С этими мыслями он расхаживал по площадке, зорко наблюдая за ходом работ.

— Мне кажется, вы взяли слишком много дерева для одной лебедки, — заметил он желтолицему человеку, работавшему с несколькими помощниками. — По-моему, достаточно трех больших шестов для треножника и трех для скрепления их между собой.

— Не беда, — ответил желтолицый со странной улыбкой. — Чем больше материала затратим, тем красивей получится. Сооружение будет выглядеть внушительней, и люди скажут: «Как здорово сделано!» Вот увидите, увидите, какую лебедку я построю! А потом разукрашу ее флагами, гирляндами из листьев и цветов. Вы не пожалеете, что наняли меня в работники, и сеньор Ибарра будет вполне доволен. — При этих словах желтолицый рассмеялся. Ньор Хуан улыбнулся и покачал головой.

На некотором расстоянии виднелись две беседки, соединенные между собой чем-то вроде галереи, крытой листьями платана. Школьный учитель и человек тридцать мальчиков плели там венки и прикрепляли флажки к бамбуковым шестам, обернутым белым узорчатым холстом.

— Смотрите, чтобы буквы были хорошо выписаны! — наставлял учитель мальчиков, делавших надписи. — Здесь будет алькальд, приедет много священников, а может быть, и сам генерал-губернатор — ведь он сейчас находится в нашей провинции. Если они увидят, что вы хорошо пишете, возможно, вас похвалят.

— И дадут нам классную доску?..

— И это возможно. Впрочем, сеньор Ибарра уже заказал ее в Маниле. Завтра привезут кое-какие вещицы и будут раздавать их вам как награды… Эти цветы оставьте в воде, завтра сделаем из них букеты. И принесите еще цветов; нужно, чтобы весь стол был ими усыпан, — цветы ласкают глаз.

— Мой отец принесет завтра кувшинки и корзину жасмина.

— А мой привез три повозки песку и не взял денег.

— Мой дядя обещал заплатить учителю, — добавил племянник капитана Басилио.

В самом деле, благое начинание поддержали почти все. Священник изъявил желание быть попечителем школы и освятить первый уложенный камень, — церемония эта должна была состояться в последний день праздника как одно из самых крупных его торжеств. Даже викарий подошел к Ибарре и застенчиво предложил, чтобы за все мессы, которые будут отслужены, пока строится здание, внесли деньги прихожане. Более того, сестра Руфа, богатая и расчетливая женщина, заявила, что, если не хватит средств, она поедет по другим городам собирать пожертвования, — при условии, что ей оплатят расходы на дорогу и еду. Ибарра поблагодарил ее и ответил:

— Нам не удалось бы много собрать, ибо и я не знаменит, и здание это не церковь. К тому же я не рассчитывал строить школу на чужие деньги.

Молодые люди, студенты из Манилы, приехавшие принять участие в празднике, смотрели на Ибарру с восторгом, стараясь брать с него пример. Но когда мы желаем подражать великим людям, мы обычно копируем только какие-то мелочи или даже усваиваем их слабости, ибо на большее неспособны. И вот одни из юных поклонников Ибарры стали так же, как он, завязывать галстук, другие переняли фасон его воротника, а были и такие, которые пересчитали пуговицы на его камзоле и жилете.

Мрачные предсказания старого Тасио явно не оправдывались. Ибарра при случае напомнил ему об этом, но старый пессимист возразил:

— Помните, что сказал Бальтасар?

Бальтасар был не только поэтом, но и мыслителем.

Так развивались события в канун праздника на закате дня.

В доме капитана Тьяго также готовилось нечто грандиозное. Мы знаем хозяина дома; его пристрастие к пышности и амбиция исконного манильца требовали такого великолепия, которое повергло бы в прах местных провинциалов. Была и другая причина, по которой он считал своим долгом затмить всех остальных: Мария-Клара была его дочерью, и здесь же находился его будущий зять, привлекший к себе всеобщее внимание.

