Мухаммед хлопнул в ладоши:

— Вах, судя по твоему разговору и виду — солнце взошло!

Бабалы осторожно положил трубку на место. Лицо его приняло озабоченное выражение:

— Ты ведь не слышал, что она потребовала. Подавай ей отдельную комнату. У меня в доме ей, видишь ли, жить неприлично. Да я тут почти и не бываю!

— Удивляюсь тебе, Бабалы. Вместо того чтобы плясать от радости — ты ворчишь, как старик.

— Заворчишь тут. Все что-то от меня требуют! Отец настаивает, чтобы мы приехали в аул и там сыграли свадьбу.

— А разве это неправильно? Женитьба — это тебе не покупка халата: заплатил деньги, надел, пошел. Свадебный той должен на всю жизнь запомниться. Чем торжественней ты его проведешь, тем прочнее будет семейное счастье. Так народ говорит. А где же можно отпраздновать свадьбу пышней, чем в родном ауле?

Бабалы потер ладонью щеку:

— Это, конечно, верно…

— Ладно, насчет твоей свадьбы будет еще время подумать. Закончим разговор — о другой.

— О какой другой?

— Вай, да зачем же я к тебе пришел, с чего начал? Мы Аннама женим на учетчице нашей, Марине.

Бабалы так и подскочил на стуле:

— Что же ты мне сразу об этом не сказал?

— Как не сказал? Я тебе это битый час втолковывал, пока твоя невеста не позвонила. А ты зарылся в свои бумаги…

— Аннам женится? Ну, молодец! Так вот о каком историческом событии ты говорил!.. Действительно историческое. Свадьба — в пустыне! На трассе канала!. Это праздник для всех строителей.

— А я о чем толкую? Надо свадьбу справить торжественно, пригласить как можно больше народу.

— Я первый примчусь!

— Бригада и наказала мне попросить тебя приехать. А уж за тобой все строители повалят. Аннам достоин того, чтоб все было честь по чести. Бабалы, ты не представляешь, как вырос парень. Знает в своей машине каждый винтик, дыхание ее чувствует! Я бы с легкой душой доверил ему любой экскаватор. Он и на бригадира потянул бы! А Марина? Вся бригада души в ней не чает. Это тебе не вертушка какая-нибудь. Скромна, старательна, трудолюбива. Они словно родились друг для друга!

— Я готов сделать для них все, что от меня зависит. Из своего фонда выделяю на свадьбу пять тысяч рублей. Не стесняйся, говори, что еще нужно.

— Да ничего не нужно, Бабалы. Мы отдаем молодым вагончик, все в палатку пока перейдем. Бостан-эдже съездила с Аннамом в аул, там у нее для свадьбы Много всякого добра понакоплено. Они привезли постели, ковры, кошмы, четырех откормленных баранов, а посуды — не сосчитать! Да и мать Марины явилась не с пустыми руками. Забыл сказать: Бостан-эдже даже бахши пригласила на свадьбу! Так что пир готовится — дай боже!

— Бостан-эдже, значит, примирилась с тем, что невестка у нее — русская?

— Сам знаешь, нрав у неё крутой, да и вздорные представления крепко оплели ей душу. Но сын-То у нее единственный, для его счастья она и себя не пожалеет. Теперь, когда Бостан-эдже согласилась на свадьбу, она ног под собой не чует от радости. Летает — как птица! Вся в заботах и хлопотах.

— Она как-то приходила ко мне за советом. Трудно было с ней говорить… Марина эта вроде ей по душе. И в то же время заладила одно: мол, она не туркменка, как-то мы с ней уживемся, что люди скажут. Я уж упарился, внушая ей, что жизнь вокруг изменилась.

— Да умом-то она все понимает. А душу очистить от старых пережитков не легче, чем железо от ржавчины. Я примечал: глянет она на Марину — и лицом затуманится. Хотя говорила, что доверила бы Марине даже свою жизнь, не то что сына.

Секретарь принес Бабалы телеграмму. Пробежав ее глазами, он нахмурился:

— Да, Маркс прав…

Мухаммед шутливо спросил:

— Что, телеграмма — от Маркса?

Бабалы швырнул телеграмму на стол:

— Маркс говорил: жизнь есть борьба. Меня, как говорится, вызывают на ковер.

Он стукнул кулаком по столу:

— И это в то время, когда должна приехать Аджап!

— От кого телеграмма-то?

— Из министерства. Я должен срочно вылетать в Ашхабад. Весы шайтана! Вместо Того чтобы встретить на станции Аджап — я вынужден буду отбивать атаки замминистра и Меллека Веллека. Уж подозреваю, что меня ждет… Бедные мои ребра, опять вам трещать от нечестной хватки всяких мерзавцев!

Мухаммед покачал головой:

— Ай-яй, Бабалы, не узнаю я фронтового товарища. Помнится, на войне мощь врага порой вдесятеро превосходила наши силы, и ты тогда не раскисал, не поднимал вверх руки…

— Как ни странно, Мухаммед, но на войне все проще. Ты стоишь лицом к лицу с врагом, которого ненавидишь, который топчет твою землю, и знаешь, что должен или одержать над ним верх, или погибнуть во имя великой цели. Там — два полюса, и борьба идет в открытую. А тут… Тут вроде противник твой преследует ту же цель, что и ты, печется, на первый взгляд, о благе родины, благе народа. Больше того: он тебя пытается выставить самодуром, игнорирующим народные интересы! Такой противник — хуже туберкулеза, который точит человека исподволь, незаметно. Пусть он меня и не свалит, но он мешает мне честно выполнять мой долг перед народом, и это горше всего, Мухаммед! Я бы не переживал так, если бы нужно было, подпоясавшись, выйти в круг для честной, открытой борьбы, где побеждает — сильный. А тут… мне придется оправдываться, стоя перед Меллеком Веллеком, счищать с себя грязь, которой он будет меня поливать.

— Бабалы, к золоту, говорят, не пристает ржавчина,

— Слабое утешение. То — к золоту… А я ведь не без греха. Можно найти у меня и промашки, и ошибки.

— Не ошибается тот, кто не работает.

— Тогда, значит, Меллек Веллек — безгрешен. Тем легче ему на меня наседать.

Мухаммед в упор посмотрел на Бабалы:

— Хватит плакаться, Бабалы Артыкович. Выше голову! Если, по Марксу, жизнь — борьба, так надо быть готовым к этому.

— Обидно понапрасну тратить силы, которые ты мог бы приложить к более полезным делам. Но я не думаю сдаваться без боя, ты за меня не волнуйся.

— То-то же.

— Черт, как же с Аджап-то быть? Я ведь обещал встретить ее, а вместо меня она увидит на перроне моего шофера. Вот незадача!

У Бабалы поднялись вдруг брови:

— Обернись-ка, Мухаммед! Взгляни, кто к нам пожаловал! Вот уж действительно легок на помине.

Мухаммед повернул голову — и увидел Аннама, стоявшего в дверях с опущенной головой, потерянным видом. Он походил на борца, проигравшего важную, решительную схватку.

— Ну-ка, подойди, — подозвал его Бабалы. — Здравствуй, герой. Что-то ты не похож на счастливого жениха.

Аннам, приблизившись к друзьям и не поднимая глаз, тяжело вздохнул.

— Говори — что стряслось?

Словно через силу, Аннам сказал:

— Грех жаловаться на родную мать, но я прямо не знаю, что мне с ней делать.

— Опять скандалит?

Аннам кивнул:

— Связала свои пожитки, говорит — в аул уеду.

— Какая это ее муха укусила? — спросил Мухаммед.

— С мамой Марины повздорила. Надия-эдже пошутила: мол, Аннам теперь мой сын, после свадьбы заберу его в Белоруссию. А мать на дыбы: я, говорит, знала, чем все кончится, русская последнего сына у меня отбирает! И пошла, и пошла… Такого ей наговорила! И Марине заодно досталось. Все в слезах, я встрять попробовал, так мать и на меня накинулась. Ну, я сказал, что сам уйду, и — к вам. Я знал, что Мухаммед здесь. — Голос его звучал совеем беспомощно: — Что делать, Бабалы-ага, Мухаммед-ага?

Те не успели даже переглянуться, как дверь распахнулась, и в кабинет ворвался еще один неожиданный посетитель — Саша.

Мухаммед рассмеялся:

— Ну, кажется, вся моя бригада в сборе! Того гляди, сейчас заявятся и Марина с матерью, и Бостан-эдже.

— Хорошо вам шутить, — с обидой сказал Аннам. — А у меня свадьба расстраивается.

— Успокойся: все в порядке, — прервал его Саша. — Я как раз за тобой.

Мухаммед посмотрел на него вопросительно:

— Кто тебя послал за Аннамом?

— Сама Бостан-эдже. Верни, говорит, моего сыночка. Погляди, нет ли его у Бабалы-ага, к нему все со своими бедами ходят. Я, говорит, для Аннама на все готова. Уж так причитала — мы всей бригадой ее утешали. Надежда Глебовна извинилась перед ней за свою шутку, помирились они, и обе стали меня просить разыскать Аннама хоть на краю света.