Стеклянные шарообразные люстры, переходящие по наследству от отца к сыну, тщательно вымыты; медные украшения начищены до блеска; керосиновые лампы вынуты из красных чехлов, которые защищают их от мух и комаров в течение всего года и не позволяют ими пользоваться. Граненые стеклянные подвески раскачиваются и, ударяясь друг о друга, мелодично позвякивают; они тоже словно участвуют в празднике, резвясь и преломляя свет, который отражается на тонких гранях всеми цветами радуги. Дети играют, шалят, ловят цветных зайчиков, спотыкаются, разбивают лампы, но это не нарушает общего веселья, хотя в другое время из их круглых глазенок пролилось бы немало слез.

Вместе с этими почтенными лампами извлекаются на свет божий также и работы девушек: вязаные накидки, коврики, искусственные цветы. Появляются старинные стеклянные подносы, на которых изображены миниатюрные озера с рыбками, кайманами, моллюсками, кораллами, водорослями и сверкающими стеклянными рифами. На подносах навалены груды сигар, сигарет и маленьких буйо, сделанных тонкими пальцами девушек. Полы блестят, как зеркало, на дверях занавеси из пиньи и хуси, на окнах раскачиваются фонари из стекла или бумаги — розовой, синей, зеленой и красной. Дом заставлен цветами и цветочными горшками на подставках из китайского фаянса. Даже святые принарядились ради праздника: с образов и реликвий стерта пыль, стекло вымыто, а к рамам прикреплены букетики.

На улицах воздвигнуты затейливые бамбуковые арки различных форм, разукрашенные калускусами, один вид которых наполняет радостью детские сердца. Внутри церковного дворика, там, где должна пройти процессия, сделан круглый навес на бамбуковых подпорках. Под ним бегают и играют дети, карабкаются на подпорки и, спрыгивая на землю, рвут новые рубашки, которые им сшили к празднику.

На площади построены подмостки из бамбука, дерева и нипы. Здесь комедианты из Тондо будут показывать удивительные вещи и соперничать с богами по части маловероятных чудес; здесь будут петь и плясать Марианито, Чананай, Бальбино, Ратия, Карвахаль, Еенг, Лусерия и другие. Филиппинец любит театр и с жадностью следит за драматическим представлением; затаив дыхание, он слушает песню, с восхищением смотрит танец и пантомиму, но никогда не свистит и не аплодирует. Если спектакль ему не нравится, он спокойно жует свой буйо или уходит, не мешая остальным наслаждаться зрелищем. Лишь временами, когда актеры по ходу действия обнимают или целуют актрис, простой люд начинает вопить, но большего себе не позволяет. Прежде разыгрывались только драмы; местный поэт сочинял пьесу, в которой каждые две минуты непременно затевалась драка, или же выскакивал клоун и показывал удивительные фокусы. Но с тех пор как актеры из Тондо стали лупить друг друга каждые пятнадцать секунд, выпускать двух клоунов сразу и представлять еще менее правдоподобные вещи, они совершенно затмили своих провинциальных коллег. Префект был любителем подобных зрелищ и с одобрения священника выбрал комедию с чудесами и фейерверком под названием «Принц Вильярдо, или Пленники, спасенные из ужасной пещеры»[106].

Время от времени весело звонят колокола, те самые, что так мрачно гудели всего десять дней тому назад. Шипят огненные колеса и плошки: филиппинские пиротехники, неизвестно у кого научившиеся этому ремеслу, щеголяют своим искусством, зажигая в небе огненных быков, феерические каскады бенгальских свечей, бумажные шары, наполненные горячим воздухом, искрометные колеса, бомбы и ракеты.

Что это? Вдали слышится музыка? И мальчишки бросаются сломя голову на окраину города, чтобы встретить музыкантов. Сан-Диего подрядил пять команд трубачей и, кроме того, три оркестра. Непременно придут музыканты из Пагсангана — собственный оркестр нотариуса, а также трубачи из Сан-Педро-де-Тунасан, знаменитые тем, что ими дирижирует маэстро Аустрия, бродячий «капрал Марьяно», у которого, если верить молве, слава и гармония сидят на кончике дирижерской палочки. Знатоки хвалят его траурный марш «Плакучая ива» и сетуют, что у него нет музыкального образования, ибо с таким талантом он мог бы прославить свою страну на весь мир.

Трубачи вступают в город, играя бодрые марши, а за ними бегут оборванные, полуголые мальчишки — кто в рубашке брата, кто в старых штанах отца. Едва музыка смолкает, они уже знают мотивы наизусть, на редкость чисто напевают их и насвистывают, высказывают о них свое суждение.

Тем временем в двуколках, колясках, экипажах съезжаются родственники, друзья, незнакомцы, игроки со своими лучшими бойцовыми петухами и с мешочками золота, готовые рискнуть состоянием за зеленым сукном или на арене.

Альферес ставит по пятьдесят песо каждый вечер, — шепчет маленький толстый человек на ухо кому-то из только что прибывших. — Придет капитан Тьяго, он будет держать банк. Капитан Хоакин принес с собой восемнадцать тысяч. Будет и лиампо: китаец Карлос поставит десять тысяч. Люди из Танавана, Липы, Батангас, а также из Санта-Крус тоже раскошелятся. Крупная будет игра, очень крупная! Но пейте же шоколад! В этом году капитан Тьяго не оберет нас, как в прошлом; он заказал лишь три благодарственные мессы, а у меня мутия из какао. Как поживает ваше семейство?

— Благодарю вас, хорошо! — отвечает гость. — А как поживает отец Дамасо?

— Отец Дамасо утром прочитает проповедь, а вечером сядет с нами за зеленый стол.

— Прекрасно. Значит, опасности нет никакой!

— Еще бы, мы в этом уверены! Китаец Карлос тоже не поскупится. — И толстый человечек защелкал пальцами, как бы отсчитывая монеты.

Жители гор, окружающих город, надевают лучшие одежды, чтобы отнести на дом богатым покупателям откормленных кур, кабанов, оленей, птицу. Одни грузят дрова на тяжелые повозки, другие — лесные фрукты и орхидеи, а некоторые приносят широколистые бига и огненно-красные цветы тика-тика, которыми украшают двери домов.

Но самая невероятная суета — настоящее столпотворение — царит на небольшой возвышенности в нескольких шагах от дома Ибарры. Скрипят блоки, кричат люди, кирки с металлическим звоном дробят камень, молотки ударяют по гвоздям, топоры — по бревнам. Одни копают широкую и глубокую траншею, другие укладывают в ряд камни из местного карьера. Разгружаются повозки, растут кучи песка, расставляются кабестаны и вьроты…

— Эй, там, пошевеливайся! — кричит старичок с живым и умным лицом, опирающийся вместо трости на медную линейку, на которую намотан шнурок отвеса. Это руководитель работ Ньор Хуан — архитектор, каменщик, плотник, маляр, слесарь, художник, каменотес, а иногда и скульптор.

— Надо закончить сегодня же! Завтра не работают, а послезавтра — торжественная церемония! Поторапливайтесь! Выдолбите отверстие побольше, чтобы этот цилиндр вошел туда! — говорит он каменщикам, обтесывающим большой четырехугольный камень. — В нем навеки сохранятся наши имена!

И он повторяет всякому, кто приближается к этому месту, то, что говорил уже тысячу раз:

— Знаете, что мы собираемся построить? Школу, образцовую школу, как в Германии и даже лучше. Архитектор сеньор Р. начертил план, а я руковожу работой. Да, сеньор, посмотрите-ка, это будет настоящий дворец с двумя флигелями: один для мальчиков, другой для девочек. Здесь, посередине, разобьем большой сад с тремя фонтанами; по бокам пройдут тенистые аллеи с небольшими огородами, где дети смогут сажать всякие растения в часы досуга, чтобы с пользой проводить время, а не растрачивать его зря. Посмотрите, как глубоко заложен фундамент! На три метра семьдесят пять сантиметров! Здание будет иметь склады, подвалы, а для плохих учеников — карцер поблизости от площадки для игр, чтобы провинившийся слышал, как веселятся прилежные дети. Видите тот лужок? Там устроим поле для игр на свежем воздухе. У девочек будет свой сад со скамейками, качелями, дорожками, где они смогут прыгать через веревочку; сад с водоемами и птицами. Это будет великолепно! — И Ньор Хуан потирал руки, мечтая о славе, которая выпадет на его долю. — Сюда станут приходить чужестранцы и спрашивать: «Кто тот великий мастер, который построил это?» И все ответят: «Разве вы не знаете? Неужели вы никогда не слышали о Ньоре Хуане? Наверное, прибыли издалека?»