— Подумать над чем? — я слегка оторопел.

Меня вдруг прошиб холодный пот. Все, что мне приснилось, и не сон вовсе.

Да уж, эта ночь навсегда останется в моей памяти.

— Над тем, хочет ли он остаться живым или уйти навсегда. Там есть люди, которых он потерял здесь, и расстаться с ними пока выше его сил.

Старик пожал плечами, как бы говоря, что от него больше ничего не зависит.

Я взглянул на ойгура. За все время, что мы знакомы, он никогда не выдавал того, что у него внутри. Не то чтобы меня когда-нибудь интересовала его биография, однако что мне о нем действительно известно?

Он всегда или подкалывал меня, или уходил в себя, да так, что до него невозможно было достучаться. Либо, если это становилось необходимым, просвещал нас с Омо насчет некоторых вещей, но крайне неохотно.

Он бывал раздражительным, но без него мы бы вряд ли выжили.

Я одернул себя. Не стоит даже думать о нем в прошедшем времени — он еще не мертв.

— Я — Аккин, — представился старик, несколько запоздало. — Шаман народа Руаннан. Лежи, лежи, — я попытался пожать ему руку, — не будешь дергаться, завтра встанешь.

— А что Винф? — спросил я.

— До утра не проснется — сниму кокон. Я сделал все, что мог, — его взгляд, вначале так напугавший меня, смягчился.

Омо бесшумно выскользнула из дома. Я проводил ее взглядом.

Могу себе представить, как мы выглядели до того, как нас собрали. Надеюсь, она этого не видела.

— Полулунку съел паук, — сказал шаман. — Если ваш друг проснется, скажи, что она все равно бы не помогла его родным. Пусть ищет пустынников, и желательно чем быстрее, тем лучше. Они помогут.

Аккин вышел.

В тот же день, вечером, я полулежал на постели, а Омо сидела рядом. Мы не говорили, просто смотрели на зеленый кокон, окутывающий мягким сиянием тело Винфа.

Странное чувство. Он как будто был и здесь, и в то же время, где-то в другом месте.

Вместе с сумерками пришел и холод. В какой-то момент я заснул, и ночью мне грезился все тот же потусторонний зеленый свет.

Проснувшись, я впервые в жизни боялся открывать глаза. Впрочем, мне, так или иначе, пришлось бы столкнуться с правдой.

Кокон был на месте. И Винф в нем — тоже.

— Он не вернется, так ведь? — спросила Омо.

— У нас еще есть время.

Некоторое время мы молчали.

За стеной кто-то ходил. Скрипнула дверь, и внутрь заглянул Аккин.

— Думаю, вам стоит выйти, — тихо сказал он.

Омо помотала головой. Гелиал, ее второе сердце, сжался до размеров небольшого шарика и почернел. Она прикрыла его рукой. Даже не глядя, я знал, что со мной происходит то же самое.

Мы остались. Чтобы ни произошло, я и Омо должны были встретить это прямо и с открытым лицом.

Она помогла мне сесть на постели.

Старик, отвернувшись от нас, стал распутывать кокон. Узловатые пальцы погружались в свет, чтобы вынырнуть оттуда со змеящейся нитью. Он осторожно наматывал ее на запястье и затем, сильно дернув, отрывал от кокона.

Зеленое сияние блекло на глазах.

Аккин потянулся за следующей нитью и замер, касаясь света пальцами. Мне показалось, что кокон вспыхнул.

— Что там? — спросила Омо.

Шаман сделал знак помолчать. Он приложил к кокону вторую руку.

— Кажется… просит подождать.

— Это значит?.. — спросила Омо.

Старик кивнул.

— Это значит, — он присел на мое ложе.

Время текло медленно. Вдруг мне пришла в голову мысль, что Винф наверняка уже проснулся, а теперь лежит и внутренне над нами подсмеивается.

Это было бы вполне в его духе.

Не вполне отдавая себе отчет в своих действиях, я поднял кулак и погрозил им в сторону кокона.

— Если ты, засранец, не проснешься, убью!

Легкий ветерок коснулся моей головы; оболочка лопнула, как мыльный пузырь.

Винф выгнулся колесом и захрипел что-то нечленораздельное. В панике я оглянулся на Аккина, тот сидел, прикрыв глаза, с безмятежным лицом.

