— Я все записываю в свой дневник, — сказала она, раскрывая сумочку и доставая блокнот в черной пластиковой обложке. — Хотя не могу признаться, что благодарна тебе за приглашение на ужин под фальшивым предлогом.

— Крисси, — устало произнес он, — я расследую убийство!

— Тогда надо было сразу сказать по телефону, что это будет деловая встреча!

— Я тебе сказал, что я...

— Ты сказал, что хочешь видеть меня, — сказала она, сердито встряхнув волосами, стриженными под "паж", — ты хотел меня видеть, а не допрашивать! Ага, вот тут "Май". Давай посмотрим, что я делала двадцать четвертого, хорошо?

К столу вновь подошел официант.

— Джин с тоником? — спросил он.

— Для дамы, — ответил Хейз.

До него дошло, что она так и не ответила, была или нет у них любовная связь с отцом Майклом.

Официант поставил напиток, повернулся к Хейзу и сказал: "И диет-пепси!", одарив его взглядом, в котором ясно читалось, что настоящие мужчины пьют крепкие напитки! "Приятного времяпрепровождения!" — сказал он, мило улыбнулся и отошел. В другом конце зала пианист наигрывал мелодию песни о прощании. Крисси попробовала свой напиток и тут же вернулась к календарю.

— Двадцать четвертого мая, — сказала она.

Хейз сидел в ожидании.

— Для начала, двадцать четвертого мая — четверг, значит, тот день был у меня рабочим, я работала в церкви по вторникам и четвергам, ты помнишь?

— Конечно!

— Следовательно, я была там с девяти до пяти часов, а моя первая встреча была назначена на полшестого, видишь здесь? — сказала она. — С Элли, вот ее имя!

Она повернула блокнот так, чтобы Хейз мог видеть запись.

— Это мой агент — "Элли Уайнбергер Ассошиэйтс". Я встретилась с ней в "Красном шарике" в полшестого.

— О'кей, — сказал Хейз. Он уже, забегая вперед, читал, что было записано в календаре на четверг, 24 мая. Следующая встреча у Крисси была...

— В восемь я ужинала с мужчиной, он готовит Бродвейское ревю известных пародий и водевилей, и он хотел побеседовать со мной о постановке одной из них. Я никогда этим не занималась, а тут представлялась чудесная возможность! Его зовут Гарри Грюндль, я встретилась с ним в ресторане под названием... читай здесь: восемь вечера, Гарри Грюндль, у "Тернера". Вот где я была!

— Когда ты рассталась со своим агентом?

— Примерно в половине седьмого.

— Где этот "Красный шарик"?

— На Круге.

— Куда ты пошла потом?

— Домой — принять ванну и переодеться для ужина.

— А где этот "Тернер"?

— В Квартале. Совсем недалеко от моей квартиры.

— Ты водишь машину?

— Нет.

— Как ты добиралась из одного места в другое?

— От церкви до "Красного шарика" на метро. Домой приехала на такси, а к "Тернеру" пришла пешком.

— Помнишь, во что была одета?

— На мне было хлопчатобумажное повседневное платье, в котором я встречалась с Элли. Потом я переоделась во что-то более элегантное.

— Что именно?

— Синий костюм, кажется. Тоже из хлопка. День был очень жаркий.

— А на работу ты пришла в платье какого цвета?

— Синего.

— И то, и то — синее, так?

— Это мой любимый цвет, — сказала она и захлопнула блокнот.

Он прикинул: чтобы добраться на метро от церкви до Круга у Гровер-парка, потребуется не более 20 минут. Если она рассталась со своим агентом, как она сказала, в шесть тридцать, она могла бы вернуться в пригород без десяти семь. Патера убили где-то в начале восьмого. И у нее еще оставалось время вернуться в центр и встретиться с Грюндлем.

Он также подумал, что надо бы проверить у миссис Хеннесси, в каком платье Крисси была в тот день на работе. И надо бы встретиться с Гарри Грюндлем и выяснить, в чем она была в тот вечер. Потому что, если она не поехала домой принять ванну и переодеться...

— Ладно, а что скажешь про воскресенье на Пасху? Есть что-нибудь в твоем календаре на этот день?

— Не люблю, когда ты такой!

— Какой?

— Как самый говнистый коп из тех, кого я знаю!

— Извини, — сказал он, — но я — коп!

— Ты не должен быть таким...

— Где ты была в воскресенье на Пасху между половиной третьего и тремя часами дня?

— Знаешь, я подумала, мне, вероятно, надо пригласить адвоката?

