— Ох, Марат, как, как я ее понимаю! — восклицает Тоня.— Я понимаю ее беспокойство. Нельзя жить с нелюбимым... Это сверх человеческих сил... А Нина приспосабливается. Я прошу тебя, не надо ей давать советов. Если полюбит, тогда другое дело...

— Ну, что ты, Тонечка... Пусть сама решает. А в общем-то он — человек хороший...

Вот уже конец апреля. Солнце шпарит по-летнему. В комнатах душновато. Мы перебрались на веранду. Тут благодать. Чтобы по ночам не грызли комары, подвесили к потолку марлевый балдахин. Тоня пока что ничем не занята. Помогает Оле по хозяйству. Вернее, все делает в доме сама, поскольку Оля почти все время с учениками. Она ведь завуч в школе. Недавно мы купили пишущую машинку, и Тоня учится печатать. Берет мои заметки, кладет рядом с машинкой и тюкает по одной буковке. Мы давно уже забыли обо всех перипетиях прошлого.

Первого мая были на демонстрации. Чары предложил:

— Ну, что, друзья, навестим моих стариков?

— Конечно,— согласились все с удовольствием. Село, где живет Дурдыклыч, раскинулось на берегу Мургаба. Поля, виноградники, сады кругом. Все вокруг зелено. Весна не жалеет зеленых красок.

У самого села остановили машину, нарвали маков и — дальше.

Подъезжаем к огромной арке — это въезд на территорию колхоза. Все тут украшено транспарантами. И на домах красные флаги. А вот и дом Дурдыклыча. Чары выскакивает из машины, распахивает ворота, и шофер завозит нас прямо во двор. Нас сразу же окружает целая стайка детворы. Олина дочка, Мая, обвила мамину шею, наглядеться не может. А вот и Алешка Трошкин. Мы с Чары принимаемся ласкать малыша. Ну, конечно, гостинцев привезли всевозможных. И конфеты тут, и пряники, и даже мороженое, правда, растаяло, пока ехали. Радости и восторга столько, что весь двор оглашается детским звоном. Словно прилетела стая скворцов. Дурдыклыч был в саду, за домом. Услышав шум, спешит навстречу гостям. А вот и Бибиджемал от соседей идет.

— Ай, молодцы! — восклицает старик.— А я думал: придется нам со старухой весь праздник на дорогу смотреть. Думал, не приедете. Вот теперь посидим как следует!

Дурдыклыч радуется, суетится, и на Тоню все время смотрит. Наконец, спрашивает у меня:

— Может, жена твоя?

— Жена. Тонечка, познакомься.

Дурдыклыч вдруг нахмурился.

— А он твой муж? — обратился уже к Тоне.

— Ну, конечно, муж! — восклицает Тоня.

— Так,— говорит раздумчиво Дурдыклыч.— Месяца четыре назад я видел Марата, он холостой был. А теперь, значит, женился, и даже на свадьбу старика не пригласил. Как же так?

— Дурдыклыч-ага, свадьбы еще не было,— говорю я.— Не ругайте нас напрасно. О свадьбе еще поговорим. Закатим такую свадьбу, что аллаху на небесах слышно будет. Я ее очень люблю. Они вместе с Олей в Хуранги-зе учились.

— Так, так,— радуется старик.— Это хорошо, что свадьба впереди. Еще много будет свадеб впереди. Вон сколько! — показывает он на детвору...

Почти весь первомайский день проводим на ковре, в виноградной беседке. Я любитель зеленого чая. Мне бы был чай, остальное приложится. Я и Тоню за два месяца научил пить чай. Она угощает им Алешку Трошкина. И другие детишки так и льнут к Тоне. Вот Тоня и Оля собирают детвору и отправляются к Мургабу. А мы с Чары и его отцом ведем беседу.

— Не так давно у себя на собрании о съезде говорили,— начал Дурдыклыч. — Вот, оказывается, куда зашло! Теперь хорошо. Я, конечно, простой бригадир, мало понимаю. Но и я, и мои колхозники хотим, чтобы хлопок дороже стоил, и трудодень немножко прибавился.

— Все будет, отец,— говорит Чары.— Отдохни пока, а мы сходим к Мургабу.

Мы оставили старика: пусть подремлет. Детвора уже во всю купается. Ныряют с берега, только пятки на солнце поблескивают. Возятся в воде, играют в «пятнашки». Вот и Алешка Трошкин вместе с аульными мальчишками лезет в воду. Оля отгоняет его от воды, а он не слушается, лезет.

