожа побледнела — еще сильней. Я знал, что могу помочь ей.

Я остановился. Я должен был сказать ей, что она справится. Но не словами — они бы только все испортили.

Все померкло.

— Лемт! Лемт, не стой столбом! Теневые стражи!! О боги, ну зачем я это предложил? — послышался голос ойгура, далекий и как будто ненастоящий.

Я нашел руку Омо и сказал ей петь вместе со мной.

Зрение вернулось позже, чем слух. Омо все еще отсутствовала в своем теле, но уже через секунду и она встрепенулась.

Стражники куда-то исчезли. Чуть приглядевшись, я заметил в реке дрейфовавшие куски земли. Это были люди в маскировке. Остатки отряда лежали на берегу.

А вот тени никуда не делись, но что-то их пока сдерживало. Они бесновались в метре от нас, пытаясь прорвать невидимую оболочку.

— В воду! — скомандовал Винф.

— Ты думаешь, река может нас спасти? Не океан, все-таки… — спросил я, однако ойгур меня не слушал.

— Наполовину, — сказал он. — Доберемся до середины, они отстанут. Иначе проблемы с Нгомеем будут.

Скинув часть груза — я с удовольствием избавился от своей так называемой "обуви" — мы погрузились в ледяную, без преувеличения, воду. Омо взвизгнула, ойгур зашел так, как будто каждый день принимал ванну из растаявшего снега. Последнее, кстати, вполне вероятно, учитывая то место, где он родился.

Я успел подумать, что если и доплыву до середины реки, то утону, замерзнув насмерть. Что ж, поживу на несколько минут дольше…

Нне зззаммерз.

Дом-да-сул, или "приют Солнца", назывался так неспроста. В главном порту Фару, страны, расположенной на южной оконечности материка, Солнце вело себя в высшей степени странно. Каждый день, на закате, оно делилось на четыре части, и, ослепительно вспыхнув, скрывалось за горизонтом. Длилось это явление не дольше полминуты, однако этого было достаточно, чтобы поэты начали слагать о нем песни, а трактирщики — сдирать с посетителей двойные цены, если из их заведения можно было следить за расщепленным солнцем.

Эль Аллегри видел зрелище с корабля. Солнце, вспыхнув, вдруг осветило мир особенно ярко, и это была невозможная красота — Мраморное море, горящее алыми бликами, застывшие во времени лица моряков, скрип снастей и крики чаек… На один, очень короткий миг он пожалел, что бросил рисовать. Еще пару недель назад он бы плюнул на все и сделал бы десяток эскизов прямо тут, на месте.

Но не после того, как он увидел сон о флейте. Даже несуществующая, она манила его сильнее кисти, и он отмахнулся от мимолетного желания.

Солнце скрылось. Мир стал темнее и спокойнее, и тут художник понял, почему море называется Мраморным: дно, судя по всему, было неровным, и в тихую погоду на его поверхности появлялся узор из разноокрашенных слоев воды.

Корабль пришвартовался в порту Дом-да-сула.

Город отдаленно напомнил ему Лаэд — вторую столицу Эоники, в которой он прожил свою юность. Здания, внешний вид людей и их акцент отличались, однако неспешность, с какой здесь все делалось, виделась художнику знакомой и оттого еще более уютной. На Архипелаге Чайка все вечно куда-то бежали.

Аллегри снял на одну ночь небольшую комнату на окраине Дом-да-сула. После морских путешествий он обыкновенно чувствовал себя не очень хорошо, однако что-то внутри него не давало ему останавливаться на месте, чтобы как следует отдохнуть. Уже следующим утром, почти не сомкнув глаз, он отправился в путь.

На выезде из Дом-да-сула он купил повозку и пару мулов. Их звали Кость и Ночка, и, если верить продавцу, они могли бежать чуть ли не два дня без передышки. Вранье, конечно, художник сразу это понял, однако торговаться у него не было желания.

