— Нет, мы играли в войну. Это Искандар задел меня мечом.

— Провалиться бы этому Искандару вместе с его войной! — вздохнув, сказала Одатида и выплеснула на голову сына остатки воды. — Если дети начинают воевать друг с другом, то настанет ли когда-нибудь мир на земле?..

— Папа сказал: чтобы стать хорошим воином, надо с детства тренировать руку!

— О, лучше бы великий Ахура — Мазда поскорее послал нам такой день, когда отец ваш мог бы снять с себя оружие.

— Нет, мама, сначала он должен победить Искандара. Все мальчики так считают!

— Ой, сыночек, для этого, знаешь, какая сила нужна!.. А отца вашего некому поддержать. Каждый — воин только около собственного дома. А что с соседом, мало кого волнует, — сказала Одатида, обтирая сына своим головным платком.

— Вот я вырасту и стану отцу помощником.

— Рос бы поскорее, сыночек.

— Я буду есть много хлеба и мяса и стану сильным — сильным. Дядя Шердор говорил: «Чтобы стать палваном, надо много есть».

В последний раз муж приехал ночью в сопровождении этого Шердора, поистине великана; наверное, и оружие его, булава и меч, сделаны по специальному заказу, такие они огромные и тяжелые. Одатида подумала, что они хоть сколько-нибудь погостят, но Спанта велел тотчас собирать детей в дорогу, а сам кинулся с телохранителем связывать вещи… Выехали потемну, как-то по-воровски, никому ничего не сказав, и только к вечеру добрались до этого подгорного кишлака. На вопросы Одатиды, что произошло, с чем связан столь срочный их переезд, муж отвечал: так будет лучше, и даже посоветовал ей никому не говорить, чья она жена. Как же так, как же не говорить, когда у него дети вон растут, как две капли воды похожие на него. Да и сама Одатида гордилась, что она — жена Спанты, Спитамена…

Одевая сына, Одатида поцеловала его в лоб.

— Ой, мамочка, почему ты плачешь?

— От радости, сынок, от радости, что ты есть у меня. Пусть Ахура — Мазда лишит меня всего, лишь бы вас не отнял, рядом с вами мне ничего не страшно. Лишь бы вы были живы — здоровы.

Рамтиш погладил мать по волосам ладошкой.

— Мамочка, ты у нас самая красивая на свете и добрая.

Одев сына, Одатида подхватила его на руки и поспешила к хижине. Вдруг до ее слуха донесся перезвон колокольцев, и она остановилась, прижимая к груди сына и прислушиваясь. Слева возвышались освещенные солнцем горы, зеленые у подножья и розовые наверху, где громоздятся голые скалы, а справа виднелись холмы, которые чем дальше, тем положе и постепенно переходят в равнинную степь. Жители кишлака, бегая от калитки к калитке и окликая друг дружку, спешили на ближний холм, где уже собралась пестрая толпа. Люди, заслоняясь от солнца, смотрели вдаль и показывали на что-то руками.

За холмом проходила старая караванная дорога. Но с тех пор, как не стало мира и у людей на устах появилось имя Искандара Зулькарнайна, тут не проходил ни один караван и дорога успела зарасти травой, а кое-где ее замело песком. Место за холмом было живописное и тихое. Там из-под земли бил ключ, от него брал начало ручей и спешил, извиваясь, в долину, а вдоль него густо росли ивы, джида, граб, образовавшие, сомкнув кроны, зеленый шатер. В их тени любили отдыхать путники, преодолев огромное расстояние через раскаленную степь. А следующие из дальних стран караваны в этом месте обычно делали привал. Купцы, не теряя времени, раскладывали на обозрение товар. Из окрестных селений, ближних и дальних, из летних аилов и стойбищ спешили сюда люди; купцы не торопились уезжать, и по нескольку дней тут велся торг. В обмен на сушеное мясо, кожу, мех, рога, мумиё можно было приобрести заморские шелка, бархат, украшения, различные пряности.

Одатида опустила сына на землю и, взяв его за руку, тоже направилась к холму и вскоре смешалась с шумливой толпой. Вскоре она увидела медленно приближающийся караван из тридцати-сорока верблюдов.

