Словом, земные достоинства епископа Михаила, который вещает от имени Господа Бога, помогают киянам принять сердцем Того, Кто создал все сущее, видимое и невидимое.

У епископа Михаила уже образовался маленький церковный хор – это княжеский дружинник Кукша и несколько киян, крещенных Константином и Мефодием. Есть у него диакон Кирилл с благозвучным низким голосом, и молодой иерей Епифаний, не лишенный певческого дара.

Но епископ Михаил не успокаивается на этом – он призывает одного за другим всех новообращенных и испытует их – красив ли у прихожанина голос, хорошо ли он слышит и запоминает напев. Он сам учит свой хор церковному пению, исправляет ошибки и с помощью собственного примера показывает, как надо спеть то или иное место.

Проходя по Киевским горам, епископу Михаилу случается услышать, как поют поляне, – просто так, для собственного удовольствия, – и он не скрывает от иерея Епифания и диакона Кирилла своего восхищения и своих надежд. Он не сомневается, что в этой стране и за пределами Киева много прекрасных певцов. Настанет пора, и по всей Киевской земле станут ездить люди, отыскивая лучших из лучших. Епископ Михаил убежден, что грядет время, когда здесь, в Киеве, воздвигнут великолепный каменный собор и хор в нем будет не хуже, чем в Константинопольской Софии.

Ну, а пока что у него в хоре только киевляне, они, как это свойственно новообращенным, весьма добросовестны, ловят каждое слово своего пастыря, изо всех сил стараются не повторять ошибок, на которые им указано, и, что еще важнее, с каждой спевкой все больше погружаются в прекрасную стихию церковного напева, которая подхватывает их и уносит в нездешние выси, а там-то и происходит самое важное – певцы, сами того не подозревая, уподобляются в пении Ангелам Небесным, и уже не они поют, а Небо поет их устами.

Молва о пении в церкви пророка Илии идет по всему Киеву, люди приходят к Ручаю послушать. Хоть в церковь язычников не пускают, однако пение слыхать и снаружи. Внимая приглушенному стенами божественному пению, иной киянин, до сих пор колебавшийся, решается просить о Святом Крещении…

Был Свербей некогда набольшим боярином и главным воеводой у погибшего князя Яромира, вместе, бок о бок, шли они по жизни с отроческих лет, пока Яромирова смерть не разлучила их… Ваду Свербей помнит еще совсем крохотной. Князь Яромир души в ней не чаял, для избалованного ребенка не было никаких запретов, – потому, верно, что Вада была младшая в семье и единственная дочь среди сыновей.

Суровый воин невольно улыбается в усы, вспоминая маленькую Ваду. Приходит она, бывало, в покой, где обсуждаются важные дела, влезает к нему на колени и требует сказку. А то дергает за усы или лазит по нему, как по дереву.

Своенравная девочка никогда не надоедала ему. Играя с ней, он чувствовал не меньшее удовольствие, чем играя со щенком или с котенком. Иногда, устав от непонятных взрослых речей, девочка доверчиво засыпала у него на руках…

Немудрено, что, спасшись от смерти, Вада именно к нему прибежала искать приюта и с тех пор скрывается в его усадьбе. Конечно, она могла обратиться и к Оскольду, который несомненно защитил бы ее, ведь, по словам Вады, он собирался, крестившись и окрестив ее, жениться на ней.

Но именно из-за этого Оскольдова намерения Вада и не захотела обращаться к нему за помощью. Напротив, она решила ждать, чтобы Потвора, которая избавилась от Красавы и, как она полагала, от Вады, приняла Крещение, обвенчалась с Оскольдом и стала по греческому закону единственной Оскольдовой женой.

Это как раз то, что нужно Ваде, ведь в таком случае Оскольд не станет больше домогаться ее, когда она объявится. Пусть живет себе спокойно и злодейка Потвора, и ее страшные рабы, если это поможет Ваде избавиться от притязаний Оскольда…

Она призналась Свербею, что пыталась уговорить Кукшу убить Оскольда, но это ей не удалось и на Кукшу надежды больше нет – очень уж его испортили греческие жрецы. Рассказала, что начала было подступаться с тем же к Шульге, однако мало что успела – помешала Потвора…

«В какую красивую и крепкую умом девушку выросла маленькая Яромирова княжна!» – восхищенно думает Свербей. Дерзкие замыслы овладевают его умом. Дерзкие, но и великие. Ему близка и понятна Вадина неугасимая жажда мести, хотя сам он слишком стар, чтобы испытывать такую же страсть. Его сердце жжет другая страсть, она не подвластна возрасту: вкусить из кубка власти!.. Пусть хоть на закате жизни! И Вада может ему в этом помочь…

Почему именно Оскольд, этот безродный находник[193], наглый самозванец, должен узаконить свое княжение с помощью женитьбы на последней киевской княжне?

Как-то раз один сильно захмелевший варяг сказывал ненароком, что Оскольд вышел из простецов, свободных, но бедных… Говорил еще тот варяг, что Оскольд родом с какого-то далекого северного лукоморья, где вечно дуют ветры, лукоморье так и зовется – Ветреное.

Народ на том лукоморье промышляет рыбной ловлей и смолокурением, а земли там толком нет – скалы да камни, и мясо жители видят только по праздникам. Тамошнему народу ничего не остается, как пускаться в разбойничьи морские походы…

А Свербеевы предки не однажды роднились со славным Киевым родом. И все они от века были бояре. Что и говорить, староват он в женихи для княжны Вады, так ведь и Оскольд не юноша! Не худо бы, конечно, иметь заранее Вадино согласие… Но можно и без согласия – старейшины, если понадобится, заставят, не захотят же они вовсе потерять славный Киев род!

Давняя Свербеева мечта о власти с появлением в усадьбе Вады обрела прежнюю силу и новую свежесть. Свербей с надеждой заглядывает в будущее и видит: приплывают заморские послы, видят его с Вадой и спрашивают стражей-отроков[194]:

– А скажите-ка нам, стражи-отроки, кто эта юная прелестница рядом с вашим многочтимым князем Свербеем? Дочь или внучка? Не станем лукавить – ищем мы невесту нашему царевичу, только чаем, что лучше этой девицы нам не сыскать! Не захочет ли ваш повелитель породниться с нашим повелителем?

И ответствуют стражи-отроки:

– Занято, досточтимые заморские послы! То супруга нашего славного князя, любезная его княгиня Вада!

И обмирают заморские послы от восхищения:

– Ах, княгиня ваша настоящая красавица! Но князь-то ваш каков! Истинный властитель смеется над временем!..

До чего сладостная мечта! Однако почему бы ей не сбыться?

Поспешай, Свербей, поспешай, боярин! Немалая помощь прибыла к Оскольду и Диру из Царьграда, хотя несмыслящий вряд ли углядит большую угрозу в трех греческих жрецах… А ты, коли ты смыслящий, не дай угрозе той укорениться, вовремя вырви ее! Промешкаешь – все потеряешь!

До епископа Михаила доходят слухи, что иудеи из Жидовского города, он же Щеков город, с недавнего времени усиленно проповедуют по городу свою веру, и кто-то будто бы уже обрезался. Как видно, рассудили они: если уж пришли такие времена, что кияне начали принимать христианскую веру, отчего бы им не принять иудейскую?

Вечерами, когда в церкви нет службы, епископ Михаил ходит в Жидовский город и ведет с иудеями ученые прения, пытаясь склонить их самих к признанию Иисуса Христа. По настоянию князя Оскольда в этих ночных хождениях его сопровождают Кукша и Шульга.

Юноши мало что понимают в спорах о вере, но они, конечно, болеют душой за епископа Михаила, подобно тому, как на ристаниях зрители болеют душой за «своего» наездника или бойца. Свежая молодая память, разумеется, зачерпывает невольно кое-что из этих бесконечных прений, но запомнившиеся обрывки не складываются в целое. Юноши, однако, не сомневаются в правоте епископа Михаила и напряженно следят за ходом поединка.

Старый иудей Исайя с длинной седой бородой и столь же длинными седыми пейсами говорит: