— Ну-ка! Ну-ка, попробуй! — издевательски захохотала она. — Чтобы меня пристукнуть, надо быть мужчиной, где уж тебе!

Альфереса задело оскорбление, но он увидел хлыст в руках супруги. Схватив со стола тарелку, он швырнул ее в голову доньи Консоласьон; та, привыкшая к подобным схваткам, быстро увернулась, и тарелка, ударившись об стену, разлетелась на куски. Чашку и соусник постигла та же участь.

— Трус, — визжала она, — боишься подойти ближе! — И, чтобы еще больше разозлить его, плюнула ему в лицо.

Альферес обезумел от ярости и, взревев, подскочил к ней, но она с поразительной ловкостью ударила его хлыстом по лицу, со всех ног кинулась в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Мыча от гнева и боли, он устремился за ней, но наткнулся на запертую дверь и разразился бранью.

— Будь проклято все твое потомство, свинья! Открой мне, открой, не то я размозжу тебе голову! — рычал он, колотя в дверь руками и ногами.

Супруга не отвечала, слышался лишь грохот передвигаемых стульев и сундуков, возвещавший о том, что она, должно быть, строила баррикаду из мебели. Дом содрогался от ударов и проклятий альфереса.

— Попробуй войти, попробуй, — донесся ее голос. — Только сунься, я застрелю тебя.

Постепенно пыл альфереса остывал; он уже только бегал по комнате, как зверь в клетке.

— Выйди на улицу и остуди голову, — продолжала издеваться над ним женщина, видимо, завершив подготовку к обороне.

— Будь уверена, как доберусь до тебя, сам бог тебе не поможет, старая свинья!

— Ну-ну! Болтай, что хочешь… Не дал мне пойти к мессе! Ты не дал мне исполнить мой христианский долг! — ответила супруга с таким сарказмом, на какой только она была способна.

Альферес надел шляпу, привел в порядок одежду и, стуча каблуками, вышел из комнаты, но тут же снял обувь и, бесшумно ступая, вернулся. Слуги, привыкшие к таким стычкам, обычно относились к ним с полным равнодушием, но это новшество с ботинками привлекло их внимание, и они лукаво перемигнулись. Альферес тихо опустился на стул у заветной двери и терпеливо прождал более получаса.

— Ты в самом деле ушел или все еще здесь, старый козел? — время от времени спрашивал голос изнутри, разнообразя эпитеты и повышая тон. Наконец она снова начала передвигать мебель. Он услышал шум и ухмыльнулся.

— Эй, денщик, хозяин ушел? — крикнула донья Консоласьон.

По знаку альфереса денщик ответил:

— Да, сеньора, он ушел.

Она ликующе захохотала и отодвинула засов. Муж медленно приподнялся, дверь приоткрылась…

Крик, шумное падение тела, проклятья, вопли, ругательства, удары, — кто может знать, что произошло в этой темной спальне?

Войдя в кухню, денщик многозначительно посмотрел на повара, который заметил ему:

— Достанется тебе за это.

— Мне? Всему городу достанется, это да! А я что? Она ведь только спросила, ушел ли он, а не спросила, вернулся ли обратно!

Десять часов вечера. Последние петарды лениво взмывают в темное небо, где все еще светятся, подобно каким-то неведомым звездам, бумажные шары, надутые дымом и теплым воздухом. Некоторые из них, снабженные запалом, взрываются, угрожая поджечь дома, и поэтому на крышах стоят люди, вооружившиеся длинными шестами с мокрыми тряпками на концах и ведрами с водой. Темные силуэты смутно вырисовываются на фоне ночного неба, словно призраки, которые явились из межзвездного пространства наблюдать за тем, как веселятся люди. Множество фейерверков самых диковинных форм — колеса, замки, быки, буйволы — было зажжено в этот вечер; по красоте и величию зрелище превзошло все, что видели когда-либо жители Сан-Диего.

Теперь толпы народа устремились к площади, чтобы посмотреть последнее театральное представление. Тут и там вспыхивают бенгальские огни, освещая кучки веселых людей; мальчишки при свете факелов ищут в траве неразорвавшиеся петарды и прочие трофеи, которые еще могут пригодиться. Но вот прозвучала музыка, и все поспешили к театральному помосту.

Огромная сцена ярко освещена. Многочисленные фонарики обвивают столбы, свисают с потолка, усеивают пол. За освещением присматривает альгуасил, и, когда он выходит вперед, чтобы поправить огоньки, толпа начинает свистеть и кричать: «Вот он! Вот он!»

Перед сценой оркестранты настраивают инструменты что-то наигрывают. Рядом с оркестром открытая ложа, у которой писал корреспондент в своем письме: сановные особы, испанцы и приезжие богачи сидят на расставленных в ряд стульях. Простой народ, люди без титулов и чинов заполняют пространство позади них. Некоторые принесли с собой скамейки не для того, чтобы сидеть, а чтобы взобраться на них. Это вызывает протесты тех, у кого нет скамеек, и нарушителей стаскивают вниз, однако они тут же снова оказываются на скамейках как ни в чем не бывало.

Нескончаемая суета, восторженные крики, взрывы смеха, шелест серпантина, шипение петард — все сливается в общем шуме. Вот подломилась ножка у одной из скамеек, и те, кто стоял на ней, свалились на землю под хохот толпы. Эти зрители пришли издалека, чтобы посмотреть спектакль, а теперь сами оказались вдруг в центре внимания. Тут ссорятся и спорят из-за мест, там слышится звон разбитого стекла — это Анденг, которая разносит прохладительные и спиртные напитки, бережно поддерживая обеими руками поднос, наткнулась на своего возлюбленного, и он попытался воспользоваться случаем…

Лейтенант-майор дон Филипо — высший представитель власти в театре, ибо префект предпочитает игру в карты. Дон Филипо беседует со стариком Тасио.

— Что я могу поделать? Алькальд не пожелал принять моей отставки. Он спросил меня: «Разве у вас не хватает власти для выполнения ваших обязанностей?»

— Что же вы ему ответили?

— «Сеньор алькальд, — ответил я, — как ни мала власть лейтенант-майора, она, подобно всякой иной власти, дается свыше. Король получает власть от народа, а народ — от бога. Да, именно ее мне не хватает, сеньор алькальд». Но он и слушать не захотел, сказав, что можно побеседовать об этом после празднества.

— Да поможет вам бог, — сказал старик, собираясь уйти.

— Вы не хотите посмотреть представление?

— Благодарю вас, не хочу. У меня у самого голова полна всякого вздора, — ответил мудрый старец, саркастически усмехнувшись. — Но позвольте спросить вас — не случалось ли вам задумываться над характером нашего народа? Мы народ мирный, но любим воинственные представления и кровавые бои; мы демократичны, но обожаем императоров, королей и принцев; мы не религиозны, но разоряемся на пышные церковные празднества. Наши женщины, мягкие по натуре, приходят в неистовый восторг, когда видят, как принцесса потрясает копьем. Знаете, с чем это связано? Вот с чем…

Приход Марии-Клары и ее друзей положил конец разговору. Дон Филипо встретил их и провел на отведенные для них места. Вскоре явился отец Сальви с еще одним францисканцем и несколькими испанцами. За монахами следовало несколько горожан, вменивших себе в обязанность повсюду сопровождать святых отцов.

— Да вознаградит их господь и в жизни иной, — пробормотал старик Тасио, уходя прочь.

Спектакль начался выступлением Чананай и Марианито в сценке «Криспино и кума». Все, затаив дыхание, смотрели и слушали, один отец Сальви, казалось, пришел сюда только для того, чтобы глядеть на Марию-Клару. Печаль сообщила ее прелестному облику красоту, столь возвышенную и неземную, что легко было понять, почему на нее смотрят с восхищением. Но глаза францисканца, ввалившиеся и воспаленные, не выражали восхищения. В его мрачном взгляде читалось безнадежное отчаяние, — такими глазами, должно быть, Каин издали взирал на рай, прелести которого ему рисовала его мать!

Первая пьеса уже закончилась, когда вошел Ибарра. Его появление вызвало ропот в зале. Внимание зрителей сосредоточилось на нем и на священнике. Но молодой человек, казалось, ничего не замечал, он спокойно поздоровался с Марией-Кларой и ее подругами и сел подле них.