Караван остановился около ключа в тени деревьев. Путники окриками заставили верблюдов лечь и стали снимать с них огромные тюки. Караванбаши, видно, неплохо знал эти места. Купцы были вооружены. Пока они поили из кожаных мешков усталых животных, другие поставили посреди широкой поляны большой белый шатер.

Рамтиш выдернул из руки матери вспотевшую ладошку и побежал на поляну, где уже среди верблюдов, сложенных грудой тюков и важно расхаживающих купцов, шныряли любопытные местные мальчишки.

— Рамтиш! Ты куда? Вернись!.. — крикнула Одатида и поспешила за сыном, чтобы поймать и в наказание отвести домой.

Высокий крепкий бородач с крупным горбатым носом и хищным, как у орла, взглядом отдавал распоряжения слугам, которые суетились, бегали взад-вперед, выполняя его указания. На нем был белый яктак довольно странного покроя, какие в этих местах не носят. Да и говорил этот человек на непонятном Одатиде языке. Наверное, это и был караванбаши.

Одатида погналась за сыном и поймала его. Караванбаши улыбнулся, что-то приветливо сказал ей.

— Добро пожаловать! — ответила женщина, хотя не поняла ни словечка. — Из каких краев прибыли и далеко ли путь держите?

Бородач несколько мгновений разглядывал молодую женщину, затем перевел взгляд на босого мальчугана и, покачав отрицательно головой, что-то проговорил, наверно, сказал, что ничего не понял из произнесенного женщиной. Он стал оглядываться и, увидев разлегшегося на овечьей шкуре около тюков долговязого, как жердь, и сутулого человека, позвал его:

— Бабах! Эй, Бабах!..

Тот поднялся, явно раздосадованный, что ему помешали подремать, и медленно приблизился. Караванбаши кивнул на женщину с ребенком и что-то быстро проговорил.

— Господин интересуется, не угодно ли вам чего-нибудь?.. — обратился Бабах к Одатиде на чистейшем согдийском.

— Мне бы хотелось купить у вас какой-нибудь ткани, чтобы сшить одежду для детей, — обрадовалась Одатида и добавила: — А то они у меня сильно обносились…

Караванбаши выслушал толмача. Он оказался весьма любезным человеком, несмотря на суровую внешность, ласково посмотрел на женщину, отметив про себя, как она красива, чем-то, пожалуй, даже отличается от местных — одеждой, разрезом глаз, благородством манер — и велел толмачу перевести:

— У меня найдется все, что пожелает ваша душа. Хотите китайского шелку? Пожалуйста!.. А может, вот эти сирийские платки понравятся?.. Египетская сурьма?.. Или украшения?.. Хороши вот эти легкие индийские сари… Выбирайте…

Караванбаши кликнул слуг и что-то им сказал. Те кинулись распаковывать только что снятые с верблюдов тюки, потрошить хурджины, вынимать из них, уподобясь волшебникам, яркие ткани — шелка, алтасы, бархат, парчу — и раскладывать на стволе низко, почти до земли склонившегося дерева.

Увидев это, поспешили сюда и другие женщины. Шумно переговариваясь, они хватали отрезы, прикладывали к груди, спорили, советовались, вырывали друг у дружки то, что особенно приглянулось.

Караванбаши не раз приходилось наблюдать подобное, он снисходительно смотрел на женщин и улыбался.

Сумела выбрать кое-что для себя и своих детей и Одатида.

— Сколько я вам должна? — спросила она.

Купец взял отобранные ею вещи, аккуратно сложил и, завернув в тонкую кисею, протянул ей сверток:

— С вас я возьму всего десять дари.

— Почему?.. — нахмурила брови Одатида. — Вы возьмете с меня столько, сколько все это стоит! — в голосе ее появились властные нотки. — Отсчитайте! — и протянула несколько опешившему купцу кожаный мешочек, полный денег.

Купец, удивленный, что в такой глухомани водятся столь богатые люди, отсчитал деньги. Бабах при этом не сводил взгляда с мешочка, полного золотых монет, с трудом сглотнул ком, застрявший в горле, при этом судорожно дернулся острый кадык; оттянув пальцем ворот рубахи, он повел длинной шеей, словно аист, глотающий лягушку. Караванбаши что-то проговорил ему, возвращая владелице мешочек.

— Хозяин мой интересуется, кто же отец этого прекрасного мальчика?.. — перевел Бабах.

Одатида усмехнулась, глянув на купца: