— У нас на полуострове говорили, что знание молодит ум и старит сердце… — пробормотал Винф. — Я больше скажу — теперь ты будешь одной ногой в могиле. Всегда.

Я невольно усмехнулся: состояние "на полдороги к смерти" становилось привычным, даже без всякого там шаманства.

— Не ухмыляйся, — сказал Винф раздраженно. — Теперь тебе придется контролировать свой сон и мысли. А я еще и помочь не могу! Проклятая Степь! — он топнул по насту, но тот не поддался.

По равнине, словно смеясь, прокатилась поземка. Ойгур проводил ее неприязненным взглядом.

— Что такое Степь, Винф? — поспешно спросила Омо. — Ты узнал что-нибудь?

Поземка улеглась. Винф еще некоторое время смотрел в том направлении, затем неопределенно дернул плечами.

— Если честно, я не могу вспомнить подробностей. Степной пес позаботился о том, чтобы я не сказал лишнего. Разве что…

Он поморщился, словно у него заболела голова.

— Это ловушка. Ловушка для душ. Я сам едва не попался.

Что-то показалось мне странным в его речи. Он словно недоговаривал.

— Тогда почему я не чувствовал ничего подобного?

— Потому что дурной еще, — буркнул Винф, и, закутавшись поплотнее, ускорил шаг.

Мы с Омо переглянулись.

Она покачала головой и припустила вслед за ойгуром.

— Ви-инф! А, Ви-инф!

Ветер искажал ее голос. Когда Омо подошла к ойгуру и слегка приобняла его за плечи — он дернулся, как от огня — ее речь превратилась в неразборчивое бормотание.

Только приблизившись к ним, я смог, наконец, понять, что именно говорила девушка.

— Дурак ты, Винф. Ты молчал много лет, и что, помогло это тебе?

— Не имеет значения, — сказал он.

— "Не имеет значения"?

— Если бы ты не рассказал мне о полулунке, — вмешался я, — так и лежал бы на дне озера Кршадон.

— А в горах Ойомея? Ущелье помнишь? — добавила Омо.

— Я бы туда никогда пошел, если бы… — он оборвал себя и замолк.

— Если бы не что?

Винф опять дернул плечами. Омо отпустила его.

— И не говори, что ты жалеешь о том, что мы идем с тобой. Я не поверю, — сказала она.

— Закрыли тему, — ойгур махнул рукой и снова ушел вперед.

Винф в приступе паранойи так и не отменил ночное дежурство, но оно сделалось натуральной пыткой. В залитой лунным светом Степи могло привидеться все что угодно, на любой вкус, цвет и воображение.

Сегодня дежурила Омо.

Я, наконец-то, улегся так, чтобы ненароком не попасть в костер, но при этом не замерзнуть. Засыпалось трудно.

— Простите меня, — вдруг сказал Винф.

Я перевернулся и посмотрел на него, чтобы убедиться, что мне не послышалось. Омо отложила в сторону камушки, которыми она развлекалась, чтобы не уснуть.

Разглядеть выражение его лица не представлялось возможным, хотя бы потому, что он лег к нам спиной.

— Да не смотрите вы так на меня. Я извинился, давайте спать, — проворчал он, и, поворочавшись, затих.

Омо сделала большие глаза. Фыркнув, я улегся обратно.

— Но все я вам рассказывать не буду, и не надейтесь. И не корчи рожи, Омо.

Она фыркнула и вернулась к игре с камушками. Так, наблюдая за калейдоскопом бликов на ее лице, я и заснул.

— Винф, а ты когда-нибудь был в Исинграссе? — спросила Омо.

— Нет. Но я его видел, — отозвался тот. — Издалека. Во время малого Савана.

Если верить ойгуру, мы оказались почти у границы государства. Скорей бы: более однообразную местность, чем Степь, трудно представить. Не то чтобы я жаловался на скуку — особенно после того, как нас оставили собаки — но в этой бесконечной белой равнине было что-то жуткое.

Но не только снежная пустыня пугала меня.

Мои сны. Внезапно в них стало вторгаться столько разнообразных существ, лишь часть которых походила на людей, что я никак не мог нормально заснуть. Они выступали откуда-то из темноты, монотонно повторяя слово, лишенное для меня всякого смысла: "нимм, нимм, нимм, ниммниммниммнимм". Звук, словно капли воды в подземной пещере, звенел и повторялся эхом, и это было куда страшнее, чем сам сон и эти твари.

