– Ты с князьями, тебе так и положено! К тому же они твои старые друзья! Но я к тебе не с этим. Некоторые из наших, из ильменьских, решили не плыть домой коротким путем, через Киев, – как бы он не оказался более длинным! Они сейчас поплывут назад, обойдут косу и повернут к Таврии, а оттуда на Дон, к бродникам, словом, пойдут Волжским путем. Мы с Некрасом присоединяемся к ним. Нам, наверно, еще удастся нагнать тмутараканских и бродников, с которыми расстались вчера. Я-то не больно опасаюсь Оскольдова злопамятства, просто хочется новых краев поглядеть. А на Некраса я страха нагнал: от князей, мол, прощения не жди, поплывешь с ними – на Волхов уж не воротишься. А ему до того охота на Волхов воротиться! Но и мне и ему жалко с тобой расставаться. Не пойдешь ли и ты с нами? Ты вроде ладил на родину ворочаться? А эти русы и бродники – хорошие ребята! И звали с собой. Мы их в Корсуне, верно, нагоним… Может, дорогой удастся и пограбить… И твоего Шульгу возьмем!
Наконец Кукша все понимает, до него доходит смысл нечаянно подслушанного накануне разговора: Страшко просто-напросто уговаривал Некраса отправиться в новые края. Но Кукше не до новых краев, он досыта нагляделся на всякие-разные края, ему надо скорее домой, на север. Страшко же с товарищами сперва поплывет на юг, потом на восток, потом на север, а после этого на запад… Почему, как говорит Страшко, этот длинный, кружной путь через Волгу окажется более коротким? Кукша мысленно уже отказался от такого странствия, но на всякий случай спрашивает:
– С Шульгой говорил?
– Шульга говорит: я как Грек.
«Вот истинный друг», – думает Кукша. В голове его облачком проносится воспоминание о дружбе с конунгом Харальдом, воспоминание не из приятных, он поскорее прогоняет его и возвращается мыслями к Шульге.
Шульга после Водимова мятежа покинул с дядей берега родного Волхова и теперь, не хуже Кукши, все время мечтает о доме, о матери, о родных. Однако, может статься, он к ним никогда не вернется… В таком случае уж лучше ему быть дружинником у Оскольда, чем скитаться ради Кукши невесть где. Страшко-то и его приятели ничем не провинились перед Рюриком и спокойно вернутся домой. А что ждет на Волхове после волжского странствия Шульгу?
– Нет, – твердо говорит Кукша, – мы с Шульгой поплывем в Киев, а там видно будет.
– Тогда не поминай лихом. – Страшко поднимается с корточек и добавляет: – Прощай, брат, до встречи на Волхове у князя Рюрика.
И, помявшись, произносит несколько загадочных слов:
– Только, чтобы дожить до этой встречи, не спускай глаз со Свербея, худое он на тебя замышляет.
Упругими прыжками Страшко спускается к берегу. Кукша встает и смотрит ему вслед. Словене стаскивают судно с отмели, прыгают в него и отчаливают. Вот они уже качаются на вольной воде. Дружно вздымаются и опускаются весла, судно быстро уплывает в ту сторону, откуда приплыло вчера.
Размышляя над загадочными словами Страшка, Кукша поднимается к княжескому шатру. «Чем я не угодил Свербею? – недоумевает он. – Разве я один обнажил оружие во время того спора? Наверно, Страшку просто что-то померещилось…»
Возле шатра никою не видать. Может быть, Оскольд и Дир еще спят и не подозревают о побеге? Впрочем, это не побег. Ильменьские уплыли бы и при них. Они отправились чуть свет, потому что спешат – хотят нагнать русов и бродников.
Вдруг Кукша видит Оскольда и Дира с несколькими ближними дружинниками, они поднимаются от воды, только в другом месте. Они, конечно, все видели. Кукша идет им навстречу, и они обмениваются приветствиями. Кукше до сих пор непривычно слышать, когда Хаскульда и Тюра называют князьями, то есть конунгами. Вот и Страшко только что называл их так. К их новым именам он уже немного привык, а к именованию князьями пока что не получается.
– Мыши убегают от кошки, – насмешливо говорит Оскольд.
– Они не убегают, – возражает Кукша, – просто вышли пораньше, чтобы нагнать тмутараканских. Хотят идти через Волгу. Страшко мне все объяснил.
– Будь по-твоему, – откликается Оскольд и велит готовиться в путь. Отроки разбирают шатер. Один из дружинников приставляет к губам большую берестяную трубу и трубит сбор в поход. У костров зашевелились кучки людей, одни спешат наполнить чаши и выпить за удачный путь, другие торопливо жуют, чтобы насытиться перед дорогой, третьи что-то переносят в корабли.