Фару оказалась прекрасной страной. Зима здесь наступала позже, чем на архипелаге Чайка, и потому Аллегри ехал среди все еще янтарно-огненных лесов, освещенных прохладным осенним солнцем. В поселениях царила мирная атмосфера, как и в Дом-да-суле, и Аллегри искренне наслаждался поездкой и своим почти одиночеством. "Почти" — потому что мулы иногда переговаривались между собой, оглашая холмы резкими криками.

Фару кончился незаметно — художник как-то пропустил момент, когда именно холмы скрылись за лесами. Скоро Аллегри обнаружил, что едет среди тумана и краснолистов — деревьев, которые росли только в Чатале. Из-за них эту страну порой называли "краем вечной осени".

По дороге, мощенной белым кирпичом, он въехал в Парапелт. Первое, что он отметил, было изменение атмосферы — не погоды, а того неуловимого чувства, которое определяет впечатление от местности. В низине виднелись ряды серых, почти седых деревянных домов, среди которых брели тощие коровы и лошади. Кость и Ночка на их фоне смотрелись боровами.

На крыльце крайнего дома, чуть поодаль от застроенной части поселения, стоял мужик лет тридцати, чем-то похожий на богомола. Во рту у него тлела самокрутка.

— Эй, любезный! — обратился к нему художник. — Не подскажете, как к Пелту проехать?

"Любезный" вынул сигарету изо рта и мрачно посмотрел на Аллегри.

— Утонете, — он сплюнул.

Ночка издала жалобный рев. Художник успокаивающе потрепал ее по шее.

— Мне нужно там кое-кого увидеть. Старухи-близнецы…

Мужчина при этих словах выпучил глаза. Теперь он еще больше напоминал богомола.

— В храм Детей Хаоса, что ли? — спросил он после весьма продолжительной паузы.

— Если женщины там — да.

Мужик затянулся самокруткой, внимательно рассматривая Аллегри. Затем, не докурив, загасил ее.

— Ну вот и катитесь.

— Как туда доеха…

Ответом ему был стук захлопнувшейся двери.

Сцена повторилась еще несколько раз. Люди совершенно разных сословий вели себя одинаково — сначала изумлялись, когда узнавали, куда едет Аллегри, а затем, после вопроса о старухах-близнецах, отделывались от него.

В конце концов, ему повезло — он зашел в лавку, где, кроме всего прочего, продавались еще и карты. Там Пелт был указан.

Дорога туда оказалась вполне себе ухоженной — но, как выяснилось, только потому, что рядом проходил главный торговый тракт Чатала. По пути Аллегри встретил мелкого купца, который восседал на своей телеге с непередаваемо мрачным выражением лица, и некоторое время сопровождал его, впрочем, не перегоняя.

После развилки деревья кончились, художник с купцом разъехались, так не перемолвившись и словом.

Дальше по просеке лежали выбеленные от времени стволы и обломки ветвей, похожие на кости. Между ними струился туман.

Чем дальше ехал художник, тем тревожнее ему становилось. Ладно бы еще марево вокруг было нормальным, так нет — оно стелилось тонким покрывалом вокруг, и двигалось, как живое, время от времени обнажая озерца разноцветной воды. Впрочем, воды ли? Больше походило на кисель. Выходит, слухи были правдой, подумал Аллегри.

Ничего похожего на храм не наблюдалось. Озерца между тем сливались друг с другом, становились все больше и больше, пока от насыпной дороги не осталась узенькая тропинка, залитая тонким слоем "киселя".

Мулы остановились. Аллегри понукал их, но это было бессмысленно. Кость фыркал, Ночка упиралась, повозка не сдвигалась с места. Он привязал животных к бревну неподалеку и побрел один, цепляясь руками за ветки мертвых деревьев, чтобы не соскользнуть в болото.

Спустя полчаса Аллегри стал думать, что поездка в Пелт ни к чему не приведет, и хотел уже повернуть назад, когда туман начал рассеиваться.

Впереди показались руины. И это было немного не то, что он ожидал увидеть.

Он подошел поближе. Если здесь когда-нибудь и стоял храм Детей Хаоса, то очень и очень давно.