При свете дня я быстро забывал о них. Еще бы. Омо учила меня контролировать свой гелиал. По большей части мои попытки проваливались. Я не испытывал достаточно сильных эмоций, когда надо было, а когда не надо, никак не мог собраться и заставить его исчезнуть.

Омо пробовала довести меня, то подкалывала, то пугала, но у нее получалось хорошо если в одном случае из двадцати. Видимо, сказывался тот марафон оскорблений, который они вдвоем с Винфом обрушили на меня в Лесотопье Нгомея.

Кроме того, видимо, способности шамана и Атмагара как-то пересекались, и, стоило мне хоть немного сконцентрироваться на гелиале, как я начинал видеть здешних мертвых.

Надо ли говорить, как это мешало. А Винф ничем не мог мне помочь, во всяком случае, сейчас.

В результате сон стал казаться мне роскошью, простым смертным недоступной.

— Что, тяжко? — как-то спросил Винф, рассматривая мое, покрытое аристократической бледностью, лицо. — Ты смахиваешь на привидение.

— Благодарю за замечание, — огрызнулся я. — Для них это комплимент.

— Скоро придем, будет легче. Всем нам.

— Я это уже слышал.

Омо, по своему обыкновению, ускакала вперед. Теперь она остановилась, и, подпрыгивая, махала нам руками, словно говоря, "идите быстрей сюда!".

Сумки она бросила на землю.

— Это просто чудо! — выпалила она, стоило нам приблизиться. — Ну красота же, смотрите!

Я ничего не видел. Винф, судя по выражению лица, тоже.

— Да идите сюда! — не вытерпела Омо.

Мы подошли к ней, и вдруг, из ниоткуда, впереди появился город. Легко было поверить, что это обман зрения: башни, покрытые блестящим, похожим на слюду материалом, ослепительно горели в лучах закатного солнца и словно парили над землей. Он — город — все еще был полупрозрачным, но стоило мне сделать шаг, как очертания стали более уверенными.

— Добро пожаловать в Исинграсс, — сказал Винф.

— Ну вот, мне ничего не остается, кроме как свалить отсюда. Жизнь кончена, — весело сказал Чапель.

— Ты же бессмертный, — пробурчал художник.

Аллегри еще не успел толком проснуться. Комнату он, между прочим, с вечера закрыл на замок и подпер стулом. И наложил сигнальное заклинание, одно из тех немногих, что умел. Флейта и ценные вещи лежали под матрасом.

Окон в этой комнате, по счастью, не было, а то пришлось бы возиться еще и с ними.

Сигнальное заклинание висело на месте, непотревоженное, а сам Чапель — уже в платке, закрывающем волосы-перья — раскачивался на стуле, усевшись на него задом наперед.

— Хорошо спалось? — любезно осведомился он.

Художник выскочил из постели. К счастью, флейта, равно как и страницы из атласа, были на месте. Чапель с усмешкой наблюдал за тем, как Аллегри роется в своей постели.

— Откопал что-нибудь? — спросил он. — Я, вообще-то, пришел за расплатой.

Это прозвучало так, как будто Чапель собирался вытащить ножик и прирезать его, пока никто ничего не заподозрил.

Видимо, это отразилось на лице художника. Чапель заржал так, что чуть не свалился со стула.

— Да не собираюсь я никого убивать! Лучше расскажи, где твоя последняя картина.

Аллегри нахмурился, вспоминая. Да, кажется, он действительно хотел завещать ее этому проходимцу, и уже жалел об этом.

— Уговор есть уговор, — напомнил Чапель.

Художник рассказал ему.

— И не трудись писать расписку, — сказал он, — как ты намеревался вначале. Я лучше ее украду. Так веселее, — и, словно в подтверждение своих слов, Чапель расплылся в улыбке.

Он ушел. Аллегри несколько минут пытался понять, было ли это наяву или просто приснилось.

Никогда еще вор не приходил к нему, чтобы предупредить об ограблении.

Было время обеда. Художник сидел в трактире на северной окраине Чатала. Ему в очередной раз подали баташ, какую-то местечковую разновидность. Он успел привыкнуть к этому блюду и даже в некоторой степени полюбить его, но сейчас есть совершенно не хотелось.