— Вы на самом деле выпиваете только две рюмки, когда возвращаетесь вечером домой?

— Две, клянусь.

— Больших?

— Что вы хотите сказать? Обычный коктейль. Немного ликера, немного льда, немного содовой...

— Сколько ликера?

— Две-три унции.

— А точнее?

— Три.

— Получается шесть унций.

— И это немного.

— Плюс то, что вы выпиваете в...

— Только когда мы куда-нибудь идем. Когда мы едим дома, я пью за ужином пепси.

— Вы бы назвали себя пьяницей?

— Я пью умеренно. У меня есть знакомые, которые могут пить беспрестанно, день и ночь. А я вовсе не...

— Вы их считаете пьяницами?

— Я считаю их алкоголиками. Я редко вижу их пьяными, но отлично знаю, что у них серьезные проблемы с алкоголем, я знаю, что у них нет чувства меры.

— Но у вас оно есть.

— Не думаю, что эти проклятые две рюмки в день — пьянство!

— Теперь вы злитесь на меня, а?

— Не люблю, когда меня называют долбаным пьяницей! Я прихожу от этого в ярость! Я здесь не потому, что у меня проблемы с выпивкой, а потому что у меня проблема с женой. Я очень люблю ее, но...

— Но вы говорили о том, что вам иногда хочется причинить ей вред, — сказала Карин.

— Да.

— Причинить ей физический вред.

— Да.

— Дать ей как следует. Сломать нос...

Коннел согласно кивнул.

— Переломать ей все кости.

Он снова кивнул.

— Даже использовать служебное оружие.

— Это меня особенно беспокоит. Конечно, Шерил — моя жена, но когда она начинает свои штучки, мне хочется убить ее.

— Вы сказали, что очень любите свою жену, так?

Коннел на мгновение задумался.

— Я думаю, да, — сказал он и умолк.

Она вспомнила про Эйлин Берк.

"Любишь ли ты его?" — спросила она про Берта Клинга.

Эйлин подумала.

И сказала: "Я думаю, да".

В таком случае, почему она прекратила встречаться с ним?

Офис рекламного агентства Дейвида Пирса находился на Джефферсон-авеню, где, словно россыпь ядовитых поганок, сгрудились все городские рекламные агентства. Карелла и Мейер приехали туда вместе в пятницу в семь минут четвертого. Питер Холдинг все еще был на обеде. Шел двадцатый день января. Завтра четвертая неделя со дня смерти его дочери. Теперь они думали, не он ли убил ее.

Детективы сидели на софе из хрома и кожи в приемной, когда он вошел. Мистер Холдинг был в енотовой шубе. Щеки цвели — он явился прямо с улицы, прямые каштановые волосы взъерошены, он выглядел таким, каким описала его Частити Керр. Казалось, он рад их видеть. Спросил, нет ли новостей. Провел закоулками в свой личный офис.

Две стены были желтыми, третья бледно-лиловой, а последняя представляла собой одно большое окно с видом на город, засыпанный снегом. На стенах прикрепленные кнопками копии рекламных объявлений. Целое хранилище телевизионной рекламы. На столе старомодная пишущая машинка. Стопка бумаги. Холдинг сел за стол. Он предложил детективам присесть.

— Мистер Холдинг, — начал Карелла, — уходили ли вы из квартиры мистера и миссис Джереми Керр во время новогодней вечеринки?

Холдинг моргнул.

Они поняли, что зацепили его.

— Да, — сказал он.

— Во сколько? — спросил Мейер.

Он еще раз моргнул.

— Мы ушли чуть позже двух.

— И пошли домой. Вы и ваша жена.

— Да.

— А перед этим?

Он снова моргнул.

— Ну, да, — сказал он.

— Перед этим вы выходили из квартиры Керр?

— Да.

— Во сколько?

— Около часу.

— Один?

— Да.

— Куда вы ходили? — спросил Карелла.

— Проветриться, я был пьян. Мне нужен был свежий воздух.

— Где вы гуляли?

— В парке.

— В каком направлении?

— Я не понимаю, что вы хотите узнать? И вообще, в чем...

— В центр, на окраину, просто по городу — куда вы ходили гулять?

— В центр. Извините, но в чем?..

— Как далеко в центр вы углублялись?

— До статуи и обратно.

— До какой статуи?

— До этой, Аллана Клива.

— На площади?