В самом деле, одна из наиболее солидных газет Манилы посвятила Ибарре целую статью, помещенную на первой полосе под заголовком: «Подражайте ему», где юноше дали уйму советов и вознесли весьма скромную хвалу. Газета называла его «просвещенным человеком и богатым капиталистом», а двумя строчками ниже: «благородным филантропом», в следующем же абзаце — «учеником Минервы, поехавшим поклониться матери Испании, истинной обители искусства и наук». Немного дальше его именовали «филиппинским испанцем». Капитан Тьяго тоже воспылал благородным рвением и уже подумывал, не построить ли ему на свои деньги монастырь.

За несколько дней до празднества в дом, где жили Мария-Клара и тетушка Исабель, доставили из Европы множество ящиков с винами и провизией, а также огромные зеркала и рояль Марии-Клары.

Капитан Тьяго приехал в канун праздника, и когда дочь целовала ему руку, подарил ей великолепный золотой ларец, украшенный брильянтами и изумрудами, где хранилась щепка от лодки святого Петра, в которой наш спаситель отправлялся на рыбную ловлю.

Первое свидание с будущим зятем было чрезвычайно сердечным. Говорили, разумеется, о школе. Капитан Тьяго выразил желание, чтобы она была названа школой святого Франциска.

— Поверьте мне, — говорил он, — святой Франциск хороший покровитель! Если вы назовете ее школой «начального обучения», вы ничего не выиграете, да и что это такое — «начальное обучение»?

Пришли подруги Марии-Клары и позвали ее на прогулку…

— Только возвращайся скорее, — сказал капитан Тьяго дочери, обратившейся к нему за разрешением. — Ты же знаешь, что приехал отец Дамасо и будет с нами ужинать сегодня вечером.

— Вы тоже отужинаете с нами, — добавил он, повернувшись к внезапно помрачневшему Ибарре. — Дома-то вы будете совсем один.

— Я бы с величайшим удовольствием остался, но мне надо быть дома, могут прийти гости, — пробормотал юноша, избегая взгляда Марии-Клары.

— Приведите ваших друзей сюда, — весело заявил капитан Тьяго. — В моем доме еды хватит, к тому же я хочу, чтобы вы подружились с отцом Дамасо…

— Это мы еще успеем сделать! — ответил Ибарра с натянутой улыбкой и поспешил за девушками.

Все вместе они спустились вниз по лестнице. Мария-Клара шла между Викторией и Идай, тетушка Исабель плелась сзади.

Люди с почтением уступали им дорогу. Мария-Клара была поразительно хороша: бледность ее прошла, и хотя в глазах еще таилась задумчивость, улыбка не сходила с ее уст. С радушием счастливицы приветствовала она своих друзей детства — теперь восторженных почитателей ее цветущей юности. Меньше чем за две недели она вновь обрела то искреннее доверие к людям, ту детскую веселость, которые словно увяли в тесных кельях монастыря. Так бабочка, покинув кокон, радостно порхает среди цветов; стоит ей только расправить крылья, немного согреться в солнечных лучах — и уже никто не узнает в ней прежней неподвижной куколки. Все существо Марии-Клары озарилось светом новой жизни, все казалось ей милым и прекрасным; и любовь свою она проявляла с той девичьей непосредственностью, которой ведомы лишь чистые мысли и чужда притворная стыдливость. Хоть она и прикрывала веером лицо, слушая веселые шутки друзей, глаза ее улыбались, а по телу пробегала легкая дрожь.

В домах загорались огни, а на улицах, где бродили музыканты, уже пылали факелы.

Через раскрытые окна было видно, как суетятся люди в празднично освещенных комнатах, откуда доносился аромат цветов и слышались звуки рояля, арфы или оркестра. По улицам гуляли китайцы, испанцы, филиппинцы, — одни в европейской одежде, другие в национальных костюмах. Расталкивая гуляющих, пробегали слуги, нагруженные мясом и курами; студенты в белых рубашках, мужчины и женщины, рискуя попасть под экипажи и повозки, с большим трудом продвигались вперед, несмотря на окрики возниц.