— Ну, здесь, на равнине, наверное, легче будет управляться с работами? — высказываюсь я после продолжительного молчания. Шумов почти всю дорогу слал, и я не тревожил его.

Он приоткрыл глаза, покосился на необъятные просторы и изрек:

— Все так думают. Да ошибаются. Это только сверху благодать. А глубже — галечник, самый гадкий грунт. Расценки ниже, а хлопот много доставит.

Пропылили мимо десятого стройучастка. Вдалеке долго маячил белый домик среди степи и несколько тракторов возле него. Затем джар: над ним вода пройдет в огромном бетонном лотке; миновали строящуюся пристань, пересекли железную дорогу, и вот завиднелась водонапорная башня Мары...

В Кельтебеден я не вернулся. Получил срочное задание написать о работе комсомольцев хлопкоочистительного завода и, что называется, завяз в Мары. К тому же начиналась отчетно-выборная пора: надо было как следует осветить всю комсомольскую работу в области. На канале тоже проходили собрания. Туда наведывались комсомольские и партийные работники, журналисты газет, но мне выехать не удалось. От Чары я узнал, что кельтебеденские коммунисты избрали своим секретарем Ковуса, а комсомольцев возглавила Лида — жена Шумова. Оба взялись за дело, как говорится, засучив рукава. Образовали «комсомольский прожектор», наладили соревнование между экипажами экскаваторщиков и бульдозеристов. И на общем собрании вызвали на соцсоревнование пионерный отряд керкинцев.

Я позвонил в Союз писателей и договорился: приедет целая группа на встречу с танкистами.

В пятницу утром ходим с Чары по перрону. И Ковус с нами. Ждем. И вот подкатывается поезд. Из девятого вагона не спеша выходят писатели. Первым ступает на перрон Берды Кербабаев. Он в сером костюме, без шляпы. За ним — Бердыназар, затем Рябинин и Балашов. Бригада подходящая. Вот только Балашов меня смущает. У него же кроме «Фламинго» ничего нет. Идем навстречу, здороваемся, и я представляю всем Чары и Ковуса.

Кербабаев чуточку улыбается и кивает головой. Он со всеми одинаков. Всегда в одной манере: легкая улыбка и кивок. И с моими друзьями он запросто: познакомился и сразу уйма вопросов. Балашов — этот держится с апломбом. Руки назад, голову вверх: разглядывает здание вокзала. Говорит небрежно:

— Утлый, оказывается, городишко... — Этого ему вполне достаточно, чтобы сойти за импозантного европейца.

Идем в гостиницу. Кербабаев беседует с Ковусом. Прораб зовет в гости, обещает предоставить все двадцать четыре удовольствия. Аксакал опять улыбается скупо и обещает непременно приехать в Кельтебеден и что-нибудь написать о строителях.

Мы с Рябининым идем сзади. Он спрашивает:

— Тебе сказал Берды-ага, что едешь на совещание в Москву?

— Нет...

— И о том, что стихи твои в «Смене» напечатаны — не знаешь?

— Об этом знаю. И теперь догадываюсь почему именно меня — в Москву? Ну что ж, поедем поглядим, что там хорошего...

Спустя час, устроившись в номерах, все собрались у Кербабаева. Пьем чай. Дежурная принесла сразу четыре больших пузатых чайника и целую дюжину пиал.

Ковус рассказывает о своем труднопроходимом участке, о ребятах. Рассказывает весело, с юморком: только и слышно, как похохатывает.

— Вах, Берды-ага, тут такие люди есть — прямо сами в роман просятся! Вот Природин не даст соврать. Аскад, например, сын татарского народа. Дурак был, никто его за человека не считал, а как бутылку чернил выпил, сразу поумнел!

Все смеются, потому что не поймут, как можно выпить бутылку чернил? А Ковус смотрит на меня и просит:

— Марат, подтверди. Клянусь, теперь этот Аскад лучше всех на участке работает. Восемнадцатый экскаватор считали погибшим. Весь покурочили. Аскад пришел, осмотрел и взялся за дело. В семи колхозах побывал. У одного башлыка мотор выклянчил, в РТС три комплекта свечей достал. А через полмесяца укомплектовал машину. Сейчас — две нормы каждый день выдает.

— Скажи-ка, Ковус, а есть у тебя на участке туркмены? — поинтересовался вдруг Кербабаев.

— Пока что только я один, — гордо отвечает Ковус и, понимая, что Кербабаев спросил об этом не ради красного словца, а озабочен участием туркмен в строительстве канала, заговорил извиняющимся тоном: — Но мы прилагаем, Берды-ага, все силы, чтобы поскорее вовлечь в строительство и нашу молодежь. Вот товарищ Аннаев не даст соврать. Уже несколько сот человек — детей колхозников — в училищах механизации сейчас. Некоторые в Байрам-Али, другие в Ашхабаде. Из сельхозинститута выпускников ждем. Но это, так сказать, командиры среднего звена...

— Да, не густо пока, — отмечает Берды Мурадович, поднося пиалу к губам.

В беседу вступает Чары:

— Берды-ага, если говорить на полном серьезе, через год на всех пикетах будут наши ребята. Это точно. Комсомол взял это дело в свои руки. В ЦК комсомола да и в высших директивных органах этот вопрос на первом плане стоит.

— Да, конечно, мы об этом слышали, — соглашается Кербабаев. — Вот среди нефтяников Запада Туркмении давно уже туркмены-рабочие превалируют. Надо добиться, чтобы и механизаторы на канале были своими, коренными жителями этих мест. А то говорим: тридцать шесть национальностей тянут голубую артерию жизни, а о туркменах умалчиваем. В руководстве пока кроме Аманова, да тебя вот теперь узнал, никого больше не знаю. Калижнюк, Захарченко, Курылев, Церетели... Все тут: и украинцы, и грузины, а туркмен нет.

— Берды-ага, — вставляю я слово. — Вы забыли о Караше Иомудском. Он же — туркмен. И это по его трассе идет многотысячный отряд из тридцати шести национальностей...

— Да, да, сынок, ты прав, — вдруг подобрев, соглашается Кербабаев. — О Караше мы совсем забыли. Да, конечно, это наша гордость. Вот таких нам побольше надо...

Через два дня подъезжаем к зеленым воротам городка танкистов. Дежурный офицер, давно осведомленный о нашем приезде, велит открыть ворота. Двое солдат распахивают их. Внутри городка видны казармы, складские помещения и зачехленные танки, стоящие в длинный ряд. Мне невольно вспоминается мой родной Хурангиз. Только там были не танки, а самолеты. А ребята точно такие же, как эти, что встречают нас. Вот и офицер, чем-то даже похожий на моего командира Хатынцева, докладывает командиру полка о том, что полк по случаю торжества построен. Полковник принимает рапорт, командует «вольно» и подходит к нам. Пожимает руки начальнику политотдела «Каракумстроя» Еременко, Кербабаеву, Ковусу, Чары, Бердыназару — всем по порядку.

Освоились, входим в клуб. Поднимаемся на сцену и садимся на две скамейки у длинного, накрытого красной скатертью, стола.

Командир полка вечер проводов уходящих в запас воинов-танкистов объявляет открытым и тотчас гремит оркестр. Музыканты играют выходной марш. Все в зале встают. Встаем и мы.

Знаменосцы выходят на сцену со знаменем полка.

Вслед за знаменосцами поднимаются на сцену тридцать шесть сержантов и солдат: это водители и механики танков. Командир полка называет поименно, и зал рукоплещет им. Чары сидит рядом со мной и говорит тихонько:

— Они еще до нашего приглашения сговорились ехать на стройку канала.

Слово дают Кербабаеву. Он не выходит на трибуну. Он говорит с места. Только встал и поклонился воинам. Начинает, как всегда, очень тихо:

— Дорогие товарищи, вот мы все, сидящие здесь, вот Бердыназар, вот другие мои молодые друзья, мечтаем поскорее увидеть новую Каракум-реку в песках. О ней столетиями мечтали наши предки. Мой отец не дожил до этого дня. Вот у Бердыназара отец тоже мечтал о канале счастья. Но только нам выпало счастье увидеть это чудо двадцатого века. Теперь так...

Вы знаете, товарищи, какие умные и способные руки нужны на стройке. Вот мы пришли благодарить дорогих наших танкистов за их патриотический порыв, за подвиг во имя труда...

Потом читаем стихи. Первому, как ни странно, Берды-ага дает слово Эдику Балашову. Я затаил дыхание. А он спокойно подходит к трибуне и начинает. «Канал - это новые урожаи хлопка. Канал — это арбузы и дыни». И вдруг, повышая голос, восклицает: