Очутившись на территории Тайлера Бейли, он с радостью обнаружил, что грузовик полон и никто еще не приехал открыть ворота. Это настораживало. Департамент дорожных сообщений всегда держал про запас пару–тройку грузовиков с гравием для утренних работ, но предсказать, когда Тайлер Бейли решит развозить свой товар, невозможно. Заведя грузовик, он помчался по улице Миссии к бульвару Сансет и выехал на шоссе Харбор. Сперва он слегка удивился, что в такой час на шоссе пусто, но затем сообразил, что основная магистраль с севера уже перерезана.

До пересечения шоссе Голливуд и Харбор оставалось полторы мили. Кеплер ощущал движение прицепа с грузом маленьких сверкающих автомобильчиков веселеньких фруктовых расцветок. Там, где приезжающие из Голливуда сливались с прибывающими по шоссе Харбор, чтобы проехать в деловую часть Лос–Анджелеса, Кеплер съехал на левую обочину и выпрыгнул из кабины. Он быстро взобрался на прицеп и освободил цепи, решетки и тормозные колодки, удерживавшие автомобили. Затем он вернулся в кабину и стал ждать просвета. Дождавшись, он резко двинул вперед и так рванул тормоз, что автомобильчики качнулись. Когда Кеплер надавил педаль газа, машины начали скатываться и легко выстраиваться в ряд поперек шоссе. Некоторые встали боком, две или три перевернулись. Одна даже загорелась, но Кеплер преодолел искушение дождаться взрыва. До шоссе Санта–Моника — две с половиной мили, а до места, где оно сливалось с Сан–Диего, — девять с половиной.

Напевая «На Висконсин», Китайчик Гордон поставил краденый школьный автобус поперек единственной дороги, соединяющей автостраду Сан–Диего с шоссе Голливуд. Выпрыгнув из кабины, он пропел «Держись, малышка», но затем погрузился в глубокое молчание, добираясь до бульвара Вентура. Там была последняя остановка: Кеплер и Иммельман тоже на финишной прямой. Всего должно было быть перерезано семнадцать мест. Нерешенной оставалась проблема возвращения домой. Он сам себе улыбнулся. Иммельман наверняка подумает об этом после того, как заблокирует Шестьсот пятую и Четыреста пятую улицы, а также шоссе Аркадия и Помона, — лишь тогда он сообразит, что находится в сорока милях от дома.

Иммельман нажал на газ, сидя в кабине гусеничного бульдозера, и поднял ковш на несколько дюймов вверх, чтобы толкнуть столб с указателем в нужное место. Огромный шит накренился с отвратительным треском и закачался. Бульдозер направился к следующему столбу. На пятьдесят футов ниже щита с указателем грохотало шоссе — сейчас там полз трейлер с маленьким «фордом» в кильватере. Иммельман защемил дроссель и выпрыгнул из кабины. Бульдозер со всей силы врезался в щит посередине. Второй столб треснул, щит накренился к ограждению из цепей, затем щит, бульдозер, столбы и цепи, несомые силой включенного мотора, превратившись в мешанину из железа, дерева и работающих механизмов, опрокинулись с холма, перевернувшись в воздухе, прямо на шоссе.

Иммельман покачал головой. Китайчик Гордон велел поступить с бульдозером именно так, чтобы им не могли воспользоваться для расчистки шоссе, но, похоже, это уж слишком. Теперь понадобится много дней, чтобы на шоссе Футхилл восстановилось движение — оно выглядит так, словно из него вырвана и рассыпана целая секция из асфальта и бетона. Пожалуй, это худшее из того, что сделал Иммельман, так как заблокированной оказалась также северная часть автострады Сан–Габриэль там, где оно пересекалось с Футхилл.

Ладно, сейчас около семи утра, до контрольного часа ему предстоит прогуляться пять миль до Санта–Аниты, по пути можно перекусить и изучить газету на предмет скачек. Предстоит приятный денек в придорожных закусочных, жарковатый, правда.

Маргарет оставила у ворот пачку листовок, придавив ее кирпичом, на тротуаре установила знак аварийной остановки и записку — «Прихватите одну, когда вернетесь». Это был последний из автобусных парков — в любую минуту могла прийти утренняя смена. На скоростной автостраде Тихоокеанского побережья нужно успеть проделать все прежде, чем владельцы сезонных билетов осознают, что шоссе заблокировано.

Приближаясь к аэропорту, она обнаружила, что правая эстакада, там, где шоссе Сан–Диего пересекает бульвар Сенчури, заполнена застывшими как на фотографии автомобилями. Подъезжая к Санта–Монике, она надеялась успеть добраться до каньона Топанго прежде, чем путь будет отрезан. Впрочем, еще достаточно рано, так что, если не удастся повернуть на север, она остановится где–нибудь на пляже. Уже ясно, что погода нынче предстоит жаркая: сейчас не больше пяти минут девятого, а солнце уже вовсю палит.

Листовки для водителей автобусов не внушали ей доверия. Каждая гласила: «Вынужденная забастовка состоится в полночь! Три тысячи собираются уволить, остальным урезать зарплату на двести процентов!» Трудно представить, что шоферюги Лос–Анджелеса клюнут на эту ахинею. Такая информация актуальна для городов Центральной Америки, где системы государственных перевозок нередко дают сбои, а платежные ведомости запаздывают, за что потом приходится расплачиваться совершенно неприемлемой системой увольнения и найма. Там стихийная забастовка могла бы вспыхнуть легко, но едва ли это подойдет для места вроде Лос–Анджелеса. Впрочем, листовка была составлена по всем разработанным Донахью правилам.

На автобусной стоянке в Лонг–Бич двое водителей прогуливались взад–вперед, а третий стоял у ворот с плакатом «Вынужденная забастовка!». Четвертый раздавал листовки работникам утренней смены с коробками для ленча в руках. Зевнув, водитель Евангелина Бартлетт уставилась в листовку:

— Что еще такое?

— Забастовка, читайте.

— А кто проводит?

— Союз, кто же еще.

— А вы за это голосовали?

— Да я услышал об этом лишь сегодня, когда пришел сюда. Его спросите. — Человек, раздающий листовки, указал на крупного мужчину с седой вьющейся шевелюрой и мясистым носом с красноватыми прожилками, который оживленно дискутировал с парой шоферов на тротуаре.

Евангелина Бартлетт хлопнула его по плечу:

— Эй, вы из союза?

— Я — нет, но сейчас вернется распорядитель оттуда… Вы это скопируйте прямо сейчас, или мы все закончим к полудню, — продолжил он беседу с шоферами.

Бартлетт развернулась, чтобы отойти с листовкой в руке, но вдруг кто–то тронул ее за плечо. Это оказался ее приятель Дональд.

— Что тут творится?

— Похоже на вынужденную забастовку по поводу увольнения и урезания зарплаты. — Она подала ему листовку.

По мере чтения его глаза сужались в усмешке:

— Вот чушь! Да это чьи–то шутки.

Евангелина нахмурилась:

— Тот толстяк что–то говорил о распорядителе из союза…

— Куда ты направляешься? — перебил Дональд.

— Надеюсь, что все это неправда, но если хоть какая–то доля истины в этом есть, то тогда нам не заплатят за месяц. Тут компания перевозок объявляла о найме — ты можешь рвануть туда и стать трехтысячным в очереди, если повезет. Но я не пойду.

Добравшись до своей легковушки, Кеплер медленно поехал вдоль тихих улочек, слушая радио. Первый канал сообщил: «В связи с небольшими неполадками на телефонной станции вручение приза за семнадцатый день нашего «Безумного состязания звуков“ переносится на восемнадцатый день. Но если телефонная компания слышит нас — пошлем им нашего почтового голубя с инструментами для починки!»

Кеплер зажал между коленей банку пива и ловко открыл свободной рукой. Щиток слегка забрызгался, что, впрочем, не имело значения, учитывая количество старых пятен. Он поймал другой канал:

— Привет, сейчас Боб Бирд сообщит вам плохие новости, которые он собрал, пролетая над шоссе в своем Бирдмобиле… Ну, что там, Бобби? Мелкое хулиганство?

Приглушенный голос отозвался:

— Сегодня с семи утра творится что–то особенное. Я сейчас над шоссе Голливуд на пересечении автострад Харбор и Пасадена — здесь движение полностью отсутствует. Мы связались по радио с дорожным патрулем, но они пока ничего не могут сделать. Я слышал три различных версии происходящего. Наиболее вероятно, что совершено злостное хулиганство по отношению к тем, кто едет на работу в центр. Советую вам посмотреть в окно, прежде чем выезжать из дому. Если можете избежать зоны пробок, сделайте это. Пока получены сообщения, что полностью перекрыты шоссе Сан–Диего, Санта–Ана, Футхилл и Лонг–Бич. Я не успеваю записывать информацию…