— Прочесть тебе инструкцию о твоих правах? — спросил он вместо ответа, через силу улыбаясь. Но что-то тревожило его всерьез. Не то, что у нее не было надежного алиби на эти полтора часа между 6.30 и 8.00 24 мая, а то, что она заняла оборонительную позицию с той минуты, когда он начал задавать вопросы. Может, его методика была никудышной, может быть. Или, может...

— Правда, я не считаю, что тебе нужен адвокат, — сказал он. — Итак, помнишь ли ты, где была на Пасху?

— Конечно, помню, где я была на Пасху! — Она снова хлопнула блокнотом. — Когда, черт возьми, была эта Пасха?

— Думаю, пятнадцатого. Апреля.

— Наверняка я была за городом. У моих друзей есть домик в деревне, и я точно провела Пасху у них.

Она перелистывала страницы, пока не дошла до апреля.

— Пятнадцатое, — сказала она почти неслышно.

— Да, — подтвердил он.

— На этот день у меня ничего не записано, — сказала она и подняла глаза. — Странно! Могу поклясться, что я была в деревне. Не могу себя представить на Пасху в одиночестве. Если только у меня не было какой-нибудь репетиции. В таком случае...

Она снова перелистала блокнот.

— Ага, вот! В субботу вечером я оформляла витрину. В воскресенье я, наверное, учила роль, потому что, на следующий день — репетиция, в понедельник шестнадцатого, вот!

Она тыкала указательным пальцем в календарь.

"Репетиция" — гласила отдельная запись. 7.00 вечера.

— Кто-нибудь был с тобой? — спросил он.

— О, да! Мы репетировали сцену из новой пьесы, были, по крайней мере...

— На Пасху. Когда ты разучивала роль.

— Думаю, я была одна.

— И никто тебе не суфлировал?

— Нет. Кажется, я была одна.

— И в тот день ты не ходила в Святую Екатерину?

— А зачем мне было идти туда?

— Понятия не имею! Так ходила?

— Нет!

— Какие у тебя были отношения с отцом Майклом?

— У меня с ним не было любовной связи, если ты опять возвращаешься к этой теме!

— Было ли между вами что-нибудь, выходящее за рамки строго служебных отношений?

— Да, — ответила она, немало удивив его.

— Что именно?

— Я находила его весьма привлекательным. И я полагаю... если быть честной до конца... флиртовала с ним при случае.

— Как флиртовала?

— Ну, например, походка... сам знаешь.

— Что походка?

— Знаешь, как женщины могут ходить, когда хотят привлечь внимание?

— Угу.

— Ну, и зрительный контакт, как я считаю. Случайно обнажаешь ножку, вот так. Ну, ты же знаешь, как флиртуют женщины!

— Ты католичка?

— Нет.

— Поэтому ты считаешь вполне допустимым флиртовать с патером.

— А ты сердишься, — сказала она, улыбнувшись.

— Нет, я не сержусь. Я просто стараюсь...

— И все-таки ты сердишься!

— А флиртовать со священником — это в порядке вещей? Правильно? Походка, зрительный контакт, случайно приоткрытая ножка, так ты все это называешь? Все это вполне нормально?

— Ну, давай, давай. У нас у всех в голове эти фантазии, ведь правда? Монашки... Священники... А как ты думаешь, о чем эти "Поющие в терновнике", если не о желании улечься в постель с патером? Ты читал "Поющих"?

— Нет, — сказал он.

— И не видел минисериал?

— Нет.

— Да все на свете их видели!

— Кроме меня. И это была твоя фантазия? Стремление лечь в постель с отцом Майклом?

— Сознаюсь, я подумывала об этом.

— И, вероятно, что-то для этого предпринимала?

— "Действовала" — вот подходящее слово! Потому что во многих отношениях это похоже на роль Мэгги из "Поющих в терновнике". Или Сэди Томпсон из "Дождя". Ты знаешь эту пьесу, "Дождь"? Я играла в ней на курсах в прошлом году. Надо, видишь ли, испробовать все роли, если хочешь развить свой природный талант. Очень интересны женщины, заводящие интриги со священниками. Или вот роль Петти Дэвис в пьесе "Из человеческого рабства". Там, правда, не священник, а инвалид. Не то, чтобы я приравнивала патера к инвалиду, просто он ограничен своими обетами, которые не дают выхода его инстинктам или страстям, побуждениям, его сдерживают клятвы, которые он дал, он этим ограничен... конечно, он некоторым образом покалечен. Поэтому это было... ну, очень занятно. Сыграть такую роль, и... понаблюдать за его реакцией. Тогда работа становится интереснее. Ты же знаешь, эта работа — очень нудная. А такие моменты делают ее увлекательнее.