Попировали варяги, стали дань смотреть, и, конечно, мало им показалось, говорят: давайте еще столько же. Старейшина опять кланяться, упрашивать: нет, мол, больше, неоткуда взять. А те и слушать не хотят, – не дадите добром, сами найдем, где взять! – разделились по двое и пошли шарить по избам да по клетям.

Я на дворе был, когда к нашему дому двое подошли. Один черный, с горбатым носом, другой великан с рыжей гривой. Это были Тюр и Сван. Сван мне особенно не понравился – дух от него ненавистный. Однако стою, словно завороженный, и гляжу, как они к клети подходят. В клетях-то одежа зимняя хранится. Вижу, Сван хочет в клеть войти, а матушка встала на колени перед дверью и не пускает его.

– Бояре, – говорит, – добрые! Пожалейте сирот, не забирайте одежи!

Сван ее, конечно не слушает, да и не понимает он по-нашему. Скалится, хватает матушку ручищей своей, вроде как играет. А матушка его руку отталкивает, свое твердит. Он снова тянется к ней, и вижу я, что матушка сердится! Оказывается, обижает ее Сван!

Заревел я дурным голосом, бросился на Свана и что есть силы боднул его головой в живот. А у него под плащом железо. Ушибся я и пуще рассвирепел, колочу варяга кулаками по чем попало.

Рассердился варяг и отшвырнул меня. Потом матушку оттолкнул от двери, да так, что полетела она к избе на ведра и ушаты. Вскрикнула матушка, гляжу, а из руки у нее кровь хлещет – напоролась она на топор.

Тут уж я совсем разум потерял, схватил тот топор и прыгнул на Свана. Однако Тюр меня поймал и отнял топор. Подскочили ко мне сестры, потащили меня прочь, в избу. Я реву, вырываюсь, сестры плачут, умоляют утихнуть: пожалей матушку, мол, и всех нас, кабы хуже нам не сделали.

Затих я помаленьку. Вижу, матушка в избу входит, рука у нее тряпицей завязана, а тряпица от крови намокла. Я уж больше не реву и не говорю ничего, только думаю: надо отомстить за родную кровь. Каждый знает, если кровные обиды, обиды рода, остаются неотомщенными, душа рода начинает хворать, чахнуть и род может вовсе погибнуть. А ведь для человека нет беды страшнее. Лучше погибнуть самому, чем дать погибнуть роду.

На другой день я с самого утра слежу за варягами. Наконец вижу, собираются в дорогу, деревенских коней навьючивают – ниже по реке порог, на лодке плыть опасно, нужно обходить посуху. А лодки через порог пустыми на веревках сплавляют.

Побежал я в бор и затаился среди можжевеловых кустов близ тропки, по которой пойдут варяги. Размотал пращу, камень в нее заложил, жду. На поясе мешок висит, в нем запасные камни.

Надо, думаю, попасть Свану в рожу, раз он в шлеме и в кольчуге, иначе моя затея ни к чему. Я, ожидаючи, все прикинул, предусмотрел – и чтобы ветки не помешали пращу раскрутить, и чтобы варяги меня раньше времени не заметили.

Сосны шумят, порог бушует, однако слышу – конские копыта по песку стучат, глухо так – тук, тук… Это варяги вьючных коней в поводу ведут. Ну, Кукша, готовься!

Показались копья среди сосен, плывут, покачиваются над зарослями можжевельника, а самих варягов еще не видать. Но вот и сами они – один за другим проходят по открытому месту.

Страшно ли было? Нет, не страшно. Коли боишься, и не берись за такое дело – сиди за прялкой или за кроснами.

Гляжу, вот и мой ворог идет. Раскручиваю пращу, отпускаю конец. И надо же было ему, шишку[32] рогатому, споткнуться о сосновый корень! Камень мой вместо рожи его красной попал ему по шлему, зазвенело на весь бор, будто в гусли ударили.

Мне уже некогда другой камень в пращу закладывать – Сван не мешкает, сразу за мной припустился.

Бегу я в глушь лесную, слушаю, как позади сапожища топочут, а сам думаю: погоди, ужо, заманю тебя в дебри лесные, наиграюсь с тобой всласть, загоняю до седьмого пота, а потом и влеплю камень в рожу твою ненавистную.

Мне сперва показалось, что ему меня нипочем не догнать, я налегке, а на нем и шлем, и кольчуга, и даже щит болтается за спиной. Бегу себе, мешок с камнями у пояса рукой придерживаю, чтобы не мешал, даже веселюсь: сыграю, мол, я с тобой шутку, погоди маленько, шишок рогатый.

Слышу, топот вроде ближе становится. Я нажимаю. Однако Сван не отстает. Не знал я варягов, особенно этих, которых у вас берсерками зовут. Призвал на помощь Лешего. Помог он мне немножко. Там в одном месте узкий проход в можжевеловых зарослях. Я юркнул в него, а Сван застрял. Ну, и отстал он от меня чуть-чуть.

Камни мне мешать начали. Все равно, думаю, не даст мне проклятый шишок метнуть в него камень. Отвязываю мешок, кидаю его назад через голову. Оглядываюсь, вижу, озадачил я его. Остановился он, поднял мешок, высыпал камни на мох. А как понял, что я над ним посмеялся, завыл, как дикий зверь, и опять за мной!

Без мешка бежать легче. Однако мне уже не до шуток, надо голову спасать. Леший больше не помогает. Поворачиваю назад к реке. А топот сзади не отстает… как будто рожь цепами молотят… До чего ж силен проклятый варяг! Сам-то я бегу из последних сил, дышу, как кузнечные мехи[33], лицо горит, точно в жарко натопленной мовне[34] на полке.

Только бы, думаю, мне сейчас на варягов не выскочить. А далеко обегать их моченьки моей уже нет. Наконец увидели нас варяги. Гляжу, один варяг лук из налучника достает, стрелу из тула тянет. Конец, думаю. Однако другой его остановил. Уж не ведаю, меня ли пожалел или не захотел, чтобы тот помешал Свану самому меня прикончить.

Варяги смотрят на нас, смеются, что-то кричат, видно, подбадривают, точно мы со Сваном наперегонки бежим.

Из-за деревьев река в глаза светом ударила. Ну, кажется, ушел я от рыжего. Выскочил на скалу, подо мной стремнина бурлит, пеной плюется – в том месте скалы сжимают реку, тесно ей, она и бесится.

Наши домовичские ребята ту стремнину знают как свои пять пальцев: где нырнуть нужно, чтобы в вир[35] не затянуло, где перевернуться ногами вперед, чтобы головой о камень не ударило. Мы туда летом ходим прыгать. Неведомо, кто и придумал эту забаву. Называется то место Отрокова стремнина. Гибнет ли кто-нибудь? А как же, конечно, гибнут. Только редко. Кто не очень ловок, тот ведь и не лезет.

Выскочил я, значит, на скалу, а прыгать боязно – вода в эту пору больно студеная. Однако думай не думай – прыгать все равно надо. С той скалы пути уже больше никуда нет. Помянул я Сварога[36], главного бога нашего, помянул Водяного и прыгнул.

Обожгло меня, точно я в кипятке очутился. С непривычки чуть память не отшибло – я ведь никогда прежде в этакую-то пору не купался. Однако одолел я все же Отрокову стремнину.

Ниже по течению река опять становится шире, стремнина распадается на несколько потоков, тут ее сила иссякает. Выбрался я из воды и по россыпи валунов перешел на другой берег.

Выжал рубаху, повесил сушить на можжевеловый куст. Сам бегаю, прыгаю вокруг, чтоб согреться; сильно я продрог, вода-то холоднее, чем в ключе.

Влез на сосну, поглядеть, не блестят ли на том берегу варяжские шлемы, не мелькают ли копья. Нет, не видать, хотя должны бы уже показаться.

Пониже стремнины брод, там варяги перейдут на этот берег. Мне нужно подождать, пока они реку перебредут и дальше отправятся, а потом воротиться на свой берег – и домой. Видно, не судьба сегодня отомстить – подожду до будущего года, до нового их появления… Может, к тому времени что-нибудь понадежнее придумаю, да и подрасту маленько…