Всадник проехал перевал и скрылся по ту его сторону. Равшанак поддала лошади в бока пятками, и та мигом вынесла ее на дорогу. Когда девушка, проскакав галопом, достигла перевала, то ветер со стороны замка донес до ее слуха гулкие удары больших бубнов, рев карнаев, пронзительные звуки сурнаев, гомон людских голосов. Там торжества начались с восходом Солнца — люди приветствовали лучезарное божество, возносили ему хвалу и благодарности. А Равшанак подумалось, уж не Спитамена ли встречают так торжественно? Если бы от нее зависело, она бы устроила ему достойную встречу.
Равшанак, натянув повод, свернула с дороги, остановила лошадь на небольшой солнечной поляне и спешилась. Опустилась на колени, сомкнула пальцы у груди и обратила лицо к Солнцу. Закрыла глаза, зашептала молитву, прося поддержки и счастья.
Лошадь вскинула голову, ударила копытом и тревожно заржала. Девушка испуганно огляделась. Не зверь ли какой затаился меж камней?.. Нет, лошадь заметила вдали группу всадников, приближающуюся другой горной дорогой к замку. Жители окрестных селений начали стекаться на празднество. «А может, это сваты?» — екнуло сердце. Равшанак села в седло и поехала шагом.
Вокруг, насколько хватает глаз, горы, словно застывшие волны. А замок их, оказывается, похож на взмывший на гребень волны корабль. Тут Равшанак родилась. Эта прекрасная картина — вдали снежные вершины, зеленые долины в межгорьях, летучие водопады, горные саи и густые леса вдоль них — окружала ее с младенчества. В городе они проводили лишь короткую зиму, ранней весной приезжали сюда и жили здесь, пока с деревьев опадут пожелтевшие листья. Она и сейчас любит подниматься на крепостную стену и с высоты птичьего полета обозревать окрестность. Оттуда хорошо видны покатые зеленые холмы внизу и вьющаяся между ними дорога, ущелье, куда солнце может заглянуть лишь в полдень, и водопад, над которым всегда при восходе и заходе солнца сияет яркая радуга. А вдоль реки, огибающей утес, на котором высится замок, зеленеют сады, ореховые рощи. Когда Равшанак спускается в сад, то птицы громче поют свои песни. Когда углубляется в орешник, белки так и скачут с ветки на ветку, едва не касаясь хвостом ее лица… Видны отсюда и чинары, которым, наверное, тысяча лет. Их сросшиеся кроны издалека можно принять за тучу, а стволы не обхватить и дюжине мужчин, взявшихся за руки. Из-под их мощных, выбравшихся на свет божий корней бьет прозрачный родник, и резвый говорливый ручеек убегает вниз, к реке. Под чинарами и в летний зной царят полусумрак и прохлада. Там, в чаще, любят отдыхать олени. Равшанак их не раз замечала, сидя у окна. В ясный день из оконца ее комнаты видно далеко-далеко, и скачущий по дороге всадник кажется не больше муравья…
С раннего детства Равшанак привязана ко всему этому. Так неужели вскоре придется с этим расстаться? Уж лучше бы не достигнуть своего совершеннолетия!.. Выходит, сегодня, в день шестнадцатого Навруза в ее жизни, она распрощается с юностью? Что ее ждет? Будет ли счастлива? Об этом ведает лишь Ахура — Мазда, но молчит, не говорит.
У ее жениха, говорят, земля не имеет пределов. Но там равнинная степь. Там нет ни этих могучих чинар, ни розовых скал, ни стремительной клокочущей реки. Куда ни глянешь — желтая степь, один и тот же ровный горизонт… Нет, нет, не расстанется она с соколиным гнездом отца! Не расстанется!..
Горная река, способная в грозу или во время таяния снегов смести все на своем пути, низвергаясь с уступа на уступ, прорезала вокруг их утеса глубокую пропасть, достигнув подножия горы, плавно огибает ее и, едва не соприкоснувшись с собственной излучиной, резко сворачивает в сторону и убегает в долину навстречу столь же своенравной своей сестре. Предки Оксиарта неспроста выбрали это место для возведения укрепления: они контролировали дорогу, протянувшуюся вдоль узкой долины, соединяющую города Бактрии и Согдианы. Разрастался и множился род, каждое поколение что-то достраивало, укрепляло стены, возводило новые башни. И вон как грозно выглядит нынче их замок…
За внешней стороной крепостной стены, на пологом берегу искусственного пруда, образованного при помощи каменной перемычки, поверх которой стекает излишек воды и падает вниз множеством серебристых струй, напоминающих струны какого-то гигантского инструмента, расчищена и полита водой округлая площадка. Огромная скала, похожая на башню, возвышается над прудом и отражается в воде. Лишь ветер способен играть на струнах водопада, теребит их, временами подхватывает влагу, обдает ею раскалившуюся на солнце скалу. В тени трех старых, почти сросшихся у основания чинар стоят большие скамьи, вытесанные из каменных глыб. На какую из них ни сядь, увидишь всю долину, утопающую в синеватой дымке. А кому хочется увидеть еще дальше, тот может подняться по небольшим вырубленным ступеням на скалу, что наклонилась над прудом и глядится в него, как в зеркало. Огромные чинары скале по пояс. Выше — только небо. Там, на вершине, обычно дежурят караульные. У них всегда наготове куча хвороста и дров. Если караульные заметят на дороге что-то подозрительное, то немедленно разожгут костер — ночью из сухих дров, чтоб поярче, днем из сырых, чтобы дыму побольше, — подадут сигнал другим крепостям.
Обитатели замка, которым надоедает теснота крепостных помещений, любят в спокойное мирное время выходить за ворота и отдыхать у пруда в тени скалы и чинар. Равшанак издалека рассмотрела собравшихся там людей, одетых по-праздничному, во все яркое. Они встречали восход Солнца и веселились. Посреди площадки возвышалась огромная куча хвороста. Вот это будет костер, когда полыхнет от поднесенного факела — искры взметнутся до самых макушек чинар.
Сегодня Навруз — идет, ступает по горам и долам, по полям и садам, по степям Согдианы Новый год.
В толпе Равшанак заметила отца, одевшегося сегодня во все новое, в ладной белой рубахе без ворота, на голове голубой конусообразный колпак, на ногах красные сапоги с загнутыми кверху заостренными носками, над голенищами свисают просторные шаровары, тоже голубые, под цвет колпака. В Согдиане любят голубой цвет, поскольку это цвет Неба. Когда отец поворачивается то в одну, то в другую сторону, отдавая распоряжения, в его левом ухе сверкает крупная серьга — серебряный полумесяц. На широком поясе кинжал в серебряных ножнах с ручкой из слоновой кости.
Подъехав к площадке, Равшанак спешилась. Слуги тотчас приняли у нее лошадь. Вокруг бегала, играя, звонкоголосая детвора. Кто-то из взрослых шикнул на них, чтобы вели себя тихо или убрались подальше и там играли в свои игры. Равшанак увидела сидящего на каменной скамье белобородого старца, как и все, облаченного в новый халат и сапоги. Перед ним прямо на траве расположились полукольцом молодые парни и девушки. А чуть поодаль стояли, сгрудившись, женщины с детьми на руках, слуги, рабы, воины. Подождав, пока голоса удалившихся шалунов стихли в отдаленье, старец продолжил повествование, произнося слова чуть нараспев. Голос его Равшанак узнала раньше, чем самого сказителя. Живя в Мараканде, она не раз слышала из его уст старинные дастаны о героях и влюбленных. Не однажды испрашивала она у матери разрешения, чтобы с подругами пойти на базар, куда привезли, говорят, из дальней страны невиданной красы украшения. И почти всегда в узком проходе вблизи базара она встречала седобородого старца в отрепьях. Возле него обычно собиралась толпа. Многие люди обращались к нему, как к старому знакомому, просто по имени — Дариёд! — и просили (в который, должно быть, раз!) рассказать ту или иную легенду или дастан. Дариёд не отказывал. Заканчивая одно, начинал другое. Равшанак останавливалась и слушала. И подружки с нею.
Сегодня отец ему, видно, сделал подарок. Навруз пожаловал в Согдиану. Навруз…
— Один знатный аристократ из Пенджикента отправился на базар[35], чтобы нанять мастеровых на один день, — продолжал рассказывать Дариёд. — Нашел подходящего мастера, договорился с ним об оплате и привел его к себе в дом. Мастер сразу приступил к работе и выполнил все, что хозяином было велено. При расчете же возник между ними спор. И отправились работник и аристократ к старейшине рода, чтобы он разрешил их конфликт. Едва вошли, аристократ давай жаловаться: «Уважаемый старейшина! Я этого человека нанял за сто динаров на один день, чтобы он нанизал на нити мой жемчуг, однако он не сделал этой работы, а плату требует!..»