— Да. А в чем дело? — Вы уверены, что вы ходили гулять именно в центр? — спросил Карелла.

Холдинг снова заморгал.

— Вы уверены, что не ходили гулять по Гровер-авеню? — спросил Мейер.

— В четырех кварталах? — спросил Карелла.

— К себе домой?

— Придя туда в десять — пятнадцать минут второго?

— И остались там на полчаса?

Долгое и мучительное молчание.

— О'кей, — сказал Холдинг.

— Мистер Холдинг, вы совершили эти убийства? — спросил Карелла.

— Нет, сэр, не я, — ответил Холдинг.

Интрижка с Энни Флинн...

Он не мог назвать это интрижкой, потому что их любовь не была такой, как описывают ее большинство романистов, она больше похожа...

Он не знал, как назвать это.

— А, насчет растления малолетних? — предложил Карелла.

— Или насчет совращения девушки вдвое моложе вас, — выдвинул другую идею Мейер.

Им не очень нравился этот человек. Для них он был похож на Толстяка Доннера, который обожал туфельки и белые трусики Мэри Джейн.

Он хотел, чтобы они знали — никогда в жизни он не совершал ничего подобного. Он был женат на Гейл пять лет, и за это время он ни разу даже не посмотрел на другую женщину. До того, как у них работать начала Энни. Энни была единственной женщиной, которую он когда-либо...

— Девушкой, — напомнил ему Карелла.

— Шестнадцатилетней девушкой, — добавил Мейер.

Ну, сейчас много девушек, которые становятся женщинами в очень раннем возрасте, послушайте, она же не была девственницей, это нельзя было назвать лишением невинности или чем-то еще в этом роде, это было...

— Да, что это было? — спросил Карелла.

— Как бы вы точно это назвали? — спросил Мейер.

— Я любил ее, — сказал Холдинг.

Любовь. Одна из двух причин для убийства. Единственно существующих.

Другая — деньги.

Это началось как-то вечером в начале октября. Она пришла работать к ним в сентябре, вскоре после того, как они взяли ребенка. Он помнил, как был удивлен зрелостью ее натуры, личности. Вы думаете, шестнадцатилетняя девушка — это нечто брызжущее задором юности? Но Энни...

Эти задумчивые зеленые глаза.

Чистота ее взглядов.

Вся как невысказанная тайна.

Ярко-рыжие волосы.

Ему было любопытно, рыжая ли она внизу.

— Послушайте, — сказал Мейер, — что вы, черт побери, себе позволяете...

Мейер вообще-то редко сквернословил.

— Я не убивал ее, — сказал Холдинг. — Я хочу объяснить...

— Просто расскажите.

— Дай ему высказаться, — мягко остановил Мейера Карелла.

— Этот сукин сын трахал шестнадцатилетнюю девчонку...

— Подожди, — сказал Карелла и положил руку на кисть Мейера, — потерпи, ладно?

— Я любил ее, — снова сказал Холдинг.

Она пришла к ним первый раз в октябре, точнее в начале октября. Они с женой уходили на банкет в ресторан "Шерман". Холдинг припомнил, что была необычно мягкая для октября погода, больше похожая на весеннюю. Энни нарядилась в цвета осени. В ярко-желтой юбке, бледно-оранжевой хлопковой рубашке, с желтой заколкой в волосах, она вся была как песня. Пройдя от своего дома семь кварталов, девушка разрумянилась. Она прижимала учебники к своей объемистой груди, улыбаясь, излучая энергию, юность и... сексуальность.

— Да, именно.

— Прошу прощения, детектив Мейер, но вы должны понять...

— Пошел к дьяволу, — произнес Мейер.

В ней был избыток сексуальности. Чувственности. Зеленые с поволокой глаза, полные, похожие на лепестки губы, рыжие волосы, как извергающаяся лава, горячая, бурлящая. Короткая юбка открывала стройные ножки и округлые колени. Французские туфельки на небольших каблучках подчеркивали изгибы ее ног и выпирающие наружу бедра и груди. Сквозь тонкую хлопковую ткань блузки заметны были соски, такие выпуклые.

Холдинг и его жена вернулись домой лишь в три часа.

Поздно ночью.

Банкет затянулся, они с друзьями пили за все призы, которые завоевали, — один получил Холдинг за создание рекламного сценария для фирмы, выпускающей продукты. Он показал Энни диплом. Она охала и ахала от девичьего восторга. Три часа ночи.