— Аккин!

Ойгур между тем начал кашлять, причем так, словно пытался избавиться от своих внутренностей. Омо уже была рядом с ним — когда только успела? — и держала его за руку, как будто это могло помочь.

— Ты! Сделай хоть что-нибудь! — я потихоньку начинал впадать в бешенство, видя бездействие Аккина. Кто, в конце концов, тут шаман? Разве он не должен лечить больного до конца, будь то смерть или выздоровление?

Однако его прозрачные, цвета кршадонской воды, глаза оставались спокойными.

— Смотри на него, — сказал он.

Я оглянулся: ойгур больше не кашлял. Он смеялся.

— Ну вы даете, — сказал Винф хрипло. — Нельзя было немного подождать?

Я только махнул рукой и вышел из дома. Омо осталась с ним.

Стоило ли вообще переживать?

Ворона стояла на пороге. У Аллегри ее размеры вызвали некоторое беспокойство — не каждый день видишь птицу размером с небольшую лошадь — однако он не боялся. В клюве у нее была зажата палка или металлический прут, сразу и не разберешь.

Она хрипло каркнула, прут упал на землю. Подтолкнув его лапой, птица разбежалась и тяжело взлетела. Вместе с ней с окрестных краснолистов поднялись стаи ворон.

Странно, подумал художник. Он не помнил, чтобы в Алавесте когда-либо росли чатальские деревья.

Ну конечно, это был сон, и проснулся Аллегри не где-нибудь, а в гостинице Парапелта. За ночь выпал снег, и было слышно, как на улице переругиваются владельцы повозок, застрявших в грязи.

Вставать не хотелось, и он знал, почему.

Встреча с сестрами все только запутала. Дудочка разбита, и куда идти, было не совсем ясно.

Шати упоминала Храм Музыки. Алис говорила о нем. Возможно, в чатальской библиотеке есть какие-нибудь сведения…

Единственное, что знал художник — так это то, что Храм принадлежал к древней культуре Ао-нак. Значит, искать следовало вокруг Осеморя.

Он хмыкнул, разглядывая потолок гостиницы. То, что он знал об Осеморе, относилось скорее к разряду сказок, причем не самых веселых. Одни болота Мин-Мин с их людоедами чего стоят. А тамошние горы? Разве есть более суровое место на Агатхе?

Аллегри поежился, но потом решительно встал. Если надо, он проверит это на себе. И сделает все, чтобы найти флейту. Или создать ее.

Художник оделся, вышел в коридор гостиницы… и запнулся о порог комнаты.

Сон это или реальность? Аллегри ущипнул себя. Нет, все на самом деле.

На полу лежала флейта. Та самая.

Можно ли споткнуться о галлюцинацию? Не веря своим глазам, художник взял ее в руки, оглянулся по сторонам и вернулся в комнату, плотно прикрыв дверь и зашторив окна.

Как и во сне, инструмент был сделан из черного дерева, такой твердости, что он легко мог поспорить в этом с камнем.

Аллегри сел на кровать.

Не может быть, подумал он и поднес флейту к губам, с нетерпением ожидая первых нот волшебной мелодии — мелодии, которая могла создавать новую реальность.

Она издала жалобный стон и замолкла. Как Аллегри не старался после этого, из нее больше не вышло ни звука.

Некоторое время он просто смотрел на инструмент — слишком уж резко разошлись сон и явь.

Внешне флейта ничем не отличалась от той, за которой Аллегри гнался все это время. Почему тогда она не поет? Не исполняет его мечты?

У нее словно не было души.

Вот оно, ключевое слово. Душа.

Художник смутно надеялся, что в Храме Музыки остались осколки таблички, с которой туда приходили Шати и ее сестры. Он не знал, что будет делать с ними, но другого выхода, кроме как найти их, у него не было.

Столица, как и сама страна, называлась Чатал. Художник заранее знал, что это необыкновенное место. Ему много рассказывал о ней не кто-нибудь, а сам Меро, пожалуй, уже тогда лучший поэт Эоники и знаменитый путешественник.

Еще он говорил, что местные дома похожи на бублики, причем глава клана и дети живут на южной стороне, той, которая в любое время года больше всего освещается солнцем.