Но вот корабли стащены с отмели и один за другим отплывают. С утра царит полное безветрие, праздно болтаются свернутые паруса. После большого пира невыспавшимся людям зябко, им не в радость садиться на весла, но привычка берет свое – весла поднимаются и опускаются в том же согласии, что и обычно. Наконец сквозь утренний туман проглядывает багровое солнце, на которое можно глядеть, не щурясь. Делается веселее, раздаются шутки, кто-то запевает и все подхватывают:
Слава солнцу, солнцу красному,
Слава щедрому Сварожичу[110]!
Обрати лицо к нам с ласкою,
Освети нам путь-дороженьку!
Днем становится жарко, повевает все тот же попутный шелоник, но он слишком слаб, чтобы воспользоваться парусами. Лукоморье позади, корабельщики уже плывут по Днепру. В заводях, в зарослях тростника, и на открытой воде, и в воздухе несметное количество водяной птицы. Тут и красавцы лебеди, и гуси, и чайки, и журавли, и цапли, и множество еще каких-то крупных и мелких птиц, и, конечно, видимо-невидимо всевозможных уток. Но удивительнее всех немалого размера птица с большим мешком под длинным клювом, поляне зовут ее «неясыть».
Великое птичье царство, будучи потревожено, издает такой оглушительный шум, что приходится кричать соседу в ухо, если хочешь быть услышанным.
Иногда где-нибудь в заводи, а то и возле корабля с могучим плеском ворочается крупная рыба. Раз Кукше удалось разглядеть прошедшую под кораблем огромную рыбину с долгой курносой мордой и бугристым хребтом. Какой она была длины, он не успел разглядеть – плыли слишком быстро. Но рыбина задела хребтом днище и корабль качнуло. Шульга засмеялся и сказал:
– Белуга шалит!
Когда корабли пристают к берегу и друзья поднимаются на открытое место, перед ними простирается море высокой серебристой травы. Травинки настолько тонки и легки, что их колышет даже самый слабый ветерок и кажется, будто перед тобой пробегают морские волны, а от порывов сильного ветра травы стелются по земле.
– Ковыль, – объясняет Шульга.
Случается, у воды толпится бессчетное стадо удивительных зверей – не то овцы, не то козы, желтовато-рыжие, с горбатыми мордами и восковыми рожками. Это пугливые сайгаки. А в сумерки, пристав на ночлег, можно увидеть вдали бредущий по холмам к водопою табун диких коней одинаковой саврасой масти[111], с коротким гривами и короткими хвостами. Кони двигаются не спеша, кормясь по дороге. Шульга говорит, что к воде они подойдут, когда стемнеет.
Однажды корабли причаливают на ночевку к высокому скалистому острову длиною более десяти верст. Остров зовется Хортица. Вдоль берега чернеют огнища, и старые, и свежие, видно, что остров часто посещают.
В стороне от берега стоит дуб, который выделяется среди прочих деревьев. Он, может быть, не так уж и высок, но у него необычайной толщины ствол, весь в каких-то буграх и неровностях, кажется, будто он состоит из нескольких стволов. Сучья начинаются низко, чуть ли не от корней, и многие из них сами толщиной в доброе дерево – мнится, тут срослось несколько деревьев. Крона его необычайно широка и густа, ветви спускаются до земли, образуя своего рода шатер. Среди ветвей и листьев могучего дерева находит прибежище множество белок.
Всякий, кто глянет на этот дуб, сразу понимает, что перед ним не простое дерево. Так оно и есть – это Перунов дуб. Люди словеньского языка, какого бы роду-племени они ни были, непременно приносят здесь жертву. Тот, кому предстоит одолевать пороги, ждущие его выше по реке, просит духов, обитающих среди листвы и веток, о помощи в трудном и опасном деле. Тот же, кто спускаясь по реке, уже одолел пороги, благодарит духов за помощь. Петухи – наиболее желанная жертва для здешних духов. Всякий, плывущий по Днепру, старается загодя обзавестись нужной птицей. Если же петухов у плывущего нет, можно принести в жертву хлеб или вяленое мясо и даже стрелу из своего тула. Предусмотрительные мужи из Оскольдова войска от самого Днепровского лукоморья везут в плетеных садках десяток петухов, купленных у тех же уличей, – уличи их нарочно для того и разводят. Пока поднимались вверх по Днепру, петухи веселым многоголосьем будили пловцов на рассвете, чтобы не залеживались.