— Ну хоть немножко, тетя Оля! — просит Алешка.— Все же купаются. Разве мне нельзя?

— Оля, пусть искупается,— разрешает Чары.— Что он, из другого теста что ли? Такой же пацан, как и все!

— А мы что — рыжие?! — говорю я Чары, сбрасываю одежду и вхожу в реку.

Тоня свела ладони на груди, говорит испуганно:

— Маратка, простудишься! Маратка, выйди из воды...

— Ай, ну вас всех,— решительно говорит Чары и тоже идет в воду.

Мы купаемся, потом ложимся загорать. Благодать такая — лучше ничего не придумаешь. Алешка лежит напротив, смотрит на нас. Взгляд у мальчика строгий и радостный, как у победителя.

— Алешка,— спрашиваю его,— что лучше, орел или курица?

— Орел,— говорит он и улыбается.

— Ну, если орел, то получится из тебя толковый парень.

— А мне и слон, и жирафа нравятся,— добавляет Алешка.

— А что, по-твоему, лучше — бульдозер или экскаватор?

— Бульдозер... Он же как танк, да еще и с огромным ножом.

— Вырастешь, бульдозеристом будешь?

— Нет, я летчиком буду...

— Молодец, таким и будь всегда. Остальное приложится...

Снова бежим купаться. Прыгаем с берега в реку. Лишь вечером возвращаемся в село. Ужинаем и отправляемся в обратный путь. Дурдыклыч, Бибиджемал и вся детвора провожают нас. Вышли на дорогу. Оля забрала с собой дочку. Алешка, видимо, завидует. Смотрит жалкими глазами. Не привык еще здесь. Скучает по матери. Дурдыклыч лучше всех понимает малыша.

— Ну, что, Алеша... Маю мы отдали им, а ты будешь с нами. Со мной будешь. Завтра я тебе помогу сделать саблю.

Дурдыклыч гладит мальчика. Малыш преданно заглядывает деду в глаза. Машина наша разворачивается, мы машем руками.

— Ничего, постепенно привыкнет,— говорит Чары.— Еще каким джигитом будет!

После праздника я вновь целиком окунулся в журналистскую работу. Благо — теперь русло канала приблизилось к самому Мары. Утром выезжаю в Санджарскую степь, вечером возвращаюсь. И так почти каждый день. Иногда ездим туда вместе с Чары. Строящийся совхоз «Москва» объявлен комсомольско-молодежным объектом. Взоры обкома и райкомов комсомола прикованы к нему. В совхоз отовсюду едут юноши и девушки. В основном из городов, но есть и сельские. Живут в палатках. Строят бараки и ставят сборные финские домики. Раньше здесь базировался десятый стройучасток. Кое-что строители оставили: обширный двор со стоянками для автомашин и тракторов, гостиницу на шесть мест и даже кое-какую технику «на разживку». К ней прибавили несколько грейдеров — машины пригнали из Байрам-Али, и механизаторы приступили к планировке полей.

Вот сюда я и заезжаю частенько. Но бываю и на джаре, где заканчивают строители железобетонный навесной лоток, и дальше — у железнодорожного моста, и на строящейся пристани у разъезда.

В один из дней приехали с участка Ковус и Шумов, отыскали меня и пригласили пообедать. Ясно, что не из одной привязанности ко мне, а поговорить о деле. Я не раз помогал им в том или ином вопросе. Иногда газетная заметка хлеще любого выговора действует. Не успеет появиться на полосе, как уже сообщают: по материалу такому-то приняты такие-то меры.

Заходим в ресторан, и что я вижу! Катя — жена Ваньки Мирошина убирает со столов и принимает заказы. Официанткой устроилась. Надо же!

— Катя,— зову ее,— может, и нас обслужишь?

Она вспыхнула лицом, засмущалась, но тут же нашлась:

— Каким это ветром вас сюда занесло?

— Да вот пообедать зашли.

— Тоже нашли место. Да тут пьют, а не обедают!

— А ты нам обед подай... Глядишь, и другие пример с нас возьмут.

Минут через десять Катя подает на стол, спрашивает, как бы между прочим:

— Как там Мирошин? Не видите?

— А ты почему его покинула? — сердито выговаривает Ковус.— Разве так женщины поступают?

— А по-вашему, всю жизнь я должна на нарах походных валяться? Да и было бы за что! Тут я в тепле и при деньгах. Да и квартиру дали. Правда, не ахти какая, но все же — крыша! А этот, дурак, пусть на здоровье прет до самого Каспия. Ему все равно: много платят или мало, лишь бы рычагами трактора двигать.